– Энди, – тихо говорю я. «Энди, насчет Мэтта… действуй». Я могла бы сказать ему, что не так уж и хочу быть с Мэттом. Предложить стать его группой поддержки. Разумеется, я не смогу заставить Мэтта Олсона интересоваться парнями, если он гетеро, но мы хотя бы перестанем чувствовать себя соперниками. Все может снова прийти в норму. Краш – как обычно, страдающий от любви Энди – как обычно, лучшая подруга Кейт – как обычно. Проблема только одна: я не могу как обычно. Не с Мэттом. – Мне он тоже нравится, – говорю я. И едва узнаю собственный голос, тихий, но уверенный. Как будто он знал, что я чувствую, еще до того, как это сформулировал мозг. – Очень, очень нравится. – Я знаю, – вздыхает Энди. – Но слушай, все будет хорошо. – Я барабаню пальцами по подлокотнику, не сводя глаз с профиля Андерсона. – Я серьезно. Можно подумать, с нами этого никогда не случалось. – Чего именно? – Общей влюбленности. Это же наша фишка, разве нет? Энди качает головой. – Нет в этот раз. Не по-настоящему. И мы снова молчим целую вечность, пока Энди не включает в машине музыку. Может быть, хип-хоп разгонит воцарившуюся неловкость. Но из всех песен во вселенной из динамика звучит «Этот парень – мой». Я не шучу. Боже мой. Этой песне уже лет двадцать, без преувеличения, даже больше. И это вряд ли хип-хоп. Единственная причина, почему она вообще есть в музыкальной базе Андерсона, – его мама: каждый раз, когда с ней случается приступ кризиса среднего возраста, она начинает слушать альбомы Брэнди Норвуд. Поверить не могу, что сейчас заиграла именно эта песня. – Господь разговаривает с нами через твои колонки? – спрашиваю я. Андерсон вдруг съезжает на обочину, хотя нам всего минут пять осталось до папиного дома. Нажимает на кнопку, включая «аварийку», и минуту сидит неподвижно, закрыв лицо руками. Я вижу, как содрогаются его плечи. И еще он так сильно навалился на руль, что, боюсь, нажмет на сигнал грудью. У меня уходит ровно шестьдесят секунд, чтобы понять: он не плачет, а смеется. – Кейт, мне кажется, мы тонем в клише. – Похоже на то, – усмехаюсь я. – Это тоже наша фишка. – Ну уж нет, мы не будем этого делать. Ссориться из-за парня? Это же самая паршивая идея из всех паршивых идей, и от нее за километр воняет пижонством. Не собираюсь я в это ввязываться. Мое сердце переполняют чувства. – И я тоже. – Котенок, мне так жаль. Я больше не буду вести себя как придурок. – Он перегибается через коробку передач и крепко обвивает меня руками. – Я так тебя люблю. И все это неважно. Мэтт? Неважно. Я люблю тебя. Я обнимаю его в ответ, чувствуя, как к глазам подступают слезы. – И я тебя люблю. – От тебя пахнет стиральным порошком, – шепчет Энди в ворот моей футболки. – Просто чтобы ты знала. Я сжимаю его еще крепче. И так вот мы и сидим целых пять минут. Словно одна из тех парочек, которых показывают в кино: как они обнимаются и целуются в машине на обочине. Только мы не в кино и не целуемся. Я люблю Андерсона Уокера платонически, и от силы этой любви у меня разрывается мозг. Сцена двадцать седьмая Итак, все в порядке. По крайней мере, мне так кажется. Но стоит мне заговорить с Мэттом, как в подсознании всплывает образ Андерсона. Ему нравится этот парень. Очень, очень нравится. Но и мне он тоже очень нравится. И все становится чуточку сложнее, чем мне казалось. Особенно на прослушиваниях. – Гарри опускается на колени, – говорит мисс Джао. – Ларкин, подойди и встань рядом с ним. – Я делаю шаг к Мэтту. – Ближе… ближе. Кейт, встань рядом с ним. Мэтт смотрит на меня и улыбается самой нежной на свете улыбкой. – Теперь откинься чуть назад и положи руку на бедро… другую руку. Отлично. Мэтт? – Да? – Он расправляет плечи и послушно кивает. Это так мило, что мне даже больно. Энди говорит, Мэтт ведет себя так же и на занятиях Старшего Т. Исключительно уважительно по отношению к мисс Джао. И послушен как солдат. – Мэтт, приложи голову к ее животу, пожалуйста. К моему животу. Ого. Мое сердце трепещет как крылышки колибри. И я точно знаю, чего хочет добиться Джао. Она воспроизводит знаменитую сцену из бродвейского ремейка с Джейн Краковски и Льюисом Клилом. У них и правда получилась очень милая поза, хорошо показывающая леди, тайно забеременевшую от лорда. Ларкин выглядит очень уверенной будущей мамой, и мне так нравится наблюдать за Гарри, который пытается почувствовать движение ребенка через ее пышную юбку. С точки зрения постановки я очень рада попробовать это сделать. Вот только, проснувшись сегодня утром, я еще не знала, что щека Мэтта окажется прижата к моему животу. Он смотрит на меня снизу вверх, слегка склонив голову. По его взгляду я понимаю: он просит разрешения. Глубокий вдох. Я смотрю ему в глаза и киваю. И… ладно, все идет неплохо. Ничего сексуального в этом движении нет. И я не настолько смущаюсь, как думала. Просто Мэтт не выглядит как парень, у которого только кубики пресса на уме. Очень хорошо, поскольку я в целом очень мягкая и никаких кубиков у меня нигде нет. К тому же сегодня на мне несколько слоев одежды, включая джинсы и кофту из фланели, которые создают внушительную преграду. Поэтому единственной сложностью в этом уравнении остается Андерсон. К счастью, он сейчас с Вивиан и мистером Ди в кабинете музыки, репетирует партии. Слава богу. – Отлично. Мэтт, поиграй немного… хорошо. И положи ладонь на ее живот. Он снова колеблется, стараясь сначала поймать мой взгляд, – и если это не самое милое, что можно придумать, то скажите мне, что бывает милее. Мэтт Олсон явно из тех ребят, которые сначала спрашивают, можно ли тебя поцеловать. И это всегда цепляет нас с Андерсоном. Боже, я помню, как мы первый раз смотрели «Назови меня своим именем». Энди кусал губы, чтобы не закричать, когда Оливер задал этот вопрос. Он может часами рассказывать о том, что просить согласия – это сексуально, и он чертовски прав. Хотя меня, если уж быть до конца честной, привлекает сам момент. Особенно момент после того, как вопрос уже прозвучал. Доля секунды, за которую мир меняет орбиту. Стоит об этом подумать, я всегда вздыхаю. Буквально. Как сейчас. Мэтт немедленно убирает руку, как будто прикоснулся не к животу, а к горячей печке. – Все в порядке, – шепчу я. А потом, очевидно, в меня вселяется дух какой-то другой Кейт, которая куда круче и королева по жизни – я ее едва узнаю. И она ловит руку Мэтта, зависшую в паре сантиметров от ее тела. И прижимает обратно к животу. – Выглядит отлично, – кивает мисс Джао. – Так, Ларкин, Гарри, вы сохраняете это положение на пару тактов после окончания песни… хорошо… аплодисменты, аплодисменты, аплодисменты. А потом уходите со сцены направо. – Она умолкает, чтобы сделать пометку в сценарии. – И… отлично. Хорошо! Давайте продолжим. Почему бы не пропустить пару сцен и не заняться… Акт первый, сцена четвертая, королева Аггравейн и Волшебник. Рейна, Эмма, ваш выход! Я иду вслед за Мэттом за кулисы, где он оборачивается ко мне, сложив сжатые руки под подбородком. Потом медленно качает головой и едва различимо шепчет: – Прости, пожалуйста. – За что? – За все это ощупывание. Ты в порядке? – Я-то да. А ты? Он смеется. – Да, в полном. Потом протягивает руку. Погодите. Я должна ее пожать? Он просит… А! Поняла! Плечо, а не рука. Он хочет обнять меня за плечи: крепкое приятное объятие, самое романтичное в истории обнимашек сбоку. – Прости, если это все из-за меня выглядело еще более неловко. Я просто не хотел… ты понимаешь. – Ничего такого. – Я быстро качаю головой, стараясь не отвлекаться на то, что его рука все еще у меня на плече. Секунду мы молчим, а мое сердце перекатывается в груди как ванька-встанька. Боже мой. Будь здесь Андерсон… И рука Мэтта тут же соскальзывает с моего плеча, как будто мое чувство вины отправило ему телепатическое сообщение. Ох. Слава богу, мы с Энди не ведем себя как Брэнди и Моника в попытке завоевать парня, потому что шансов у меня бы не было. Мой собственный мозг работает на Андерсона. Если только…