– Посмотрите в файлах: Нилов Денис, – попросил Гущин. Глянули в компьютере. – Есть. Он арендовал ячейку. Номер его паспорта. – Когда это случилось? – Пятнадцатого сентября. Он был еще раз в хранилище – почти через месяц. Либо что-то забрал, либо положил. – Забрал, – шепнула Анфиса Кате. – Накануне того, как явился ко мне в галерею с предложением о продаже. Наверняка о нашем мероприятии в интернете отследил. – У вас есть записи камер? – спросил Первоцветов. – В самом хранилище, где ячейки, камер нет. Полная конфиденциальность для клиентов. Наружные уличные камеры и камеры в зале работают всегда, как того требует безопасность. – Мы изымем пленки для просмотра. Охранник открыл для них дверь зала ячеек. Полковник Гущин сверился с шифром. Он шел вдоль ряда маленьких стальных боксов. – Замок без ключа? – Электроника. У арендатора считывается биометрия, отпечаток пальца. Или по шифру. Вводите цифры. Гущин потыкал толстым пальцем панель. Пискнуло, замок щелкнул. Гущин открыл дверь сейфа. Они все сгрудились за его спиной. Внутри лежало два больших конверта из коричневой крафтовой бумаги. Смотреть, что внутри, в банке, на глазах любопытных менеджеров, естественно, не стали, вернулись в отдел. И там, в кабинете, полковник Гущин взвесил оба конверта на ладонях. Один был гораздо толще, и Гущин решил начать с него. Аккуратно ножницами отрезал край и вытряхнул на стол содержимое. Фотографии. Старые, как и прежние. Много фотографий. – Анфиса Марковна, слово вам. Вы у нас спец. – Гущин сделал приглашающий жест. Анфиса уселась за стол, начала раскладывать снимки, пристально рассматривать их, переворачивать, чередуя в каком-то лишь ей ведомом порядке. Капитан Первоцветов подошел к ней вплотную и встал у нее за спиной. Катя поймала его взгляд – он смотрел не на фотографии, а на затылок Анфисы, на завитки ее темных волос. – Вот. Это Мрозовская снимала. Ее стиль. – Анфиса подвинула к Кате и Гущину два снимка. И Катя тоже узнала руку гения фотографии – та же немного расплывчатая манера, что и на знаменитом снимке актрисы Комиссаржевской. Но если там этот прием способствовал воздушности и свету образа, то здесь – зеркально наоборот. Темные тени, стена и на ее фоне – выхваченный призрачным ночным светом керосиновой лампы силуэт. – Аглая Шубникова, снова она, – сказал Гущин. Аглая на фотографии Мрозовской сидела, скрючившись, в углу кожаного дивана – того самого, вспоротого. Взгляд ее был обращен на зрителей. Светлые волосы разметались по плечам. В глазах застыло странное выражение, словно зрачки ее жадно впитывали в себя лица тех, кто смотрит. Хрупкость, уязвимость девичьего образа – и при этом что-то недоброе, взгляд газели – и одновременно тигра перед прыжком. – Глазастая какая тварь! – не удержался Гущин. – А тут она чего? Это что с ней рядом? Манекен? Манекен. В модной шляпке с вуалеткой и атласном корсете. Он стоял рядом с Аглаей на другом снимке. Она выпрямилась в полный рост и положила манекену руку на плечо. Она снова смотрела в объектив в упор. Лицо ее напоминало белую маску. А лик манекена пугал – размалеванный, с кругами вместо глаз и нарисованным ртом. – Что там во рту? – Гущин снял очки и как сквозь лупу начал разглядывать фото. – Непонятно. – Браслет, – сказал капитан Первоцветов. – Белые камни. Жемчуг. Анфиса достала свой фотоаппарат и пересняла снимок. Затем подключила камеру к ноутбуку Первоцветова, который тот подвинул к ней. Вывела снимок на экран, укрупнила. Все расплылось. – Вроде браслет. И он на чем-то висит, приколот в центре этого лица манекена. – Что все это может значить? – спросил Гущин. – Ну, если по Фрейду эту позу Аглаи толковать, ее тандем – что-то вроде двойника, – сказала Анфиса. – Скрытого альтер-эго. Двойственность. Но я не психолог, могу ошибаться. – Двойственность натуры. – Гущин изучал снимок. – Это Мрозовская снимала? – Да, это она. – А остальные фото? – Нет. Другая техника, снова была использована галогенсеребряная фотобумага на основе желатина. С венских ортохроматических пластин, которые использовала Мрозовская, такая печать не получится. И там пояснения на обороте. Ее рукой. Она опять оставила нам свои автографы и… свои выводы. Катя напряженно всматривалась в снимки, выложенные Анфисой один под другим. На первом был изображен… – Ребенок! – воскликнул Гущин. Они все уставились на фото. Девочка лет трех в коротком платьице, белом переднике и башмачках. Она цеплялась рукой за ствол пальмы в кадке. А за ее спиной раскинулся грандиозный зимний сад – оранжерея со стеклянным потолком и стенами. Растения в кадках и горшках. Маленькая фигурка почти терялась на фоне этих джунглей. Но взгляд ее был пристален и тяжел – совсем не детский взгляд. Умный, взрослый, злой. – Это та самая стеклянная галерея из банка, – сказал Гущин. – Точно она. Оранжерея в особняке Шубниковых. А девочка… Ну, вот вам и ответ – был все же ребенок у этой сумасшедшей Аглаи и этого… как его… фамилию постоянно забываю… – Игоря Бахметьева, – подсказал Первоцветов. – Получается, правду сказал Андрей Казанский, не солгал. – Гущин разглядывал фото. – Он потомок купцов-фабрикантов и сумасшедших… Есть чем гордиться. Только девчонка какая-то… – Это не ребенок Аглаи и Бахметьева, – возразила Анфиса. – Это сама Аглая Шубникова в детстве. Она перевернула фотографию. И Катя сразу узнала знакомый округлый почерк. Елена Мрозовская написала на обороте синими чернилами: «Глафира фотографировала дочь Аглаю. И остальные снимки – ее работы». – То есть как это? – Гущин снова сдернул очки. – Эта жертва отравления… Глафира, их мать… Она что, тоже была фотографом? – Елена Мрозовская написала. Наверное, она что-то узнала. Ей видней, Федор Матвеевич. – Анфиса указала на снимки. – Вы лучше взгляните на это. Если Глафира делала эти снимки тогда, в восьмидесятых годах девятнадцатого века, я перед ней просто шляпу снимаю! На следующем фото была изображена… Башня с часами. Но она на фото была маленькой, словно уменьшенной до человеческого роста. А вот циферблат часов выглядел непропорционально большим. Он таращился на зрителей, словно выпученный глаз. Напротив маленькой башни стояла сама Глафира, одетая в изящное темное платье, отделанное кружевами. В руках ее была гигантская лупа, поставленная на ручку. Глафира держала ее обеими руками за увеличительное стекло и сквозь эту огромную призму разглядывала башню и циферблат. – Фотоколлаж. Тройной монтаж, – восхитилась Анфиса. – И это в то время, когда художественная фотография еще делала первые шаги! Глафира была мастером, ничего не скажешь. Три снимка совмещено здесь, увеличение кадра, уменьшение и все с соблюдением пропорций. – На снимки картин Дали похоже, – заметил Первоцветов. – Дали тогда еще не родился. И Глафира бы его поучила сюрреализму. – Анфиса восхищенно разглядывала фото. Гущин мрачно уставился на остальные снимки. На первом Глафира сфотографировала картину, не слишком искусно написанную маслом. Дитя в длинной ночной рубашке, с темными распущенными волосами, мрачное, с раскрытой книгой в руках. А за ней – словно темная тень, огромная. Некто косматый, с глазами, пылающими как уголья. – Дитя и демон. – Анфиса глянула на Гущина. – Это из какой-то книги иллюстрация переснята. И не поймешь, мальчишка изображен или девчонка. – Гущин опять водрузил очки на нос. – А это похоже на гравюры. Да, на двух других фотографиях были запечатлены старинные гравюры. На одной – силуэт человека с анатомическими подробностями, какие любили изображать художники Возрождения: вены, артерии, мышцы, кости, словно пособие по анатомии. Человек был распялен на фоне циферблата, представлявшего собой открытый часовой механизм – вся механика тоже обнажена, как и человеческое тело без кожи: зубчатые колеса, шестеренки, валы. Человеческая фигура была словно повешена на часах. И она имела одну особенность – несколько пар рук и ног. Сведенные агонией, они застыли в разных положениях, как стрелки часов, показывающие разное время. Последний снимок тоже был сделан со старинной гравюры: часовой циферблат, расколотый посредине. В трещину выбиралось в мир что-то невообразимое – извивающееся, лишенное глаз, с зубастой пастью, раскрытой в крике то ли боли, то ли торжества. Будто кто-то рождался из скорлупы часов. Или прорывался в образовавшийся портал. Полковник Гущин, внимательно рассмотревший все это, выглядел крайне разочарованным. – Оккультизм какой-то дряхлый. Я думал, что-то дельное. У Елены Мрозовской все намного интереснее. Сама жизнь, пусть и страхи засняты, ужасы, убийство. Но это реализм, мастерство. А это какая-то темная фантасмагория. – Манга, – усмехнулся капитан Первоцветов. – Тогда тоже люди рисовали и фотографировали комиксы. – Похоже на какой-то ритуал, – заметила Анфиса. – Давайте вскроем второй конверт, что, интересно, там? Полковник Гущин аккуратно ножницами отрезал край второго крафтового конверта фотографа Дениса Нилова. Заглянул внутрь и… Он мгновенно опустил руку в карман и достал пакет с резиновыми перчатками, которые всегда имел при себе. Катя привстала со стула. Что в конверте? Полковник Гущин, уже в перчатках, извлек из крафтового конверта другой, из когда-то белой, а теперь пожелтевшей бумаги.