* * * На улице Дикин уже успел снять защитный комбинезон и курит в стороне от многоэтажки, подальше от репортеров. Кара присоединяется к нему и тянет руку за его сигаретой, но он решительно отстраняется. — Ру убьет меня, если я разрешу тебе курить! — Просто дай, блин, потянуть, со своим мужем я как-нибудь сама разберусь! — требует Кара. — По-моему, после такого дня я это заслужила. Ной поднимает брови, но передает ей сигарету. Она глубоко затягивается, а потом отдает ее обратно. — Слышала о чем-нибудь подобном раньше? — спрашивает он у нее. Кара мотает головой: — К счастью, нет. А ты? Он выдувает струю дыма. — Кое-что от ребят из отдела по борьбе с наркотиками. И еще в СО‑10, — говорит он, опять передавая ей сигарету. Кара знает, что он имеет в виду. СО‑10 — это старое подразделение агентурных спецопераций в рамках Столичной полиции[25]. Одно из ранних мест службы Ноя. Она уже собирается опять передать ему сигарету, но Дикин отмахивается: — Докуривай. Он прислоняется к оштукатуренной под камень стене многоэтажки, на секунду прикрыв глаза. Они стоят вместе в молчании, и Кара сознает, насколько она благодарна ему за то, что он сейчас рядом. В такие моменты, когда случается что-то по-настоящему ужасное, никто из не имеющих отношения к полиции даже ничего и не поймет. В свой первый день в отделе особо тяжких преступлений Ной появился стриженный под ноль, в тесной рубашке, облегающих джинсах и в потрепанных кедах «Олл стар» на ногах. У него было сложение гончей, готовой в любой момент кинуться в погоню, и соответствующий метаболизм. И он сразу стал называть ее «Кара». Не «босс», не «старший детектив-инспектор Эллиотт» и не «шеф», как другие детективы из ее группы. И уж определенно не «мэм» — обращение, которое она просто терпеть не могла, поскольку из-за него чувствовала себя лет на пятьдесят. Ной попросил о переводе, и она прочитала его досье. Агентурная работа под прикрытием до две тысячи четырнадцатого года. Потом — в отделе по борьбе с наркотиками, со множеством поощрений, и Кара без колебаний согласилась. «Но этот тип?» — подумала она, впервые увидев его воочию. Была в нем какая-то отстраненность, которую Кара поначалу приняла за высокомерие и уже гадала, не допустила ли большую ошибку, взяв его к себе. Но вскоре выяснила, что ни один из ее детективов не может сравниться с Диксом — и это оказался не единственный его плюс. Сама того не сознавая, Кара притянулась к нему, как одна планета к другой. Они могли оказаться вместе на вызове, и она всегда выделяла его, чтобы поинтересоваться его мнением. Он был серьезным, тихим и работал усердней, чем все остальные в группе, включая ее саму. Их партнерство стало нормой — куда старший детектив-инспектор Кара Эллиотт, туда и детектив-сержант Ной Дикин. * * * Дикин отлепляется от стены. Кладет руку Каре на плечо, а потом вдруг наклоняется и обнимает ее. Ее удивляет этот внезапный физический контакт, но тут она сознает, что это как раз то, в чем она нуждалась, и на миг опускает голову ему на плечо. От него пахнет каким-то мылом или стиральным порошком, и лосьоном после бритья, который ей всегда нравился, и ментоловыми таблетками «Поло». Отпустив ее, Ной протягивает ей обернутый в фольгу цилиндрик. Кара вытаскивает сладкую таблетку из обертки и кидает в рот. — Я собираюсь двигать, — сообщает она. — Тебя куда-нибудь подбросить? Дикин мотает головой. — Я останусь и за всем тут пригляжу, — бормочет он. Кара знает, что любые попытки настаивать совершенно бесполезны. И знает, как Ной сейчас себя чувствует. Хорошо видит эту его неугомонность в сочетании с отчаянием от отсутствия какого-либо продвижения. Но Либби права: здесь она все равно больше не может принести никакой пользы, нужно позволить криминалистам спокойно заниматься своим делом. Брать образцы, регистрировать их, обрабатывать — и молиться, чтобы этот тип все-таки допустил какую-нибудь ошибку. Потому что бог знает, думает Кара, глядя на убогую многоэтажку и зная, что скрывается за ее оштукатуренными под камень стенами, надолго ли хватит ему этой кровавой бани. Глава 22 Джесс слышит пиликанье телефона, а потом чувствует, что Гриффин вылезает из постели. Открывает глаза и наблюдает за ним в темноте, когда он, наклонив голову, приглушенно разговаривает с кем-то по телефону. На нем одни лишь трусы-боксеры, и она оценивает это зрелище, по-прежнему теряясь в догадках, что это за тип и что она тут вообще делает. Вернувшись сюда, они практически не разговаривали. Гриффин не предложил ей ни поесть, ни выпить, просто разделся и забрался в кровать. Джесс секунду помедлила, а потом последовала его примеру — ее присутствие в этой квартире, похоже, теперь было безоговорочно принято. Нав переживал, что она вдруг оказалась здесь, и Джесс понимает, что у него были для этого все основания. Гриффин мог оказаться абсолютно кем угодно. Но ей кажется, будто она уже знает его. Где-то в самой глубине души Джесс видит что-то до боли знакомое. Такую же душевную травму. Отчаянные поиски чего-то неосязаемого. Гриффин практически вдвое крупнее ее, но с того первого вечера он не сделал ничего, что могло бы вызвать у нее хоть какое-то беспокойство. Наверное, у нее в этом смысле просто низкая планка, думает Джесс. Может, она просто не видит опасности, пока та не окажется прямо у нее перед носом. Гриффин завершает звонок и возвращается обратно в постель. Она чувствует, что он до сих пор не спит. Дергается, никак не может нормально устроиться. — Еще один случай? — спрашивает Джесс, когда Гриффин поворачивается к ней. Он кивает — его лицо смутно белеет в темноте. — Значит, убийство Патрика точно укладывается в эту схему? — тихонько произносит Джесс. — Ничего не точно, Джесс, — бурчит Гриффин. — Но не исключено. Он перекатывается на бок, отвернувшись от нее, и Джесс залезает поглубже под одеяло; лежит на спине, уставившись в потолок. Ей нужно что-то сделать, чтобы выбросить все это из головы. Эту тревогу, нетерпение, словно в ожидании падения бомбы. Она ощущает тепло его тела, совсем рядом, хочет прикоснуться к нему. Хочет, чтобы… Но не может. Сжимает руки в кулаки. Джесс знает, что после секса с Гриффином ей станет получше, пусть даже совсем ненадолго, но после того, как он в последний раз ее отверг, она не вынесет, если такое повторится. Ей нужно хоть как-то держать себя в руках. Пусть даже и противясь зову собственного тела. Джесс глубоко вздыхает, встает и идет в ванную, закрыв за собой дверь. Щурится, включив свет, а потом садится на холодный линолеумный пол, наклоняется к шкафчику под раковиной умывальника, открывает его. Находит то, что ищет, и кладет рядом с собой — новенькую кассету для бритвы, еще в упаковке. На ней лишь футболка и трусики, и она выставляет перед собой свои голые ноги. Ей кажется, что внутри она состоит из каких-то крошечных кусочков, раскрошенных и переломанных. Так почему бы и снаружи не выглядеть соответственно? Джесс вынимает кассету из обертки и ломает ее пополам, освобождая тонкие лезвия от пластикового корпуса. Бросает обломки на пол, осторожно зажимает лезвие двумя пальцами. Чувствует, как дрожат руки. Медленно подносит острую кромку к верхней части бедра. Видит шрамы от предыдущих порезов. Некоторые — не более чем едва заметные белесые линии, другие — до сих пор пунцовые, едва зажившие. Нажимает и медленно ведет лезвием поперек ноги. Чувствует, как оно пронзает кожу, врезается в плоть. Над тонкой линией пореза проступает кровь, сползает по ноге. Джесс делает это еще раз. Она хорошо знает, с какой силой нажимать — достаточно, чтобы закровило, но не настолько, чтобы пришлось обращаться в больницу. В конце концов, Нава у нее больше нет. Чувствует, как слезы струятся по лицу, капая на ногу и смешиваясь с кровью. Джесс знает: то, что она делает, разрушает ее мало-помалу. Но это наказание за то, что она такая неудачница и бестолочь. Наказание за то, что она не нормальный человек, как все остальные. Джесс считает в уме. Семь, восемь… Знает, что надо остановиться на десяти. Десяти раз всегда достаточно, чтобы ослабить напряжение, чтобы открылся предохранительный клапан, как в кастрюле-скороварке. Это, или найти какого-нибудь первого попавшегося мужчину, чтобы сделать вместе с ним то, что они так хорошо умеют делать. Но, как и бритва, секс никогда не умиротворяет надолго. Будоражащий экстаз в предвкушении предстоящего удовольствия, прилив эндорфинов от быстрого перепихона — это как кратковременный «приход» от наркотика, отвлекающий от шквала у нее в голове. Но как только все кончено и мужчины уже нет, в голове все те же сумбур и тоска, что и раньше. Джесс всегда гадала, знает ли про это Патрик. Но если он и знал, то ни разу ничего по этому поводу не сказал. На его собственные шалости она тоже не обращала внимания. На ту женщину на новогодней вечеринке, которая с улыбкой что-то шептала ему на ухо, поглядывая в ее сторону… На поздние звонки, отвечать на которые Патрик уходил в другую комнату… Джесс не винила его. Она не была хорошей женой. Она вообще ни в чем не была хороша. Открывается дверь, отвлекая ее от этих мыслей. Джесс поднимает взгляд. Там стоит Гриффин, щурясь на свет. Чертыхается, падает рядом с ней на колени. — Блин, Джесс, да что ты творишь? Наклонившись, хватает рулон туалетной бумаги, сминает обрывок в комок и прижимает ей к ноге, пытаясь остановить кровь. Потом на миг замирает, и Джесс видит, как он вдруг делает длинный судорожный вдох, уставившись в пол. А потом Гриффин вновь поднимает взгляд и медленно протягивает руку. Она бросает бритвенное лезвие в ком окровавленной туалетной бумаги. Джесс ожидает гнева, разочарования, осуждения, страха… Всех тех реакций, с которыми она сталкивалась до сих пор — своих родителей, профессионалов от медицины, собственного мужа. Но Гриффин, похоже, совсем другой. — Не хочешь рассказать мне, что происходит? — обращается он к ней. Голос у него мрачный, но спокойный. Джесс мотает головой. Гриффин опять открывает шкафчик, достает мятую коробочку с пластырями. Молча делает все, что может, чтобы остановить кровотечение, залепляя порезы один за другим и не обращая внимания, что и сам перепачкался. Занимаясь этим, то и дело поднимает на нее взгляд, словно спрашивая, не больно ли, но она лишь безразлично смотрит на него. Закончив, Гриффин опускается на пол, садится по-турецки. Джесс все еще сидит, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой ноги. — Не хочешь с кем-нибудь об этом поговорить? — спрашивает он. Она опять мотает головой: — Нет. — А пробовала? Когда-нибудь раньше. — Это не помогло. — Ладно. Джесс видит, что Гриффин не сводит с нее глаз — его взгляд перемещается на повязку у нее на голове, потом обратно на ногу. Он понимает, что с ней что-то не так, думает она, надо просто рассказать ему. Но хорошо знает, что как только люди это узнаю`т, их восприятие ее как личности смещается. Они начинают совсем по-другому обращаться с ней. А после того, что она только что натворила с бритвой, не стоит и дальше его напрягать. Гриффин отводит взгляд, вздыхает, задумавшись. Потом встает, протягивает руку. Джесс берется за нее, и он поднимает ее на ноги. Коленки у нее подкашиваются. — Да уж, блин, — произносит он, обращаясь скорее к самому себе, когда выключает свет и увлекает ее обратно к кровати. — Ну и хороши же мы с тобой оба… Ложится рядом с ней в темноте, подтягивает к себе одеяло. Джесс прислушивается к его дыханию, к шуму машин за окном. Всякий раз, когда ей кажется, будто она получила какое-то представление о Гриффине, он доказывает ей, что она ошибается, — вот и сейчас. * * *