– А дочь Маргариты Добролюбовой Аглая? – Она знала. Это же сказка. Она родилась здесь. А в Горьевске все это знают. Кстати, есть одно условие согласно апокрифу. – Какое? – тихо спросила Катя. – Если кто-то захочет принести жертву ради исполнения желания, он должен выбрать ее исключительно среди местных уроженцев. Таково условие, потому что первенец Савва, обещанный его отцом, родился здесь. Поэтому Аглая Добролюбова… она подходила под критерий. – Но ваш племянник, он же из Москвы! – воскликнул капитан Первоцветов, до этого не проронивший ни слова. – Ошибаетесь. Он тоже местный уроженец. Они тогда приехали сюда, ко мне на дачу, здесь, на участке, кипела стройка. И его мать… В общем, преждевременные роды. Он родился здесь. И его мать умерла. Мало кто об этом знает. Считаные люди знают об этом. Но в роддоме сохранились документы, там это можно легко узнать, если кто-то интересуется подобными вопросами и вхож в роддом. – Вы сейчас говорите об Ульяне Антиповой? – спросил капитан Первоцветов. Молотова закрыла глаза. – Это чья-то больная извращенная психика. – Полковник Гущин резко поднялся. – Если за всем этим стоит вера в апокриф про дьявольщину, оккультизм, зоофилию и желания, которые могут быть исполнены с помощью ритуала и убийств, это не что иное, как новое сумасшествие. Та же самая душевная болезнь, которую психиатр Бехтерев констатировал у Аглаи Шубниковой. – Вы хотели услышать от меня про скрытый смысл. А теперь недовольны. – Нам искать безумца? – Знаете, полковник, есть на свете две вещи, перед которыми пасует все – и прагматизм, и технократия, и просвещение, и нигилизм. Первая вещь – это близость смерти. Угроза жизни, здоровью и благополучию. И второе – это то глубинное, глубоко личное, что мы получаем в детстве, первичная информация на вербальном уровне, то, во что начинаем слепо верить, потому что об этом рассказывали наши предки – бабушки, дедушки, матери, отцы. Вроде бы невероятное, но… такое семейное, такое интимное. Именно эти вещи заставляют нас верить в то, что можно найти способ, чтобы желание исполнилось. Опять же близость смерти, болезнь… Когда не к кому больше обращаться, и бог то ли не слышит, то ли его вообще нет. И уверенность в том, о чем столько рассказывали в детстве бабушка и мать: о связи поколений, о родстве, о тайном родовом то ли проклятии, то ли даре, что передается по наследству, по родству. Даре, который можно воскресить, завладеть им вновь, как чем-то ранее утраченным, но бесценным. Глава 35 Третий слой – Нет, – сказал полковник Гущин, когда они покинули больницу. – Нет и еще раз нет. Катя и Первоцветов молчали. – Это не то. Существенная, важная часть. Но это не все. – Гущин упрямо помотал головой. – Анфиса про третий слой говорила, – напомнила Катя. – Мне кажется, это он и есть. – Нет, – возразил Гущин. – Не стоит обольщаться. Апокриф есть апокриф. – Однако на него опирается убийца, – не сдавалась Катя. – И такое ощущение, что это действительно не имитация, не реконструкция прошлых событий. Это новый виток. Новый ритуал. Федор Матвеевич, Молотова нам косвенно на двух человек намекала, даже на трех. Ее рассуждения о том, перед чем здравый смысл отступает. Близость смерти. Намек на судью Репликантова, если все верно, что мы слышали о его здоровье. А насчет опасного дара или проклятия, о котором в семье рассказывали, – намек на Казанского. Он не просто так объявил себя наследником Шубниковых, потомком Аглаи и Бахметьева. Он ссылался на что-то, что было в их семье. Велика ли честь объявить себя потомком убийцы и сумасшедшей? А вот соблазн позиционировать себя как потомка темных сил, почти полубога, пусть и темного, обладающего монополией на могущественный ритуал, способный исполнять желания и заставлять себе служить какого-то там демона часов, про которого по сказкам и легендам знает весь город, – этот соблазн велик. Особенно если к этому побуждают внутренние убеждения и наклонности натуры. Что это, как не дополнительная власть? А Казанский ведь власть любит, он сделал себе карьеру именно во власти. Если судью мы хотя бы допросили, пусть и мало что узнали, то Андрей Казанский пока далек от нас. – А с чем мне к нему идти, к фактическому главе города? Со старыми сказками? С претензией на то, что он что-то там про себя вякал на заседании музейного общества, где одни старухи-музейщицы, да и то сразу же был подвергнут остракизму? – Третий, на кого намекнула Молотова, – это Ульяна Антипова, – подхватил Первоцветов. – Вся эта сцена была странная. Как она от всего открещивалась! Владельцу ломбарда я верю – чего ему врать, он ее узнал, когда она настаивала на покупке браслета. Он даже на пробирную экспертизу разорился, а она недешевая. Видимо, был уверен, что продаст ей браслет, так она настаивала. А при Молотовой она все отрицала. Учитывая слухи о ее связи с Андреем Казанским… Не с чем к нему идти, так пойдемте к Ульяне, дожмем ее с браслетом. – Звоните в перинатальный центр, узнайте, где она сейчас, и… Нет, черт… это только после совещания с начальником Главка. – Гущин поморщился. Капитан Первоцветов связался с дежурной частью, узнал телефоны и начал звонить. И везде его огорчили. – Ульяну Антипову срочно вызвали с консультации, роженица, говорят, сложная, с патологией. Ульяна сейчас с бригадой врачей, занята с ней. И когда освободится, неизвестно. Катя подумала: Горьевск сопротивляется их расследованию, словно некая сила мешает им, вставляя палки в колеса. С матерью Аглаи Добролюбовой так – они никак не могут застать ее трезвой, а теперь Ульяна и… Кто еще? Гущин заторопился назад на совещание к начальнику Главка, который уже приехал в ОВД. – Молотова не плакала, – заметил он в машине. – О племяннике Макаре – ни слезинки. – Все же он не родной ей, – заметил Первоцветов. – Или характер такой. Когда часы пошли назад, она ведь в городе была. Но так нам и не сказала, где именно. К музею ведь только-только подъехала откуда-то. И приступ ее сердечный не такой уж серьезный. Кардиограмма вон толком ничего не выявила. – Вы ее тоже подозреваете? – спросила Катя. Гущин не ответил. Он о чем-то снова глубоко задумался. – Самое интересное, что часы действительно пошли назад, – Катя осторожно подбирала слова. – Это же факт. Пусть и непонятно, случайно там труба что-то задела в часовом механизме, или все это специально убийца рассчитал. Но часы-то пошли! И весь город встал на уши. Вспомнил сказку-апокриф. А еще это значит, выражаясь сказочно-магическим языком, что вход, те врата, снова открыт. Демон часов тут как тут. Он опять в игре, как и при старом купце Шубникове. И что за желание было загадано? Чье желание? – В Горьевсе не знают о том, что когда-то здесь делала снимки знаменитая Елена Мрозовская, – заметил Первоцветов. – Никто из фигурантов о ней ни словом не обмолвился. И в музее об этом не слышали. – Фотографа Нилова убили, – возразила Катя. – Значит, кое-кто в курсе фотографий. Это помимо неизвестного нам Петруши, местного уроженца, который отдал их Нилову в счет долга за наркоту. – И тот хмырь из КГБ – надзиратель за сосланными на сто первый километр Кучин – тоже был в курсе, раз украл из архива фотографии с места убийства Аглаи Шубниковой. Зачем они ему, если он не знал всей этой истории? Только вот что он собирался с ними делать? Допросить его не допросишь, прикончили его. И меня это, в общем-то, радует, – хмыкнул Гущин. – Но для дела было бы полезнее, чтобы этот тип был жив. Я не знаю, как его прояснять – пытался по своим каналам, все пока глухо. Буду еще пытаться. Этот Кучин мертв уже почти двадцать лет. А фотографии и пакет, который он из архива УКГБ украл, до сих пор плавают. Нет, дорогие мои коллеги, в этом деле не третий слой, это дело многослойное. И пятый может быть, и десятый, учитывая такой вот расклад. – Между прочим, фотографии Мрозовской, точнее, те, которые, по ее утверждению, были сделаны самой Глафирой Шубниковой, в чем-то апокриф подтверждают, – заметила Катя. – Сейчас приедем в отдел, Федор Матвеевич, у вас пять минут будет свободных до совещания, давайте снова на них взглянем, уже в новом свете. И они взглянули. – Фото, на которых пересняты старинные гравюры. – Катя низко наклонилась над снимками. – Аглая Шубникова в возрасте трех лет. Недобрый ребенок, скажем прямо. Фотография с картины – это прямой намек: «Дитя и демон». Гравюра с ободранной многорукой, многоногой фигурой на циферблате, где руки и ноги в качестве стрелок. Что это, если не намек на жертву? И, наконец, фото с гравюры, где некая тварь выползает из трещины в циферблате. Как по нотам все расписано, и теперь туман постепенно рассеивается. Что это, как не указания на ритуал? – Даже собака есть на фотографии, черный дог. – Первоцветов указал на снимок с хохочущей Глафирой. – Это просто пес, – хмыкнул Гущин. – Не забивайте себе голову черт знает чем. Можно допустить, что эта женщина… Глафира действительно верила в подобные вещи. И фотографировала. Но это не значит, что все так и было на самом деле. Мистику потустороннюю не сфотографируешь. Сказку можно рассказать, но сфотографировать… – А фильмы ужасов? – усмехнулась Катя. Гущин лишь отмахнулся. – Не слишком понятна фотография с уменьшенной башней и Глафирой с лупой, – заметил Первоцветов. – Если только это не аллегория, не первый снимок в этой серии с приглашением повнимательней приглядеться к Башне с часами сквозь призму… Чего? – Вы сами, Борис, сказали, что это похоже на картину Дали. А что означает его полотно с часами, где циферблат – словно яичница-глазунья? – спросила Катя. – Магия времени. Его сиюминутность и безграничность. Не это ли пытается уловить фотография? Федор Матвеевич, вы сто раз подумаете теперь, перед тем как желания под бой курантов загадывать. У кого просим? А? И что вы там такое загадывали, какое желание? – Так я тебе и открыл, болтливой сороке. Это фото с манекеном тоже не слишком понятное. А ведь это Мрозовская снимала, не Глафира. – Анфиса говорила, что манекен может быть аллегорией двойственности. Согласно апокрифу, Аглая Шубникова обладала еще какой двойственностью натуры, если в ней демон обитал. Капитан Первоцветов взял снимок и поднес его близко к глазам, потом отодвинул. – К башке манекена точно… там что-то пришпилено… белое… определенно похоже на браслет. Белые камни. Жемчуг, возможно? – Как главковское начальство назад улимонит, пригласи Анфису Марковну сюда. Пусть еще раз посмотрит на эти снимки, когда ты, Катя, расскажешь ей о горьевской легенде. – Гущин глянул на часы. – Все, я побежал. Борис, вы тоже со мной. Вместе будем отбояриваться. Катя порадовалась, что Гущин теперь так великодушно настроен к Анфисиному участию в деле. Она решила дать подруге еще немного поспать в отеле. А потом уж позвонить. Она и представить себе не могла, что их ждет. Глава 36 Рука и сердце Пока с полковника Гущина и капитана Первоцветова снимали стружку на совещании, Катя затаилась. Она опилась кофе из кофеварки, сходила в продуктовый магазин, купила плюшек и каких-то заскорузлых пирожных – они ведь так ничего и не ели со вчерашнего дня. Возможно, Первоцветов, как хамелеон, воздухом питается, но Катя в этот момент заботилась только о себе. Наелась. В половине второго решила позвонить Анфисе – хватит спать, пора и честь знать. Но в коридоре послышались громкие голоса – она выглянула. Полковник Гущин почтительно провожал начальника Главка до машины. К Кате подошел Первоцветов. – Как все прошло, Борис? – Шумно. – Привыкайте. Нравится вам быть начальником ОВД? – Не язвите. – Я Анфисе звонить собиралась, будить ее. Может, хотите это сами сделать? – Да, я хотел бы это сделать сам. До обольстителя ему далеко, – подумала Катя. – Слово какое! Как будто из прошлого, словно его уже кто-то где-то произносил… Нет, не обольститель капитан. Но что-то в нем определенно есть. И – да, на Фассбендера-черта похож, глаза как два моря! Это Анфису в нем и зацепило.