Все, аудиенция завершена. Мне было тягостно лично идти вызволять из узилища Летчика. Что-то было в этом театральное и вместе с тем неприятно-колючее. И я просто боялся смотреть в глаза старому другу. Все же моя организация чуть было не поставила его к стенке. Какие чувства он должен испытывать ко мне теперь? Но ничего не поделаешь. Зашел я к нему в одиночную камеру – тесную, даже плечам узко. И глухо произнес: – Разобрались, Всеслав Никитич. Невиновен. Собирайся. Летчик недоверчиво посмотрел на меня. Глаза у него были тусклые, круглые щеки опали, даже усы поникли. – Все же ты вступился за меня, Ермолай. Хотя и просил тебя не делать этого, – грустно произнес он. – Второго секретаря Белобородько и твоих курсантов-комсомольцев, что письмо Калинину написали, благодари. Если бы не они… – Да ладно, Ермолай. Я чувствую, это ты. Спасибо. – Он порывисто обнял меня. – Значит, правду я тебе про сердце говорил. Есть оно у тебя. Он сложил в мешок свой нехитрый скарб. И мы вышли из здания УНКВД. – Моя машина тебя добросит до дома, – кивнул я на стоящую перед ступенями здания УНКВД «эмку». – До какого дома, Ермолай! – до того мертвенный голос Соболева взорвался оживлением. – Мне в аэроклуб надо! Гляну, не растащили ли на сувениры мои самолеты! Я невольно улыбнулся. В этом весь Летчик. Только что балансировал на самой границе смерти, ощутил на себе несправедливость и грязные поклепы. Но для него это в прошлом, и обид не держит. Времени и сил на обиды у него нет. Потому что у него есть самолеты и его курсанты. И есть сам смысл и суть существования – Россия-матушка, которую он присягнул защищать и теперь делает это, готовя воздушный щит от любого врага… Глава 5 «Выписка из сводки наружного наблюдения. Объект «Крикун» встретился с объектами «Люся» и «Белка» (данные на указанные связи предоставлены ранее). Втроем пошли в кинотеатр «Пролетарий» на премьеру фильма «Волга-Волга». По окончании сеанса, проводив «Люсю» до дома по адресу: улица Строителей, 16, объект вернулся по месту своего проживания около двадцати двух часов. В двадцать три часа свет в комнате погас. Троян». Троян – оперативный псевдоним старшего группы. А объект «Крикун» – это наш комсомолец Богдан Кирияк. Несколько дней за ним ходит наружное наблюдение. И пока ничего. Точнее, слишком много. Не хватает людей отслеживать все его связи. Он все время в каких-то общественных делах. То к пионерам, то к пенсионерам с лекциями о дизелях и двигателях. То на рабфаке – готовится поступать в институт. Траты в пределах зарплаты, загулов нет, порочащие связи отсутствуют. В цеху он работает все меньше, а комсомольской работой занят все больше. Вопрос ставится о переводе его на освобожденную должность в заводской комсомольской организации. А там и до райкома ВЛКСМ недалеко. А потом – вступление в партию и партработа. Вот так и получаются вредители в органах власти. Карьера строится расчетливо, шаг за шагом. Такие люди умеют удачно мимикрировать, перекрашиваться. Быть как все и лучше всех. Этого-то, дай бог, остановим. А сколько мимо нас прошли… Обложили и его предполагаемых партнеров. Тоже пока без толку. – Что с подведением агентов к нему? – спросил я. – Подвели пару человек. Одна девушка якобы доступная, простая, недалекая. Второй – наивный деревенский парень, готовый смотреть говорливым людям в рот. Его можно подбить на что угодно. Да еще из семьи раскулаченных. Оба отличные кандидаты для втягивания в контрреволюционную организацию. «Крикун» к ним пока присматривается, – пояснил Фадей, в производство которому я передал агентурное дело «Фейерверк». – Агенты считают, что он при делах. И на какой-то крючок клюнет. – А если не клюнет и не будет информации? Как-то вяло все развивается. А времени, мне кажется, у нас немного. Шкурой ощущаю, что гроза надвигается. И если случится ЧП на заводе, первый вопрос к нам будет – почему фигуранта не арестовали? – Доказательств вроде нет. За тот котел люди уже ответили. – Фадей, кого интересуют доказательства, когда речь идет о государственной безопасности? – Твоя правда. – Пора с ним решать… Каждый день на работе я встречал Граца. Ехидство и нахальство пропали с его морды. Зато появилось заискивание – мол, вы начальник, что изволите? Меня эти перемены не радовали. Все же удар по его самолюбию был неслабый. Руководство не только освободило Летчика, но еще на совещании прошлось по начальнику следственной группы за перегибы, поставило на вид и предупредило. Так что если раньше у меня был недоброжелатель, то постепенно он переходил в категорию врага. И по заискивающей морде читалось, что он напряженно думает, какую бы пакость преподнести. А в его изобретательности сомнений не было. Фадей однажды разговорился с ним с глазу на глаз, зайдя в его кабинет по текущим материалам. И откровенно сказал: – Ефим Давидович. Вот снятся мне всякие дурные сны в последнее время. Будто ты хочешь подсидеть моего любимого начальника. И что даже готов на должностной подлог пойти. Ну, знаешь, как бывает. Человек, которому срок корячится или расстрел, вдруг вспомнит, что прикрывал их чекист и партиец. И еще в этом сне ангелы летали, тыкали в тебя крыльями и кричали мне: «Убей его! Убей!» Слушай, вот приснится же такая несусветная глупость. – Ангелы. Поповщина какая-то, – шмыгнул носом Грац, заметно побледнев. – А снизу черт с вилами поддакивает: «Состряпай дело и убей». Проснулся я и подумал – показания арестованных ведь в разные стороны работать могут. Вот представь, найдется матерый троцкист, который скажет: «А мне Грац покровительствовал». И как-то неудобно получится. И последствия неясные… Но это так, философия. А я тебя уважаю, Ефим Давидович. Ты стойкий чекист. Возможно, когда-нибудь и нас учить будешь. Но потом. Подожди немного. Наберись сил. Ибо когда силы не рассчитываешь, оно плохо случается… После этого Грац стал еще более приторен и вежлив. – Помогут мои намеки его успокоить? – спросил Фадей, рассказав мне эту историю. – Намеки? Да это открытая угроза!.. На время, думаю, успокоится. Но ненадолго. Нам на курсах читали лекции по психиатрии. Я вижу, что Грац – типичный психопат. Если его понесет вскачь, ему на все плевать станет. Тогда ему безразличны будут последствия. Лишь бы все было по его велению и хотению. Опасный он. – Опасный, точно… А ты тылы свои прикрой. А то Антонина опять за языком не следит. – Прикрою, – кивнул я. И решился устроить новую, уже более качественную выволочку моей женщине. Ведь говорил ей прикусить язык, а она опять за свое!.. Глава 6 Свет лампы под фиолетовым абажуром мягко освещал лежащие на письменном столе бумаги. А еще придавал обстановке вид загадочный и уютный. – Работаешь? – спросил я. – Да, – кивнула Антонина. – На завод работаю. – Ты для завода ценный специалист. – Ну, еще бы! Мы познакомились с ней на «Пролетарском дизеле» – в кабинете директора завода Алымова. Я проверял Антонину на допуск к секретным материалам, поскольку ее хотели привлечь к сложным расчетам для оборонной продукции. Помню, с каким обожанием взирал на нее директор – это когда даже доброе слово редкость для такого индюка. Но есть у него такая черта – он восхищается людьми, превосходящими его в инженерных и точных науках. А она превосходила. Она вообще талантливый математик. Хотя я всегда по наивности полагал, что эта наука вовсе не женское дело. С того времени она тесно связана с заводом. По договору выполняет сложные математические расчеты. Это отнимает ее время, но доставляет удовольствие и приносит денег порой больше, чем преподавание. Я взял один из листочков с техзаданием. И произнес: – Та-а-ак. Пошла пьянка, готовь гармонь. – Что? – настороженно посмотрела на меня Антонина. – Да ничего. Кроме вот этого. – Я ткнул пальцем в верхний правый край документа – прямо в штамп «Секретно». – Ты притащила домой секретные документы. А ведь в здании университета у нее личный сейф в специальной комнате для работы с такими документами, поскольку она постоянно выполняла расчеты. Но таскать их домой! – Срочная работа, – начала оправдываться Антонина. – Просто не успевала. – Не успевала? Ты знаешь, что это такое? – я положил ладонь на документ. – Техническое задание по изделию. – Это путевка в ГУЛАГ. А то и стенка. Меня захлестнуло чувство ярости и отчаяния. Захотелось взять Антонину за плечи и крепко встряхнуть, чтоб зубы лязгнули. Понятное дело, не сделаю этого. Но руки чесались. Совсем головой не думает! – Ладно. – Я пододвинул стул и уселся напротив. – Давай поговорим. Очень серьезно. Похоже, наш недавний разговор на эту тему прошел мимо твоих ушей. Она только кивнула, в глазах мелькнули ожидание и испуг. – Положение у меня на работе трудное, – пояснил я. – Под меня копают. Рассматривают под микроскопом. Неверный шаг – и я в подвале. И, сама понимаешь, чекисты оттуда живыми выходят редко. – Копают, перекапывают! – воскликнула Антонина. – Совсем вы обезумели со своими делами! Когда уж крови напьетесь! Под тебя копают! Отец с трибуны кричит: «Долой, всех к стенке!» Что с вами происходит? В глазах ее появились слезы. Отец у Антонины – старый большевик, был мастером на крупном ленинградском заводе, теперь руководит там же профсоюзом. Очень близко знал Кирова, практически дружил с ним и боготворил. После его убийства просто обезумел. Теперь призывает с трибуны давить контрреволюцию: «Дайте мне винтовку. Я их сам! Как и любой другой наш трудящийся человек! Давить, нещадно! Бескомпромиссно!» И нисколько не лукавил – искренне верил в это. На этой почве Антонина вдрызг разругалась с ним. Бросила в лицо: «Вам бы лучше не врагов, а друзей искать!» – Тоня, положение действительно очень опасное. И бить будут не только по мне. Обычно начинают с окружения. А кто мое окружение? Это ты.