Мэтт ловит мой взгляд и подмигивает. Клянусь, у меня от этого все органы внутри местами поменялись. Вряд ли мой мозг до конца осознал тот факт, что меня взяли в мюзикл на парную с Мэттом Олсоном роль. Плотные репетиции с Мэттом Олсоном. И. Мне нужно будет поцеловать Мэтта Олсона. – Но! – Джао замирает, а потом поднимает один палец. – Каждую неделю по понедельникам я буду возвращаться к такому формату. Вся труппа и ансамбль вместе. Возможно, мы будем видеться чаще, чем раз в неделю. Пока прошу вас внимательно осмотреться. Я осматриваюсь, как и остальные. Мы просто целую минуту сидим и глазеем на собравшихся на сцене. Вот Андерсон – спина прямая, ноги скрещены, вот Вивиан – в темно-синих спортивных шортах, вот Мэтт – как всегда, парень мечты из прошлого века. Рядом с ним возится с колесами своего кресла Эмма Маклеод – она всегда использует именно это кресло для театра. Девон Блэкуэлл лениво проводит по волосам кончиками пальцев, как будто его голова – главный приз в игровом автомате и нужно подцепить ее металлической «рукой». И сама Джао, у которой из-под рукавов клетчатой рубашки выглядывают татуировки. – На ближайшие два месяца мы станем семьей, – говорит она. – Не всегда этого будет легко добиться, но нам нужно выстроить основы доверия внутри коллектива. Начнем прямо сегодня. Как выясняется, она имеет в виду разные сценические упражнения. Несколько раундов «Горячих стульев», которые все пытаются занять раньше остальных, сменяются «Узлом» – мы беремся за руки и запутываемся в один большой клубок. Потом наступает время «Падения». Это упражнение на доверие мне никогда не дается. Даже когда я в паре с Андерсоном. Не могу приказать своему телу расслабиться и не пытаться прервать падение. Но все проходит неплохо, никто меня не осуждает, и вот мы уже заняты тем, что должны выстроиться в линию по дате рождения. Только потом наступает время для читки. У Пьерры, Линдси и Маргарет роли без слов, поэтому они проводят время, пытаясь превратить текст в танец. Весьма своеобразный и непристойный танец, в котором требуется, очевидно, то и дело хватать себя за промежность, стоя прямо за спиной мисс Джао. В какой-то момент Пьерра прикладывает корешок сценария к груди и раскрывает страницы сексуальным жестом – будто разрывая рубашку. Но стоит Джао обернуться, они все замирают. Похоже на одну из старых игр в Супер-Марио, там еще были маленькие привидения, похожие на профитроли. Глядя на них, Андерсон и Вивиан постоянно обмениваются улыбочками, девятиклассники явно в восторге. Даже Брэнди тихо усмехается сама себе. Но вряд ли кто-то получает от происходящего больше удовольствия, чем Мэтт, и ничего милее я еще не видела. От попыток сдержать смех у него слегка дрожит голос, в надежде этого избежать он начинает читать быстрее, но ничего не помогает. А когда он начинает хихикать, я тут же ему вторю. В итоге споры Ларкин и Гарри перемежаются смешками. Клянусь, я люблю театр именно за это. Не за софиты, не за внимание, финальный поклон и все такое. Иногда, возможно. Чуть-чуть. Но в основном – за это. За чувство наполненности, за ощущение правильности. Не знаю, что такого скрыто в театральных репетициях, но иногда они дают тебе именно это. Моменты, которые кажутся редким даром, которые слишком хороши, чтобы быть правдой. Идеальное равновесие между головокружительным восторгом и удовлетворением. Наполовину американские горки, наполовину уютное кресло-качалка. И когда мне начинает казаться, что лучше уже просто некуда, Мэтт втискивается рядом со мной на край сцены, и мы сидим, свесив ноги в оркестровую яму. Его штанины почти соприкасаются с моими. – Скажи, если нужно подбросить тебя до дома, – предлагает он. – Мне как раз по пути. Я поднимаю глаза и поворачиваюсь к нему. – Ох! Это же просто не может происходить на самом деле, да? Но вроде как случилось? Мэтт Олсон только что предложил подвезти меня домой после прослушивания? Подвезти домой. Меня. Кейт Гарфилд. Но тогда… Андерсон. Он смотрит куда-то мимо нас со стоическим выражением на лице, но его пальцы слишком крепко впиваются в сумку. – Просто говорю, что я был бы не против. Андерсон не сводит глаз с дороги. А руль сжимает с такой силой, что костяшки сейчас, кажется, прорвут кожу. – Ты был бы не против? Энди, посмотри на себя, ты сейчас руль с корнем вырвешь. – Я просто веду аккуратно. – Да перестань. – Я пихаю его. – Перестань! Не надо злиться. Я же здесь. С тобой. Ты думаешь, я бы тебя бросила? – Ради возможности прокатиться с Мэттом Олсоном? – спрашивает он. Потом пожимает плечами: «Не знаю, ты мне скажи». Ну и ну. – Ладно, давай так: я хоть раз бросила тебя ради Мэтта? Серьезно? Он, наверное, шутит? Я могла в тот вечер за ужином у мамы ничего ему не писать. Но нет. Стоило мне узнать, что к нам придет Мэтт, я тут же отправила Энди сообщение. А сам Андерсон при этом ходит на репетиции перед прослушиванием с Мэттом, когда я не могу к ним присоединиться. Учится с ним на курсе Старшего Т. Обменивается номерами. Но при этом злится на меня за то, что Мэтт предложил подвезти до дома после репетиции? Хотя я отказалась? По лицу Андерсона заметно, как он и сам постепенно до всего этого доходит: он вздыхает, сжимает челюсть. И конечно, когда светофор перед нами переключается на красный, он на секунду оборачивается ко мне. – Прости, котенок. – Все нормально, я понимаю. Это странно. – Полное безумие. Чувствую себя ревнивым монстром. Каждый раз, когда он на тебя смотрит, у меня в голове проносится мысль: «Прощай, жизнь моя». – Андерсон сдавленно смеется, но губы у него совсем незаметно дрожат, и сейчас он так похож на себя в седьмом классе, что у меня сжимается грудь. Проходит минута, прежде чем мы снова готовы говорить. – Кейт, он мне нравится, – произносит наконец Андерсон. – Очень, очень нравится. Сцена двадцать пятая Когда мы были младше, Андерсон плакал буквально по любому поводу: паук, заноза, слишком громкий салют. Как-то он час рыдал из-за того, что перепутал помадку «Орео» с голубым сыром и случайно откусил кусочек. Но к седьмому классу это почти прекратилось. Нет, он не перестал быть впечатлительным. И остался единоличным королем монологов. Никто – серьезно, никто – не умеет произносить такие речи, как Андерсон. Я слышала, как он устраивал разнос сенаторам Республиканской партии, гуру красоты, оказавшимся расистами, «Унесенным ветром»… да чему угодно. Его разоблачение Рейчел Долежал вполне могло бы подойти для выступления на TED Talks. Больше всего мне нравится тот момент – он обычно выпадает на середину его монолога, – когда Энди говорит: «Все. Хватит, мне надоело, забудем». А потом, спустя секунду, добавляет: «Ладно, но сначала я должен ДОБАВИТЬ…» Похоже, он просто в какой-то момент понял: можно одновременно расстраиваться и быть забавным. И люди гораздо лучше реагируют на уморительные монологи, чем на рыдающих парней. Но дрожащие губы – совершенно другой знак. Я видела его только однажды. Это было в субботу, после бат-мицвы Евы Коэн. Мы с Андерсоном всю неделю чувствовали себя друг с другом неловко. О поцелуе никто не знал. Я не говорила Рейне и Брэнди, а Энди точно не делился этим с Вивиан. Все казалось совершенно нереальным. Утром после поцелуя, в воскресной школе, мы то и дело украдкой смотрели в телефоны. Энди предложил мне стать его девушкой – это было очень длинное сообщение, перегруженное наречиями и нервными разъяснениями. Я ответила «да», скинув ему в ответ гифку «Я буду твоим Бэтменом» из сериала «Волчонок», которым он тогда был просто одержим. Несмотря на шутку, все было серьезно. Я чувствовала себя на седьмом небе от счастья целый день. Но на следующее утро в школе мы как в сумасшедшем доме оказались. Все было не так. В понедельник мы пытались держаться за руки в автобусе, но это выглядело глупо, и мы перестали. И остаток недели старались вести себя как обычно, только чувствовали больше смущения и постоянно улыбались. Не совсем такого я ожидала от отношений. Но тогда, помню, думала, что так, возможно, и чувствуешь себя, когда начинаешь с кем-то встречаться. Вдруг романтические отношения – это просто дружба, которая постепенно стала странной. Конечно же, остаться наедине мы смогли только в субботу. Обычно я после завтрака приползала к нему прямо в пижаме, но в этот раз уложила феном волосы и даже накрасила губы бальзамом со вкусом вишни. Но Энди в тот день вел себя очень странно: молчал, явно занятый своими мыслями, и казался почти подавленным. В итоге мы сели смотреть на его ноутбуке «Бегущего в лабиринте», а когда фильм закончился, Энди убежал чистить зубы. Вернувшись, он спросил, может ли поцеловать меня еще раз. И это был хороший поцелуй. Спокойный и приятный. Но, открыв глаза, я увидела, как дрожит нижняя губа Энди. Он выглядел так, словно очень старался не заплакать. – Прости, – прошептал он. – Не думаю, что у меня получится. – Ох. – У меня все внутри сжалось. – Это… – Мне так жаль. – Нет, нет. Все нормально. Я понимаю. Ты мой лучший друг, а это все странно. Я понимаю. Но Андерсон только затряс головой. – Мне кажется, я гей, – тихо сказал он. И разрыдался, когда я его обняла. Сцена двадцать шестая Мы едем домой, а в воздухе между нами будто звенят слова Андерсона. «Кейт, он мне нравится. Очень, очень нравится». Клянусь, каждая клеточка моего тела прямо требует разрядить напряжение момента. Это ведь так просто сделать. Достаточно одного предложения.