– А в городском музее только об этом и судачат, – Гущин произнес это тоном завзятого сплетника. – Поминают какой-то конфликт в историческом обществе, когда вы назвали Андрея Казанского лжецом и обманщиком. Что-то промелькнуло на землистом лице судьи. – Вы каким-то образом хотите приплести меня к убийству фотографа? – Нет, я просто разбираюсь в деталях. – Гущин теперь выглядел наивным простаком. – Но о вашем конфликте с Казанским и его возможном желании вам отомстить мне сразу все уши прожужжали. Итак, что же между вами произошло? – Мы просто поспорили. – Разругались? – Не сошлись во мнениях. – Я бы понял, если бы это был какой-то профессиональный конфликт. Конфликт интересов, наезд на вас как на судью, нажим. Но вопрос какой-то частный… Вроде малосущественный, а столько шума и сплетен… – Я не называл Казанского лжецом. Я просто сказал ему, что он заблуждается сам и нас всех вводит в заблуждение. – Насчет чего заблуждается? – Насчет своих исторических изысканий. Своих домыслов. Я высказался о его упорном намерении приписать себе то, чего никогда не было, никогда не происходило, не могло произойти! – судья неожиданно вспылил. – Зачем врать людям в глаза? Ладно, сейчас это модно – искать свои корни, плести какую-то чушь из своих родословных. Мол, не от крестьян мы, не от нищебродов. Мы белая кость! – А что Казанский себе приписывает? – Родство с весьма знаменитыми здесь, в Горьевске, историческими личностями, к которым он не может иметь никакого отношения! – Он приписывает себе родство с купцами Шубниковыми? – спросил Гущин. Судья пристально посмотрел на него. – Какое полиции до всего этого дело? – Я просто спросил. О них мне в музее рассказали, они строители фабрики и башни. А Казанский, выходит, их прямой потомок? – Черта с два он их потомок! Самозванец чертов! Обманщик! – судья повысил голос. – Очковтиратель и лжец. Не могло этого быть, никогда! – Ну да, они же вымерший род – так нам сказали в музее, – быстро ввернула Катя. – Их никого не осталось. И свадьба последней Шубниковой, Прасковьи, с Игорем Бахметьевым не состоялась. Ее же убили накануне свадьбы. Никаких детей, никаких потомков. Судья тяжело и недобро глянул на нее сквозь очки. И Катю поразила его реакция. Вопрос-то какой-то призрачный мы обсуждаем… Что же ты меня так за это ненавидишь, Окорок? – Казанский в своем обмане дошел до того, что ему не стыдно признать, что он потомок бастарда. Незаконнорожденного ребенка. – Ребенка Прасковьи Шубниковой и Игоря Бахметьева? – Катя решила все же дожать эту странную тему до конца. – Все, что он говорил нам на том собрании, – ложь и небылицы. Даже его утверждение, что у него есть какие-то материальные подтверждения своих слов о родстве. – Короче, вы повздорили на историческую тему. Пусть и чувствительную для вашего города, – подытожил Гущин. – А молва приписывает Казанскому месть вам через фотографа Нилова. – Я судья, я никогда не стану обвинять человека без достаточных тому доказательств. – Молва настолько глупа, что приписывает вам возможность поквитаться с оскорбившим вас фотографом. – Вы что, смеетесь надо мной? Я что, подозреваемый в убийстве? – Нет, нет, просто это все как-то перепуталось одно с другим, – Гущин примирительно улыбнулся. – Стали мы копаться в этом убийстве – наткнулись на еще одно, трехгодичной давности. Убийство некой Аглаи Добролюбовой. Нилов как раз у ее матери комнату снимал. Но он приехал уже после убийства. А мы выяснили, что девушка Аглая работала у вас в городском суде. – Не у меня. В секретариате. Ах вот вы о чем, – судья кивнул головой. – Да, это ужасная трагедия. Весь коллектив нашего суда был на ее похоронах. Она же наш сотрудник. – Как вы могли бы ее охарактеризовать? – Тихая, аккуратная. Она всегда работала хорошо, без нареканий. Старалась. Она работала не судебным секретарем, а в канцелярии. Но если бы изъявила желание учиться на юриста, мы бы… я бы как председатель суда пошел ей на встречу. Но учеба была ей неинтересна, кажется. Да и профессиональная карьера тоже. – Чем же она интересовалась? – Понятия не имею. У девушек ее возраста туман в голове. Мы нечасто сталкивались в суде. У нас много сотрудников. Но когда стало известно об обстоятельствах ее убийства, мы все испытали глубокий шок. – Мать Аглаи, Маргариту Добролюбову, вы знали? – Нет. Лжешь и глазом не моргнешь. – Катя изучала бесстрастное худое лицо судьи. – Лжешь нам в этом, а в чем еще? – Вы опытный судья, прекрасный юрист, знакомый с криминалистикой, что, по-вашему, означает способ убийства девушки? – Нечто из ряда вон, да? Повешена на нашей знаменитой Башне с часами? По моему глубокому убеждению, это свидетельствует о психопатических, не совсем нормальных чертах характера ее убийцы. Ищите психопата, который… ну, скажем, твердо верит в то, что он творит, как бы фантастично это ни выглядело. Ищите фанатика, раба своей идеи. Ищите того, кто живет в мире своих фантазий, причудливого бреда, где реальность переплетается с вещами, которые никогда не происходили. Никогда. – Хороший совет. Только нужны пояснения, – заметил Гущин. – Вы кого-то конкретного имеете в виду? – Если бы я знал об этом убийстве что-то конкретное, давно бы узнали и вы от меня – полиция, – твердо ответил судья. – Нет, это лишь догадки. Но вы же к моему профессиональному опыту взываете. – Нам в музее сказала сотрудница, что имя Аглая на слуху в Горьевске. Что когда-то давно здесь тоже жила некая Аглая, сосредоточение местных легенд и страхов. – А, это… Да, конечно, порасскажут вам. Но вы же юристы, как и я. В каких уголовных делах старые легенды фигурировали в качестве доказательств? Сущность же в том, что нет ничего более материального, чудовищного, несправедливого и примитивного, чем смерть… лишение человека жизни, потому что… Судья Репликантов не договорил. К воротам ангара подъехала еще одна крытая фура, и рабочие фермы начали выкатывать новые клетки, набитые визжащими свиньями. Катя снова оглохла. Она не могла уже больше этого выносить. И судья Репликантов заметил ее состояние – одновременно близкое к панике и к взрыву. – Слышите? – спросил он громко и повелительно, его каркающий голос прорвался сквозь дикую какофонию визга и хрюканья. – Это не мольба к небесам. Это вопль из самого нутра, самых потаенных уголков души. Последнее, самое жгучее инстинктивное желание любого существа – жить. Не умирать. Но вопрос в том, тщетны, наказуемы или же оправданны наши попытки найти то, что исполнит наше желание. Вопрос в цене. Набитые клетки грохотали по настилу. Рабочие выкатывали из ангара все новые и новые, Катя уже сбилась со счета. На мясокомбинате будет праздник. Пир на весь мир. Кто-то нажрется свининой до отвала… Она ощущала лишь тошноту. Она почти ненавидела Горьевск в этот момент. А потом она увидела то, на что смотрел полковник Гущин. Фура, подъехав к ангару, открыла стоянку машин на территории фермы, которую до этого загораживала от взора. В дальнем конце стоянки, у здания фермерского офиса, стоял черный внедорожник. Неновый, забрызганный грязью. Катя сразу узнала знаменитые «углы» кузова и капота – «Гелендваген». Глава 24 Городские сплетники – Закрытый и неискренний, – вынес свой вердикт полковник Гущин в машине на обратном пути. – Нам этого судью Репликантова необходимо прояснить. Он позвонил Первоцветову и попросил срочно уточнить в ГИБДД, является ли судья владельцем автомобиля «Гелендваген Брабус» черного цвета. – Борис, мне с вашим мизантропом Муриным надо снова переговорить. Как бы его отыскать? – Нечего искать, Федор Матвеевич, – ответил по телефону капитан Первоцветов. – Он в отделе кадров документы оформляет. Я скажу ему, чтобы вас дождался. – Думаете, Молотова нам на судью намекала, когда говорила, что видела Аглаю, выходящей из «Гелендвагена»? – спросила Катя. – Она тут же оговорилась, что точно марку машины не помнит. – Когда про внедорожники речь заходит, то обычно люди говорят – «джип». Это у всех на слуху – название «черный джип». Черных внедорожников полно – здесь, в Горьевске, и этот деляга, который фабрику ремонтировал, Вакулин, на черном внедорожнике катается. И Казанский в Дом у реки на черном джипе приезжал. Но Молотова сказала нам «Гелендваген». – Это название сейчас – притча во языцех, – Гущин хмыкнул. – Меня другое интересует. Видела реакцию судьи на вопросы о конфликте с Казанским? До этого – напускное или настоящее равнодушие при ответах про фотографа и девушку. Но он просто весь взъелся, когда я Казанского упомянул и о его генеалогических изысканиях насчет родства с купцами! – Да, Федор Матвеевич, и я тоже это заметила. Он пятнами весь покрылся, так взъярился, хотя пытался не подать вида. Вопрос вроде настолько… далекий. Чего это он? Может, все дело в фабрике? Может, Казанский пытается свое прямое родство с Шубниковыми доказать, чтобы заявить свои права на фабрику? Поэтому судью это так бесит? – А какие у него могут быть права на фабрику, пусть даже он родственник купцов? Реституции нет. Кто кому чего отдал и вернул? – Гущин опять хмыкнул. – Да и фабрика пустая стоит – ни офисов не снимают, ни торговых залов. Никому ничего не нужно стало. Приплыли. В ОВД он сразу же направился к отделу кадров. Хмурый толстяк Мурин ждал их в коридоре. Был он трезв и печален. Катя оглядела коридор. Понедельник. А в ОВД все та же тишина. Лишь возле отдела кадров – ажиотаж и очередь. Ни оперативок, ни штаба по раскрытию убийства фотографа. Полковник Гущин от всего этого развала, кажется, даже растерялся. Но из Главка подмогу не зовет. Интересно почему? Что он чувствует в этом деле такого, что сначала пытается разобраться во всем сам? – С кем бы потолковать про вашего бывшего председателя суда Репликантова, в смысле негласной информации? – тихо спросил Гущин у Мурина. – В смысле сплетен, слухов, такого-всякого?