Каково же было ее удивление, когда она застала подругу спящей за столом в комнатушке у дежурной части – той самой, с оранжереей на подоконнике, где они разглядывали фотографии до того, как отправиться ужинать! Когда Катя тронула подругу за плечо, та мгновенно проснулась, вытаращилась на Катю, ощущение было такое, что Анфиса вот-вот закричит. – Тихо, тихо, это я. Я думала, ты в отеле. – Я здесь. Я что, заснула? Только на миг глаза закрыла… Снился какой-то кошмар. Катя, мне страшно… Что они здесь творят? В кабинет вошел капитан Первоцветов. Он тоже выглядел неважно. – Графолог и его коллега сделали предварительные выводы по конверту, – сообщил он. – Они у Гущина сейчас. Не хотите узнать, что нас ждет по этой части? Они шли по коридору, и Анфиса сказала: – Я пока ждала внизу у полицейских машин, видела, как к башне подъехал черный внедорожник. Нет, не «Гелендваген». Черный джип. За рулем сидел мужчина лет сорока, он не вышел из джипа, хотя полиция перед ним сразу расступилась, дала дорогу. Я бы не обратила на него внимания в этом хаосе, просто я стояла рядом, близко. Он опустил стекло и смотрел на башню. Выглядел странно – то ли был пьян, то ли еле владел собой, пытался это скрыть, но я стояла рядом с ним. Я ведь чужая в городе, он не обратил на меня внимание. Минут через пять он уехал. Я потом спросила у патрульного, кто это был. Тот сказал – местная власть, Казанский из администрации. – Он и на место убийства фотографа Нилова приезжал, – заметил капитан Первоцветов. – В принципе он обязан – он же фактический глава города. А тут такие дела. Трупы множатся. Эксперты сходство отметили в манере убийцы. У Макара Беккера так же, как у фотографа, разбита голова. Сильный удар по черепу. Только фотограф умер от этого, а парня оглушили, а потом повесили. У Аглаи Добролюбовой были повреждения на лице – ее тоже, видно, били, оглушили… В тесном кабинете, занятом Гущиным, сидели он сам и двое экспертов. На столе лежали тот самый конверт и готовое заключение на нескольких листах. Конверт был уже аккуратно вскрыт. Под ним в пластиковой папке лежало что-то еще. Содержимое. – По нашему заключению, – сказал графолог Гущину, – конверт подлинный, архивный. Штампы, грифы, печать – все подлинное. Это не подделка. Это документ, изъятый из архива УКГБ Московской области в 1991 году, что соответствует обозначенной дате выдачи. Какие-то подчистки, исправления отсутствуют. Судя по внешнему виду, конверт вскрывали не менее трех раз. – Тот, кто изъял его в архиве. Тот, к кому он попал впоследствии, – предположительно наш пока еще не установленный Петруша. И… фотограф Нилов, – перечислил Гущин. – Он должен был поинтересоваться, что там, когда конверт попал к нему. Почему он его снова запечатал? – Он его не запечатывал. Там просто клей липкий, – заметил эксперт. – Там мы нашли неплотное прилегание бумаги. Мы исследовали подпись лица, получившего конверт из архива УКГБ. Вот фототаблица исследований в заключении. Подпись состоит из пяти букв и весьма нехарактерных завитков росчерков, маскирующих срединные буквы. Но на аппарате все легко просматривается и читается. Это некто Кучин. – Кучин? – Это не сотрудник архива управления КГБ, это сотрудник, который изъял конверт с материалами из картотеки и присвоил, не вернул, потому что штампа и росписи о возвращении документов нет, – заметил эксперт по делопроизводству. – Знакомая фамилия, – сказал полковник Гущин. – Слышали мы уже ее в Горьевске. Он подвинул конверт и открыл пластиковую папку. Катя увидела две старые фотографии. Она сразу узнала, кто на них изображен. Узнала и место. Башня с часами внутри – та самая комната. И она висит в петле. Аглая… Та, другая, первая Аглая. Фотография была наполнена то ли серой размытой дымкой, то ли туманом – может, просто там не хватало света тогда… За спиной повешенной виднелся часовой механизм. На другом снимке повешенную уже сняли. Она лежала на полу в покрытом темными пятнами белом кружевном платье, раскинув босые ноги. Петля толстой веревки глубоко врезалась ей в шею. Светлые волосы разметались по каменному полу. Лицо Аглаи Шубниковой не было изуродовано удушьем, как лицо Аглаи Добролюбовой и Макара Беккера. Оно выглядело спокойным, даже довольным. Ощущение такое, что она вот-вот откроет глаза и посмотрит на них с фотографии, чему-то загадочно улыбаясь. – Так я и знал, – сказал полковник Гущин. – Чего-то такого я всегда ждал. Что этим дело тогда закончилось. Он говорил о событиях столетней давности, как о преступлении, затронувшем его лично, и весьма сильно. – Анфиса Марковна, это Елена Мрозовская снимала, как по-вашему? – помолчав, спросил он. Анфиса наклонилась к снимкам. – Возможно. Эти снимки снова сделаны репортерской пресс-камерой. Только здесь вот что, – она перевернула обе фотографии. Сзади не было никаких надписей рукой Мрозовской. Зато на обоих фото расплылись старинные гербовые печати с двухглавыми орлами. – Печать полицейская, – заметил эксперт-делопроизводитель. – Судя по всему, это снимки с места происшествия – убийства или самоубийства. И были приобщены к делу об уголовном судопроизводстве, находились в полицейском архиве. Ничего удивительного в том, что впоследствии, после революции, они попали в архивы ЧК, а затем и КГБ. Старые полицейский архивы Российской империи, которые не были уничтожены, перекочевали туда и до сих пор хранятся под грифами «для служебного пользования» и «совершенно секретно». В 1991 году был момент, когда из архивов кое-что было изъято, опубликовано, продано. Видимо, и с этими снимками произошло нечто подобное. Этот Кучин из УКГБ присвоил их, не вернул в хранилище. Глава 34 Апокриф Рано утром Анфису отправили в отель спать. Стало известно, что новость об убийстве в Горьевске легла на стол начальника Главка. И тот планировал немедленно лично выехать «в печально известный в плане сложившейся там кадровой и оперативной ситуации Горьевск», провести совещание и выслушать результаты работы полковника Гущина. Катя велела подруге пока от греха подальше удалиться из ОВД, и Анфиса подчинилась, сказав, что, может, в отеле она и «прикорнет, но все равно ни за что не уснет». Капитан Первоцветов умылся и побрился в туалете, переоделся в свежую форменную рубашку, но выглядел по-прежнему не слишком хорошо. Хотя Катя в этот момент к нему не приглядывалась. Она сама дико устала. События Горьевска словно выпили из нее всю прежнюю бьющую через край энергию. Время, которое она провела в городе, казалось таким долгим, а ведь всего три дня прошло! Полковник Гущин после всего аврала по осмотру места убийства вел себя на удивление тихо. Он о чем-то размышлял, но не делился ни выводами своими, ни идеями. Катя застала его в кабинете – нет, он не рассматривал фотографии, не изучал конверт, украденный из архива «конторы». Он исследовал уже обработанный экспертами мобильный телефон Макара Беккера. Его нашли в кармане куртки парня. Убийца его не взял. – Никаких звонков за сутки, – объявил Гущин. – Ни входящих, ни исходящих. Накануне два входящих звонка с пометкой «тетка». Молотова звонила племяннику. Только она. Зато этот… как его… мессенджер Фейсбука полон мейлов от самых разных типов. Я посмотрел – все ровесники Макара. Наверное, студенты. Манера такая новая у молодых – не звонить, даже sms не посылать, это все позавчерашний день – да? А балаболить в сетях, в мессенджерах. Я в этом ничего не понимаю. Отпечатки на телефоне – только его. Убийца мобильного не касался. Я думаю, и с ДНК будет ноль. На трупе Аглаи Добролюбовой нашли лишь ДНК ее матери. Это объяснимо. На трупе фотографа Нилова – вообще ничего. Убийца ему просто голову расколол, как орех. Да и с Макаром, думаю, мы ничего не… – Убийца же его тащил по лестнице, – заметила Катя. Гущин на это ничего не сказал. На пороге появился отмытый капитан Первоцветов, он нес капсульную кофеварку. – В дежурке позаимствовал. Кофе будете? Они сделали себе по чашке крепкого кофе. – Что со старухой? – спросил Гущин. – Я звонил в больницу. Реанимация не потребовалась. Она в обычной палате. Катя поняла, что в ночном хаосе от нее ускользнули какие-то важные события. – Вы о ком? – О Молотовой, – пояснил Первоцветов. – Когда она узнала, что Макар убит, с ней стало плохо. Сердечный приступ, думали даже инфаркт, увезли на «Скорой». Но все обошлось. – Причем увезли ее не из дома, – заметил Гущин. – Она приехала к музею на своей машине. Откуда – пока неизвестно. В этот момент начался весь тот хайп с часами, – продолжил Первоцветов. – Музейщики, конечно, все высыпали смотреть, как и остальные горожане. А потом пришла весть, что повешенный в башне и что это Макар. С?Молотовой прямо там, на улице, приключился сердечный приступ. Ее товарки из музея вызвали «Скорую», помчались с ней в больницу. Ночь она провела в стационаре. Она и до сих пор там. Гущин посмотрел на часы. – Поедем в больницу сразу после врачебного обхода. У меня к ней есть вопросы. – Какие, Федор Матвеевич? – спросила Катя. Наивный вопрос, да? Что в таких ситуациях спрашивает полиция у родственника жертвы? Это всем известно. И тем не менее Катя ждала ответа Гущина с нетерпением и тайной… опаской. – Она расскажет нам о скрытом смысле всего этого горьевского действа, – Гущин говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Под всеми этими фактами, что мы насобирали из прошлого и настоящего, под всеми этим фотографиями, недомолвками и местными странностями что-то кроется. И я хочу это знать. Настало время. Старуха раньше уклонялась, запиралась, как и судья, как и музейщица, как они все тут. Но ее племянник убит, пусть и не родной. Думаю, теперь она нам расскажет. Может, и не все, но хоть что-то из того, что здесь скрыто и окутано молчанием. Они отправились в городскую больницу втроем. И Катя жалела, что с ними нет Анфисы. Ей бы стоило поприсутствовать при этой беседе. Сначала они переговорили с дежурным врачом. – Сердечный приступ, – сообщил он. – Хотя, к счастью, кардиограмма не выявила никакой серьезной патологии. Но это же пожилой человек. И она испытала сильнейший стресс. Такое горе! Мы пока оставили ее в больнице, под наблюдением. Он позвал медсестру, и та проводила их до палаты. В двухместной чистой палате, явно «коммерческой», Мария Вадимовна Молотова находилась одна. Она сидела на кровати, свесив ноги в шерстяных носках. У нее была посетительница – женщина лет тридцати восьми, светловолосая, энергичная, ухоженная, с хорошей фигурой. Она выкладывала из большой сумки на тумбочку бутылки с минеральной водой и фрукты. – Все мытое, тетя Мари. – Ульяна, я ничего не хочу. Спасибо. – Все равно я оставлю. – Ульяна, как ты не понимаешь, я сейчас не могу есть! При виде полиции обе женщины мгновенно умолкли. Катя отметила, что Мария Вадимовна Молотова очень бледна. Лицо ее без прежней обильной косметики и тонального крема – уже старческое, все в пигментных пятнах. У рта залегли две глубокие складки. Но следов слез на ее лице видно не было. Напротив, она казалась суровой и настороженной. Возможно, тому виной сердечный приступ – Молотова словно прислушивалась к чему-то внутри себя. – Как вы себя чувствуете, Мария Вадимовна? – спросил капитан Первоцветов. – Жива.