– И что мне теперь, не дышать? – она упорно гнула свою линию. – Просто меньше болтать. Кто тебя за язык тянет? Что ты все на людях убиваешься по профессору и его «окололитературному обществу»? Они твои родственники? – С ними обошлись жестоко. – Со многими обходятся жестоко. И что, нужно самой совать шею в петлю? – И что, всем нужно молчать? – Тебе нужно выжить… Антонина, я без тебя не смогу. Просто погибну. Я встал, обнял ее. Она замерла. И всхлипнула. Я нисколько не лукавил. Полина, первая жена моя, очень много значила для меня. Занимала огромное пространство моего существования. Но она была как бы моей собственностью. Тем, что мне необходимо. С кем мне удобно. А вот с Антониной чувства несколько иные. Она была частью моей души. Бывает так, что люди созданы друг для друга. И тут не столько важны какие-то внешние и психологические свойства. Просто обрушивается однажды ощущение – мы те, кто искали друг друга всю жизнь. А многие ведь так и не находят свою половину, оставаясь с ощущением чего-то несделанного в жизни и очень важного. А мы с Антониной нашли. И нас теперь не разорвать. Это не романтическая страсть, не вожделение. Это нечто большее, бездонное и космическое, чего словами не объяснить. Спокойная вечная уверенность людей, которые составляют две части единого целого. И это не проходит с годами, как юношеская любовь. Это чувство только укрепляется. – Теперь слушай, Тоня, очень внимательно, – перешел я на деловой тон. – Ты не носишь секретные документы домой. Не общаешься с людьми, нелояльными нашей власти. Не распускаешь язык и не защищаешь никого. Сокращаешь круг общения до минимально необходимого. – И ухожу в монастырь. – Нет, остаешься на месте. С монастырями ныне тоже проблемы, – хмыкнул я. – То есть я уже буду не я. – Ты и будешь собой. Только закройся от мира. Мы должны выжить. Мы оказались в центре урагана, и нам нужно учиться порхать в этой среде. Я умею. Ты – нет. Поэтому делай, что говорю. Она глубоко вздохнула. Помолчала. – Думаешь, мне легко? Иногда кажется, что лучше бы меня зарубили в Гражданскую – ушел бы молодой и в славе. Но у каждого своя ноша, которую мы обязаны нести, чтобы оставаться людьми… Ну, так как, Антонина? – Да. Да. Да… Проклятые времена! – На Дальнем Востоке у китайцев, с которыми я общался, было любимое проклятие: «Чтобы вам жить в эпоху перемен». Только вот без перемен не бывает развития. Послышался звук двигателя, и я метнулся к окну. Увидел подъезжающую родную «эмку». Хлопнула дверца. И вот на пороге флигеля возникла массивная фигура Фадея. И сразу стало ясно, что сегодня мне поспать не суждено. – Давно не виделись, – усмехнулся я, пропуская Фадея в хату. – Связной из Москвы был у «Графа» и «Брюнета», – негромко произнес он, чтобы не слышала Антонина. – Что делать будем? Как и планировали? – Будем брать. – Две группы уже ждут. – Тогда поехали, – кивнул я. – Только заедем в университет. – Зачем? – удивился Фадей. – Антонина Никитична хочет поработать ночью с секретными документами, – отчеканил я. – Ей сдавать работу. Антонина издала возмущенный возглас. Но я только нахмурился: – У нас договор, Тоня. Она кивнула. И начала собирать документы в папку… Глава 7 Все прошло гладко. Никто не отстреливался. Главный фигурант, проходивший у нас под условным обозначением «Граф», проживал один – все в том же номенклатурном «Боярским тереме». Вот и еще одна квартира там освободилась. Наверное, для того, кто сменит выбывшего жильца в его руководящем кресле. Из Москвы прибыл обещанный связной троцкистской межрегиональной группы. Привез весточку и что-то еще. Может, деньги или руководящие указания. Это и предстояло узнать. Связного мы проводили обратно в Москву. Он уехал ближайшим поездом, уверенный, что успешно выполнил задание. И ладно. Пусть коллеги с Лубянки им занимаются в рамках агентурной разработки «Эверест». У них на него какие-то большие планы. А наших мы арестовываем. Это «Граф» – главный редактор областной партийной газеты «Знамя». И «Брюнет» – завотделом печати и пропаганды Городского комитета ВКП(б). «Граф» – спортивный, высокий, с густой седой шевелюрой и зелеными глазами, действительно по манерам походил на аристократа – высокомерен, на удивление спокоен. Будто мы к нему пожаловали не с ордером на арест, а с документами на подпись. Все поглаживал себя устало и вяло ладонью по щеке, кивал. На наши вопросы отвечал четко, но без заискиваний и энтузиазма. При этом обдумывал чуть ли не каждое слово. Иногда взрывался брызгами иронии, и тогда его глаза становились насмешливыми и злыми. Интересный человек. Волевой. Умный. Хороший журналист-пропагандист. Жалко, что стал врагом. – Что вам из Москвы привезли в портфеле? – спросил я. «Граф» кивнул на книгу – первый том полного собрания сочинений Горького – и произнес бесстрастно: – Послание. Не думаю, что ваши дешифровщики найдут что-то интересное. Все эти вести из Мексики в последнее время декларативны и унылы. – То есть вы признаетесь, что получали послания от Троцкого из-за рубежа с целью подрыва партийного единства и ведения вредительской деятельности? – уточнил я. – Многие их получали, – он махнул рукой. – Знаете, принять неправильную сторону – это как поставить не на ту лошадь. Тут же втопчут в грунт копытами. – А ставку сменить нельзя? – Никак нельзя. После старта ставки не меняют. И не возвращают. – А выйти из игры? – Товарищ дорогой. Мне ли вам объяснять, что есть игры, из которых не выходят… Равнодушно он смотрел, как мы переворачиваем шкафы. Квартира была обставлена достаточно скромно, не было вызывающе дорогих вычурных вещей, которыми обычно завалены номенклатурные квартиры. Да, этот человек не был болен мелкобуржуазным накопительством. На некоторое время он замолчал, явно обдумывая что-то и не реагируя на наши слова и замечания. И вдруг поднял на меня глаза и твердо произнес: – Нет, никого топить не буду. Осталось же во мне что-то человеческое. Пускай сами это делают, когда их возьмут однажды за длинный хобот. – Вы не хотите сдавать соучастников? – Соучастников? Да вы, оказывается, многого не знаете, несмотря на род деятельности. Было послание от самого Железного Льва. Мол, если вас арестуют, тащите за собой как можно больше народу. Клевещите, доносите. На всех, кого знали по партийной работе. Не бойтесь лгать. Чем больше будет вовлечено в круг репрессий народу, тем быстрее эта машина перегреется и взорвется… Но я не хочу в этом участвовать. В общем, постановим так – я виноват и готов отвечать. – Это уже хорошо. – Отвечать головой за то, что раньше было внутрипартийной дискуссией, – горько усмехнулся главный редактор. – А теперь неожиданно стало преступлением. – Вольница проходит. Выжить стране можно только при жесткой дисциплине и единстве целей. – А почему вы думаете, что ваши цели правильные, а не наши? – Потому что у нас цели рациональные и достижимые. А вы фантасты. Или марсиане, как герои Уэлса. Ради мировой революции готовы утопить Россию. Наша страна вам, троцкистам, не нужна. А нам нужна. – Только вы как-то слишком быстро и жестко разбираетесь с противниками вашей линии. – Линии партии. – Тех, кто присвоил право говорить от ее имени. Вы хоть понимаете, каково это – попасть между молотом и наковальней? – Это больно. – И все же исправно служите молотом, который дробит не только человеческие кости, но и былые иллюзии, идеалы. – А вы бы на нашем месте? Прощали бы и призывали? – Вы правы. Танк государства должен ползти вперед. Пусть и по телам. И хорошо оказаться за рычагами, а не под гусеницами… Кстати, у вас образный язык и хорошая логика изложения. Скрытый пока дар публициста. Поверьте мне, старому газетному жуку. – Вряд ли для меня сейчас это актуально… Если уж начали откровенно, то почему бы в таком же русле не продолжить наше общение? Наговаривать на невинных вы раздумали. Это внушает уважение. Ну а раскрыть виновных? – Надо подумать. С кондачка такое не делается. Неожиданно один из оперативников подал голос: