– Вы нас простите, вам сейчас не до нас. Но мы… Надо поговорить. Очень надо. – Садитесь. – Молотова указала на кровать рядом с собой. Капитан Первоцветов сел рядом с ней. И она вдруг протянула руку и взяла его руку в свою. Жест вроде бы естественный, но Катю он поразил. – Тетя Мари, я пойду. У меня консультация в перинатальном центре. Я вечером загляну. – Спасибо, Ульяна. Не волнуйся за меня. Блондинка подхватила опустошенную сумку и взялась за ручку двери. И в этот момент Катя окликнула ее: – Ульяна Антипова? Все сложилось как мозаика, все, что она слышала о дочке подруги Молотовой, некогда тоже сосланной на сто первый километр. – Да, это я. – У меня к вам вопрос по поводу браслета. Катя ждала, что Гущин сейчас, как обычно, незаметно одернет ее – молчи, мол, не мели языком! Но он не вмешался, ждал. – Какого браслета? – Того, который вы пытались купить в здешнем ломбарде три года назад. Золотой браслет с плетением и фиолетовыми камнями. Который владелец ломбарда потом послал на пробирную экспертизу и отказался вам продать. А вы настаивали. – Я не понимаю, о чем вы. – Ну как же, золотой браслет старинной работы с плетением и камнями, похожими на аметисты. Впрочем, выяснилось, что, возможно, там раньше были совсем другие камни. А это подделка. Поэтому возникли сложности при продаже изделия. А вы хотели его купить. Между прочим, этот браслет после гибели Аглаи Добролюбовой ее мать продала хозяину ломбарда. И сказала, что дочери браслет кто-то подарил. Это не вы его подарили Аглае? – Что вы такое плетете? – воскликнула визгливо Ульяна Антипова. – Какой браслет? Я по ломбардам не хожу. И… тетя Мари, это какая-то ошибка! Я понятия не имею, о чем речь! Молотова пристально смотрела на Ульяну. – Это ошибка, – упрямо повторила та. Пауза. Катя все ждала, что Гущин вмешается. Но он молчал. Тогда Катя пожала плечами. Ульяна Антипова открыла дверь палаты и вышла. Молотова тяжело оперлась на кровать, капитан Первоцветов подставил ей плечо, и она прислонилась к нему, словно путник в великой усталости. Закрыла глаза. – Вы хорошо держитесь, Мария Вадимовна, – сказал Гущин. – А что еще остается? Я много чего повидала в этой жизни. И ко многому была готова. Единственное, к чему я не была готова, – это к тому, что мальчик… он уйдет так быстро. Что я его переживу. Многие скажут – он ведь был не родной мне племянник. По мужу. По третьему мужу. Но когда нет своих детей… А он был таким славным мальчиком! Добрым. Снисходительным к моим капризам и… Я виню себя в том, что зазвала его сюда, в Горьевск, хотя ему надо было остаться в Москве. А я – эгоистка – не хотела торчать тут, на даче, одна. Слишком темно вечерами, слишком много стекла в доме, окон, слишком много теней за этими окнами. Я не хотела жить одна в большом доме. Хотела, чтобы он… Макар был рядом, заботился обо мне, как я о нем в детстве. Я поставила ему условие: я оставлю ему все, что имею – квартиру, дачу, а он… пусть меня не бросает на старости лет. И он не бросил. Он даже приехал сюда в эту осень по моему капризу. И вот – поплатился жизнью. – У вас есть подозрения, кто это мог сделать? – спросил Гущин. – А у вас есть подозрения? Вы полиция. У вас сила, оборудование, техника, улики. Что вы спрашиваете меня? – Запутались мы, Мария Вадимовна. В прошлом запутались и в настоящем. Есть ведь какой-то секрет, да? Сам способ убийства. Место. Все это не случайно, ведь так? Два повешенных за три года. И сто лет назад такое уже было в Горьевске. – Какие у вас ко мне вопросы – в больнице, в отделении кардиологии? – Вы когда Макара последний раз видели? – Вчера. Мы позавтракали вместе. Он взял велосипед и сказал, что покатается по окрестностям. Тут нечего делать. Кинотеатр – и тот закрыт. Он проводил время, занимаясь спортом. Уехал, и больше мы не виделись. – А что вы делали вчера? – С приятельницами трепалась по телефону полдня. Потом подрезала сучья в саду. Затем поехала в музей. – Вечером? Зачем? – От скуки. – Молотова смотрела на них темными глазами, сухими, без слез. – У меня не было никакого предчувствия. Ничего дурного. Я и к ужину его не ждала. Я не кулинар. Он… Макар обычно сам что-то искал в холодильнике поесть. – Мария Вадимовна, почему его повесили в башне на часах? – Вы у меня это спрашиваете, вы, полиция? – Да, у вас. Почему повесили там же Аглаю Добролюбову? Почему до всех этих убийств сто лет назад там же, на часах в башне, повесили эту вашу местную ведьму? – Кого? – Аглаю Шубникову, купеческую дочку. – Никто ее не вешал. Она сама удавилась. – А, знаете, следовательно, как дело было! – А при чем здесь это? – Я думаю, вам отлично известно, при чем здесь это. Значит, тогда, сто лет назад, было самоубийство. – Да, самоубийство в форме добровольного жертвоприношения. – Слово какое… жертвоприношение… Сто смыслов. – Гущин потер переносицу. – А нынешние дела, нынешние убийства? – Вы задаете вопрос, на который я не в состоянии ответить. – Весь город высыпал на улицу смотреть, как пошли старые часы на башне. Конечно, вещь любопытная. Механизм сработал, что-то закоротило там в результате… – Тут Гущин осекся, помолчал, осторожно подбирая слова. – Редкое явление. Но реакция здешних жителей была крайне эмоциональной. Складывается впечатление, что в городе соотносят это происшествие с какими-то вещами, о которых нам, полиции, приезжим, не говорят. – Никто не хочет выглядеть дураком. Даже в глазах полиции. – Так значит, в случае с купеческой дочкой Аглаей Шубниковой было самоубийство? – Это исторически подтвержденный факт. Она страдала душевным расстройством. Убила свою сестру Прасковью накануне ее свадьбы с банкиром Игорем Бахметьевым, сыном весьма знаменитого в Горьевске градоначальника, который построил железную дорогу вместе со старым купцом Шубниковым. Аглаю не отправили в тюрьму, потому что было заключение врачей о ее полной невменяемости. Говорят, в архиве знаменитого психиатра Бехтерева имеется черновик, набросок его статьи на немецком для психиатрического журнала Гейдельбергского общества психиатров. И в нем как раз описывается случай Шубниковой. В музее все хотят сделать запрос в медицинский архив по этому поводу. Но этот вопрос кем-то искусственно тормозится, кем-то из членов исторического общества. Аглаю Шубникову держали под присмотром взаперти здесь, в городе. Теперь мы знаем где – это благодаря вашей находке в Доме у реки. Исторически подтверждено, что она оттуда как-то сбежала, убив еще несколько человек. Поднялась на Башню с часами и там повесилась. С тех пор часы встали. Я уже говорила: их много раз пытались починить, запустить, но там все время возникали какие-то сложности. – Это официальная версия, я так понимаю, – заметил Гущин. – Старая смерть. Более ста лет прошло. И вот новые убийства в Горьевске. Два из трех – на Башне с часами. Одно убийство – в Доме у реки. Связь есть по месту совершения. Убийца – имитатор? Подражает Аглае Шубниковой? Не думаю. Столько усилий затрачено. Ваш племянник Макар пал жертвой… Вы должны нам сказать, что за всем этим кроется! Каков истинный смысл происходящего? О чем не хотят говорить в городе, боясь прослыть отсталыми, суеверными дураками? – Есть еще что-то вроде местного апокрифа, – сказала Молотова. – И о чем повествует апокриф? – О страшном чуде. – О каком? – Вы, полковник, хоть раз в жизни загадывали желание под бой курантов на Новый год? – Да. Глупость, конечно, но это… это с детства ведь… И даже сейчас, признаюсь… – Укоренившаяся традиция, общемировая, связанная с магией времени, магией часов. Исполнение желаний. Опирается на очень древнее поверье насчет часов. Единственное, о чем не задумываются, загадывая желание под бой курантов, – это у кого именно просят, чтобы желание сбылось. У самих часов? У стрелок? У времени? Считается, что просят у Нового года. Но это сейчас. А раньше обращались к тому, кто в часах. Напрямую. К демону часов. – Апокриф связан с этим? – Апокриф пространный, – ответила Молотова. Кате было странно сидеть в больничной палате и слушать, как полковник Гущин расспрашивает родственницу жертвы об этом. Вот об этом, что она слышит сейчас. – Здешний апокриф возник как раз после событий столетней давности и пережил и революцию, и чекистов, и советскую власть, и сто первый километр, и атеизм, и возвращение к исконным традициям, и скрепы, и еще бог знает что переживет. Апокриф отсылает нас к тому времени, когда старый Шубников строил свою бумагопрядильную фабрику и Башню с часами. Никаким старообрядцем он не был, все его собрание древних старообрядческих книг и крюкового пения было лишь способом вложения денег. Он слыл, как сейчас говорят, технократом и прагматиком. Разбогател на торговле мануфактурой, а потом решил, что производство хлопковых тканей выгоднее наладить здесь, в России, чем ввозить все из-за границы. И он начал строить фабрику и преображать Горьевск. Он был пионер своего дела и великий новатор. И, как водится, для новаторства ему не хватило денег. Он обанкротился в самом начале. Когда цеха и башня были уже построены, когда в Англии были куплены современные станки, его средства иссякли. И ему грозили кредиторы и долговая яма. Полное разорение. Крах. И этот технократ и прагматик обратился к оккультизму. Наверное, это верх отчаяния делового человека. Пусть хоть дьявол поможет. У него имелись книги на латыни, и он заключил с демоном сделку. Апокриф особо подчеркивает, что демон купца Шубникова обитал в этих самых часах на башне. Когда это чудо строилось среди здешних болот и лесов, рязанские пейзане лишь крестились – чур, чур, каки-таки часы-куранты? Жили, чай, и без часов, а это все дьяволова иностранщина, нечистое дело. Согласно апокрифу, демон, обитавший в часах, согласился помочь Шубникову материально, сделать его баснословно богатым с одним условием: тот отдаст ему своего первенца. Это обычное условие договора с нечистой силой, во всех сказках это есть. Но дальше, согласно апокрифу, события в Горьевске развивались весьма оригинально. У купца Шубникова родился сын Савва. И он честно хотел отдать его демону часов как обещанную жертву. Но демон часов Савву не взял, потому что тот родился больным – умственно отсталым и увечным. Не захотел взять такого ребенка. Шубникова он не наказал – не было же вины того в рождении больного первенца. Напротив, помог во всем, исполнил желание: Шубников внезапно снова разбогател каким-то тайным способом, рассчитался с долгами. И его фабрика начала процветать и вскоре стала самой знаменитой в России. Согласно апокрифу, демон часов выторговал для себя у старого Шубникова новое условие: якобы он сам выберет себе жертву среди будущих наследников семейства. Он не взял себе ни родившегося после больного Саввы младшего мальчика Мамонта, ни старшую внучку Шубникова Прасковью. Согласно апокрифу, его выбор остановился на самой младшей – Аглае. Шубников к тому времени уже покоился на кладбище, а договор все еще имел силу. И в это время произошли трагические и страшные события в семействе фабрикантов. – Рассказывали нам в музее официальную версию: убийство Саввы Мамонтом из-за денег, отравление. Но если он был умственно отсталый, как он мог распоряжаться капиталом и… – Савва ничем и не распоряжался. Согласно апокрифу, все было совсем не так. Мамонт намеревался отравить вовсе не брата, а свою жену Глафиру. – Глафиру?! – воскликнула Катя. – Мамонт, согласно апокрифу, испугался своей жены и заподозрил ее в сношениях с демоном часов. Эти сношения зашли так далеко, что якобы демон лично предстал Глафире в образе черной собаки – дога и всюду следовал за ней. Спал с ней в одной комнате, вроде бы охраняя. А Мамонт не имел к жене доступа, не имел с ней супружеских отношений. А потом Глафира, тоже погрязшая, как и ее свекор, в оккультизме, внезапно забеременела во второй раз и, по глубокому убеждению своего мужа, родила не от него, а от демона часов, вступившего с ней в половую связь в образе черного дога. Так, согласно апокрифу, появилась на свет Аглая Шубникова. И Мамонт всего этого не выдержал. Он захотел все это прекратить. Он дал своей жене Глафире яд – то ли в вине, то ли в кофе, то ли в пирожных. Именно она была истинной жертвой отравления. А бедный безумный Савва просто случайно схватил с блюда отравленное пирожное и съел. Все с точностью до наоборот, не так, как рассказывает официальная версия, гуляющая в интернете. Глафира и Савва умерли, у Мамонта рука не поднялась убить и детей. Вместо этого он застрелился из ружья. Но демон часов получил не только жертву, как говорит апокриф, – он получил дитя, в котором текла дьявольская кровь. Этот ребенок, Аглая, обладал способностью вступать в контакт со своим дьявольским родителем, становиться частью демона часов. Исполнять желания. Но все это привело лишь к убийству ее сестры Прасковьи из ревности и палате-камере в Доме у реки, к заточению. Согласно апокрифу, Аглая была хранительницей, жрицей ритуала демона часов, и она повесилась на башне, чтобы уж окончательно соединиться со своим родителем в преисподней. Это черный оккультный мистический ритуал, который способствует исполнению одного-единственного желания, – когда демон часов получает свою жертву, и часы вдруг ни с того ни сего начинают идти назад, словно оборачивая время вспять. Говорят, так было однажды при старом Шубникове – когда демон исполнил его желание стать опять баснословно богатым. Стрелки часов несколько раз описали круг по циферблату назад. И это видел тогда, в 1858 году, весь Горьевск. Согласно апокрифу, благодаря смерти Аглаи Шубниковой демон до сих пор заключен там, внутри, в часах, и лишь ждет того, кто снова обратится к нему, отдаст ему очередную жертву и загадает свое единственное желание. – Легенда, – подытожил Гущин. – Темная непристойная сказка. – Легенда. – Молотова выглядела бесконечно усталой, серой. – Никто, конечно, не верит. И никто такие вещи не хочет обсуждать вслух – ни всерьез, никак. Тем не менее апокриф существует. Он так же неотделим от Горьевска, как и фабрика. Это дух здешних мест. Пусть и злой, недобрый. – Ваш племянник Макар знал эту историю? – Отчасти. Он не слишком ею интересовался. Он увлекался соцсетями, инстаграмом.