Часть 25 из 64 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ладно, похоже, то, что он меня отпустил, ничего не значит.
Похоже, он просто потянулся за телефоном. Во всяком случае, сейчас он этой рукой лезет в задний карман и…
– Нужно обменяться номерами, – говорит Мэтт.
Я замираю. Просто стою и моргаю, глядя на него.
– Если хочешь, – поспешно добавляет Мэтт. – Чтобы мы могли репетировать. Но я серьезно, если не хочешь…
– Да. Конечно. Ты прав. – Я вытаскиваю свой телефон, не обращая внимания на отчаянно стучащее сердце. – Дай мне свой номер, я тебе отправлю сообщение.
В горле у меня возникает виноватый комок, но я его проглатываю. У Андерсона номер Мэтта уже есть. Он уже мог перейти к флирту в сообщениях. Не то чтобы я собиралась флиртовать. Просто… вы понимаете. Все ради роли. И репетиций. И возможности дружить. Просто один друг прислоняется щекой к животу другого.
Ладно. Ничего особенного.
Если Андерсон может весь вечер переписываться с Мэттом Олсоном, то и я тоже смогу.
Сцена двадцать восьмая
Но вечером мы не переписываемся. Мэтт даже не отвечает на сообщение, которое я скидываю ему, чтобы он записал номер. И да, он, конечно, в этот момент стоит прямо передо мной, но все равно. Я же теперь не смогу написать ему снова, потому что отправила то первое сообщение. Мяч на его стороне поля.
Поэтому я стараюсь хотя бы не проверять телефон сто миллионов раз за время завтрака. Или хотя бы делать это незаметно.
– Стручок, ты ждешь звонка или что? – спрашивает папа.
Черт. Понимаете, папа не заметил, когда я возомнила себя королевой гитары – это было сразу после концерта в восьмом классе – и покрасила отдельные пряди в синий. Райан всю ту неделю носил водолазки, призванные скрыть красное пятно у него на шее. Мама чуть с ума не сошла от любопытства и примерно тысячу раз спросила его, не засос ли это. Лично я думаю, он экспериментировал с ее щипцами для завивки, но не хотел признаваться. Но папа даже не спросил его ни разу.
Как видите, даже синие волосы и ожоги на шее не так бросаются в глаза, как то, что я сохну по Мэтту Олсону.
Утром в школе я с ним совсем не пересекаюсь, и это ужасно. Репетиция по пятницам тоже нет, так что только чудом я смогу увидеть его раньше понедельника. Так странно влюбиться в человека, которого видишь исключительно на репетициях. Переворачивает весь твой мир с ног на голову. Начинаешь ждать понедельников и четвергов, а все остальные дни просто заполняют пустоту.
Конечно, я везде его ищу. Постоянно глазею на двери, как будто он может просто взять и зайти на мой урок истории. Иду в столовую самым длинным путем – мимо шкафчиков выпускников. И настолько погружена в себя во время обеда, что едва замечаю проскользнувших за стол Линдси Уорд и Эмму Маклеод.
– Эй, вы не против, если мы присоединимся?
– Конечно нет! – Брэнди отодвигает стул, давая Линдси возможность сесть рядом.
Эмма паркует кресло рядом с Андерсоном, но улыбается мне.
– Кейт, у тебя такое лицо вчера было во время сцены с беременностью. Боже мой.
Линдси наклоняется вперед.
– Ага, вы с Мэттом такие милые. Я смотрела и думала: «Боги, прямо романтическая комедия».
– «Однажды на матрасе» и есть романтическая комедия, – говорю я.
– Это мюзикл, – поправляет Рейна.
– А ты теперь за Лану Беннет? – спрашиваю я.
Линдси и Эмма обе удивленно открывают рот, но тут же начинают смеяться, и теперь я не могу решить, гений ли я стендапа или грубиянка.
Когда Линдси поворачивается ко мне, на губах ее все еще играет улыбка:
– Я просто хотела сказать, что химию между вами можно рукой потрогать. Мы все ее почувствовали. Скажи, Эм?
– Точно, почувствовали, – кивает Эмма.
– Я уверен, что это называется актерская игра, – скалится Андерсон.
– Я уверена, что к неделе прогонов Кейт и Мэтт поженятся, – говорит Эмма. – Попомните мои слова.
– Это же смешно.
Брэнди и Рейна обмениваются взглядами.
– Никогда не знаешь, как все обернется. – Линдси так и сияет. – По расписанию впереди у вас много плотных репетиций.
– Так. – Андерсон открывает пачку чипсов, вложив в это движение слишком много сил. – А я-то думал, актеры… ну… играют? Ведут себя профессионально? Вы как те блогеры, которые строят теории о том, кто из знаменитостей с кем встречается, только на основании фотографий, сделанных папарацци.
– Не бывает таких, – фыркает Рейна.
– Еще как бывают. – Энди достает телефон.
– Кстати, – говорю я, и мой голос звучит пусто и громко. Видимо, я не в состоянии произнести даже такое короткое слово. Но приходится продолжать говорить, потому что я отчаянно хочу сменить тему. – Вы знаете, когда начнется подготовка декораций?
– Нет. Вряд ли раньше сентября, – отвечает Рейна. – А что?
Энди все еще печатает что-то, яростно вглядываясь в экран. И во мне вдруг рождается странное болезненное чувство пустоты. Все кажется таким странным. Может, просто давление упало.
А может, Андерсон на меня злится.
Но это же невозможно. Мы уже все обговорили. И решили, что все происходящее вокруг Мэтта не имеет значения. И мы слишком любим друг друга, чтобы вляпаться во все это пижонское дерьмо. Мы не поддаемся клише. Мы выше этого.
Возможно, однако, в этой ситуации осталась недосказанность, которую я не понимаю. Нужно собрать мнения по вопросу. Легко. Я просто забью описание проблемы в поисковую строку: «Можно ли разрешать крашу лучшего друга класть лицо на твой живот?»
Н-да. Вряд ли.
Сцена двадцать девятая
Андерсон уходит с обеда на десять минут раньше, и вид у него мрачный и злой. Значит, несколько минут после его ухода я смотрю на дверь, пытаясь решить, стоит ли пойти и догнать его.
И я почти иду.
Но стоит мне приподняться с места, как я замираю, ошарашенная грохотом, который доносится с противоположного края столовой. Чей-то поднос упал на пол, пластиковая бутылка с треском отлетела в сторону, в наступившей тишине отчетливо слышно, как со скрипом крутится на полу вилка. За паузой следует неизбежное: «О-о-ох!» Синхронное, как в хоре.
У меня в такие моменты всегда живот сводит. Не могу смотреть на людей, оказавшихся в неловкой ситуации, даже если мы не знакомы. Да я даже некоторые сериалы смотреть не могу. Мне становится стыдно одновременно с пострадавшими. Похоже, мой мозг не может различить, где начинаются неловкость за других и неловкость за себя.
А еще это чувство… Знаете, когда фронтальная камера запечатлевает вас в момент, когда вы больше похожи на монстра из болота?
Или когда в туалете противно пахнет и тут вы видите кусочек своего отражения в зеркале? Короткий укол от мысли «боже-мой-я-действительно-отвратительна-и-уродлива».
Вот такое. Только вы ощущаете его всем своим существом.
– Ной Каплан. Не может быть, – говорит Рейна.
Я оборачиваюсь, чтобы проследить за ее взглядом, и вижу Ноя. Он стоит прямо посреди столовой. Руки все еще вытянуты так, словно держат поднос, и, не ухмыляйся он во весь рот, я решила бы, что это шок. Несколько пижонов уже скрылись с его бутылкой воды, пиная ее, как мяч. Остальное содержимое его подноса – и сам поднос – просто лежит у его ног.
– Думаешь, он так все и оставит? – спрашивает Рейна.
Я открываю рот, но тут же закрываю снова. Не понимаю, что сказать. С одной стороны, Ной кажется довольным собой, он прямо-таки купается во внимании. И да, насколько я вижу, никаких попыток собрать рассыпанное он не предпринимает.
С другой – я не знаю, насколько сломанная рука позволит ему собирать с пола кукурузные зерна. Не поймите меня неправильно: он все равно мог бы и попытаться. Но меня тревожит, что у него серьезная травма, а окружающие даже не думают подойти и помочь.
Я резко встаю и хватаю со стола горсть салфеток.
– Пойду к нему.
Я иду по проходу, а вся столовая, кажется, так на меня и пялится. Ужасно. Я чувствую раздражение и неловкость. Никогда этого не пойму. Во время спектакля под взглядами десятков глаз я становлюсь непобедимой, наполненной светом.
Но все остальное время это ощущается как-то так:
Фу, лол