– Зачем мне ведро? – пожал я плечами. Огляделся – вокруг ни души. Шагнул навстречу. Бросил удочки. И врезал ему под дых. «Моисей» крякнул и повалился на землю. Я быстренько связал ему руки. Запихал кляп в рот. Потом, когда он слегка отдышался, вздернул его на ноги, ткнул револьвером в бок и сказал: – Идем тихо. Не кричим и не мычим. Иначе стреляю. Доступно разъяснил? Хижняк отчаянно закивал. Я поднял удочки – не оставлять же. Поправил сумку на плече. Как всегда, рук не хватает. Добрый разговор у нас состоялся в ближайшем овраге, поросшем соснами. Я повел его в привычном стиле, когда необходимо узнать много, а времени мало. Вдавил в его шею ствол нагана. Хижняк оказался натурой чувствительной и тонкой. Не зря его к эфемерным бабочкам тянуло. Только он продышался после вынутого кляпа, как сразу истерика и мольба: – Не убивайте! За что?! Я ничего не сделал! И денег нет! – Я капитан Ремизов. Слыхал? Хижняк побледнел еще больше. А потом вдруг расслабился и воодушевился: – Но я же на вас работаю! Мы с Ефимом Давидовичем… – Знаю, что вы с Грацем друзья-товарищи. Занят он. Так что говорить будем вдвоем. А для затравки скажи-ка, кто и как тебя внедрил во вредительскую организацию на «Дизеле»? Ну а дальше разговор пошел в атмосфере полного взаимопонимания. Раскололся Хижняк моментом. Только тянул время нытьем и заверениями в верности, преданности и готовности на сотрудничество. Потом он сидел в машине. Строчил чистосердечное признание о том, как и кто заставил его оговорить руководство завода «Пролетарский дизель». И как он сам стал жертвой нечистоплотных сотрудников областного УНКВД. И что с ним дальше делать? Оставлять в поселке нельзя. Такая склизкая тварь – сейчас запуган, уверяет в преданности. Но как очухается, тут же побежит докладывать Грацу. Мол, защити, отец родной. – Прими суровую картину мира, Дарий Данилович, – начал я увещевания. – Ты сейчас меж двух огней попал. Раздавят тебя, как гриб-поганку сапогом. Как только Грац узнает, что ты со мной якшался, он тебя просто застрелит, как лишнего свидетеля. И повесит еще один труп на мифических врагов народа – на кого захочет. Хижняк судорожно вздохнул. – Когда у вас новая встреча с Грацем? – спросил я. – Завтра. Говорил, что еще бумаги на подпись привезет. – Доносы, ты хотел сказать… Не надо вам встречаться. Я тебе новое жилье подыскал. – Какое жилье?! – взвился Хижняк. – Поживешь с моими друзьями в лесу, среди белочек и бабочек. Пока все не разрешится. – Но нельзя же… Я не могу! В конце концов, я должен же… – Тебе кто давал слово? Ты ведь мне тоже такой болтливый не нужен. Одна пуля… Больше он не возражал. Отвез я его в лесничество в полусотне километров от города. И оставил под опеку двоим агентам. Фадей характеризовал их как людей крепких и очень надежных, которые лягут костьми, но выполнят приказ. А приказ был: хоть сдохните, но Хижняк сбежать не должен. Равно как и передать весточку. Интересно, как этот приказ они будут выполнять? Скорее всего, свяжут Хижняка для надежности или кандалами к стене прикуют. Но это уже их дела… Глава 7 Гена Рожкин жил в двух комнатах в огромной коммуналке напротив собора Святой Анны. Работал врачом в областной психиатрической больнице. Служил одно время в ВЧК, смелым был, даже безоглядно отчаянным. Пророчили ему карьеру в нашей организации. Но он однажды заявил: «Лечить буду людей, а не калечить». И ушел доучиваться на медика. Для сына земского врача решение понятное. Никто не знал о наших связях. Ни в каких оперативных документах он не проходил. Это был человек на крайний случай. Который сделает все, что я скажу. В котором я уверен. А он мне обязан жизнью и был из тех, кто долги не забывает. Выйдя вечером с работы, я тщательно проверился на предмет слежки за мной. Ее не было – это уже приятно. Теперь можно нанести визит другу Рожкину. С порога я попросил у него чашку чая побольше, письменный стол и чернильницу с ручкой. Все это мне было предоставлено. А стопка бумаги у меня лежала в кожаном министерском портфеле. Прихлебывая чай и прижмуриваясь от удовольствия, – в такие минуты вдруг начинаешь ценить маленькие жизненные радости, – я приступил к работе. И принялся дотошно описывать все происходящее вокруг дела о «Пролетарском дизеле». Стесняться мне уже было нечего, поэтому я открытым текстом написал, кого подозреваю во вредительской деятельности с целью нанести ущерб промышленности области и советским органам. Главное вражье лицо – старший лейтенант госбезопасности Ефим Грац. В итоге работа меня утомила. Хотелось сформулировать тезисы как можно четче, убрать сомнения и разночтения, привести ясные и убийственные доводы. Я сминал листки, когда мысль заводила меня не туда или проскальзывало что-то лишнее. Потом рвал их на мелкие кусочки и сжигал в изразцовой печке. После чего писал все снова. Пропыхтел я половину ночи. Рожкин не решался меня беспокоить и тихо пристроился в кресле-качалке в соседней комнате, по привычке листая толстую книгу. Он большой любитель мировой литературы. Его хобби – выискивать у героев психопатологию и ставить диагноз. У Евгения Онегина им диагностирован маниакально-депрессивной психоз. У Раскольникова – психопатия, возможно отягощенная эпилепсией. Ну а книга «Дон Кихот» вообще может заменить справочник по психиатрии… Наконец я закончил повествование. Остался в целом им доволен. Переписал слово в слово еще два раза. И заклеил в три конверта. Крикнул хозяина. И проинструктировал: – Со мной что случится – тюрьма там или внеплановые похороны – передаешь этот конверт Фадею Селиверстову, моему заместителю. Знаешь его? – Конечно, знаю, – кивнул он, принимая конверт с чистосердечным раскаяньем Хижняка и моими комментариями. – Если и с ним что-то случится, все конверты забросишь в Москву. На конвертах я написал адрес назначения, а также обратный адрес – нашего областного Управления. И приписка – от капитана госбезопасности Ремизова. – Только в нашем городе в ящик не брось сдуру. На почте все письма с такими адресами сперва в УНКВД перенаправляют… Одно письмо кидаешь в почтовый ящик в Москве. Второе, с надписью «лично товарищу Сталину», – в ящик приемной ЦК. Для народных чаяний там такой держат. А третий передашь ответственному сотруднику Генпрокуратуры Демидову. Предварительно позвонишь ему по этому телефону и скажешь, что от меня. А потом забываешь обо всем как о страшном сне. – Что, так далеко все зашло? – с сочувствием и некоторой насмешкой спросил Рожкин. – Да уж куда дальше. – Ермолай, что у вас творится в верхах? Вы же надоели народу со своими людоедскими играми хуже горькой редьки. Ведь что народ видит? Вон, сегодня уважаемый коммунист, с трибуны выступает, призывает. А завтра он уже враг народа, кровопийца и иранский шпион. Полный разрыв логики. Массовый психоз. – Массовый психоз? У нас или у народа? – У обоих… Пойми, я тебя уважаю, ты мой старый друг. Но как ты, с твоей обостренной совестью, в этом сумасшествии участвуешь? Давно бы уж занялся чем-то полезным. – Во врачи бы пошел, – хмыкнул я. – Врач из тебя вряд ли бы вышел. Не чувствуешь боль пациента. А вот инженер… С железяками тебе работать – самое оно. И в корень ведь глядел, знаток человеческих душ и психических заболеваний. – Поздно, – отмахнулся я. – Я человек конченый. Вон, молодежь к нам приходит, с комсомольского набора. Энтузиасты и пламенные борцы. А я уже давно пережил и этот задор, и гордость за причастность к нашему цеху и его тайнам. Пламя быстро гаснет, энтузиазм сдувается. Только вот молодые люди могут еще выбрать другую дорогу. Пойти в психиатры, например. – По себе знаю, из чекистов психиатры получаются на загляденье. – Факт… Ну а я старый потертый сапог. Мой задор давно сменился на чувства шахтера, который из года в год спускается в проклятую шахту, рубит осточертевший уголь и понимает, что из заколдованного круга штреков, лифтов и страха перед взрывом природного газа ему не выйти никогда. А спускаюсь я в эту шахту, потому что иначе не могу, а не потому, что мне так нравятся штреки и каска с фонариком. Да и шахта без меня обвалится. – Диагноз понятен. Психопатология, отягощенная сверхценными идеями, манией величия и преследования. Для чекиста с таким стажем, как у тебя, это нормально. – Нормально… Знаешь, старые оперативники, вышибленные из седла, долго не живут. Вот мне лично глубоко безразличны власть, высокая зарплата, звания. Просто полноценно я могу существовать только в своем качестве. Иначе инфаркт или пуля в висок – и все дела. Мы становимся придатком нашего дела. Без него нас нет. – Опять повторюсь – вас всех лечить надо. – Если у нас паранойя, то это не значит, что вокруг нет врагов. Поверь, Гена, их полно. И они не пожалеют ни нас, ни страну. – Тебе верю. Хоть ты и псих… А о трудоустройстве не беспокойся. Возьму тебя санитаром. Ты мужик здоровый. Больные уважать будут. А медсестрички – целовать в щечку. И главное, у нас в больничке все гораздо логичнее и спокойнее, чем у вас во власти. – А знаешь, все же победа будет моя. Потому что за мной правда. – Дай бог. Совсем плохо будет – приходи к нам в больничку. Отлежишься. Подлечишься. – Типун тебе на язык!.. На следующий день в тире на плановых стрельбах я встретил Граца. Он близоруко всматривался через мушку в цель.