Он и теперь не скрывался. Больше того, у всех на виду заснул. Сон – это ли не знак доверия водителю, когда пассажир спит? Но Эмиль не в машине и не в автобусе, а на свадьбе дочери. Подумаешь: не спал ночь, – ему часто приходится не спать ночами. Как же так вышло? А вышло так: рядом с Кирой ему стало настолько пугающе хорошо, что он не знал, как этим распорядиться, стал болтать, хвастаться, выпил несколько рюмок, потом вышел в переднюю, впервые за долгое время выкурил сигарету, а потом сел на диван и на несколько секунд, как он думал, прикрыл глаза. А когда открыл, то мир на мгновение ему показался, как в детстве, счастливым, круглым, но потом он заметил, что в нем не хватает каких-то частей: сделалось странно тихо, и исчез домашний кинотеатр. Но у входа стоит Кира в длинном своем красном платье и на него смотрит. – Где Мила? Где все? Уехали, только что. Не решились его будить. Мила сказала: он же устал, пока долетел из своего Краснодара или Красноярска, Мила путает города. Взяли математическую компанию, бутылки, еду, подарки и отбыли. На дачу, праздновать. – А эти, артисты? Подхватили Сома и тоже куда-то двинулись. Почти все. – На цыпочках? Кира смеется: артисты умеют ходить тихо. Ни с кем он не попрощался. Ладно, что ж теперь? – Пошли к гостям? – Она дает ему руку. Он берет ее, но сидит, не встает: – Погоди, надо собраться с мыслями. Ему снился сон. Сон такой: они с Кирой стоят в каком-то московском дворике, вроде того, что тут, и смотрят на борьбу, даже не борьбу – возню, красивых восточных юношей. Ему тоже хочется поучаствовать. Юноши ласковы: не поймешь, есть угроза от них или нет. Он начинает возиться, бороться, оглядывается, а ее нет. Почти наверняка отошла и смотрит из-за веток, кустов, а вдруг нет? – А когда я пытался помочь этой женщине, с обмороком, ты за меня болела? Да, отвечает Кира, ей хотелось, чтоб все обошлось. – Но ты меня хоть немножко вспомнила? Когда он голову наклонил… да. Припомнила. Эмиль злится на самого себя: почему надо все облекать в слова? Сказала же: да. Что поделаешь? – хочется, прямо-таки необходимо – он обводит пространство руками, – завоевать любовь вот этого вот всего. Она понимает: хочется, необходимо. – Пошли к гостям? Вот что его еще беспокоит: она его не зовет по имени, ни разу не назвала. Кто он ей? – так Кира поняла вопрос. – Ты мне – ты. – Улыбается. – Ну же, идем. * * * Праздник, в сущности, кончился. Последние гости – Петечка и Алена. С Петечкой разговор невозможен: лежит головой на пустой тарелке, ужасный вид. Но с Аленой тему найти легко. – Мой однокурсник, – она называет фамилию, – работает режиссером в шахтерском городе. Даже не город, поселок. Называется, знаете как? – Вечность. Был когда-то большой. Теперь шахты позакрывали… Никого не осталось, играют при пустом зале, а мой этот друг не уедет никак… – Театр теней? – спрашивает Эмиль. – Нет, почему? Драмтеатр… Говорит: пока есть театр, есть город, есть жизнь. Поселок Вечность, ну надо же… Алена, что вы? – не плачьте, пожалуйста. Говорят, что театр – это искусство грубое. Какое же оно грубое? Ресторан закрывается. – Дай я возьму тарелку, – произносит над ухом у Петечки Фофан. Тот бормочет сквозь пьяный сон: – Хрен тебе в сумку, чтоб сухари не помялись. Алена его отвезет. Утром поможет поправиться, завтра нет репетиции… Вот и Алена пристроена, относительно. – Ну же, голубчик, идем. Помогите, пожалуйста, доктор. – За ними машина приехала. Спрашивает у Киры: – Вас довезти? – Интересно, куда направится Кира. И в каком составе. Кира немножко задержится. Все ясно с ней. Кира с Эмилем – последние посетители. Всюду праздничный мусор: оберточная бумага, ленточки, и среди них – брошенная записка: “Позвони мне, пожалуйста. Ты мне очень понравилась как человек. Фофан”. И телефон. Кому Фофан написал записку? Кире? Миле? Алене? Елене Андреевне? – Никто из них не позвонит ему. А Алена могла бы. Из любопытства, из жалости. Да и Елена Андреевна. Посольство Танзании, Пятницкая, движение одностороннее. Это если на машине, а так – иди куда ноги идут. Хороший в этом году сентябрь, но вечерами прохладно, Кира начинает дрожать. Он обнимает ее: – Люби меня, пожалуйста, не менее сильно, чем когда у этой… у мамы Кирилла был обморок. – А ты меня – как заблагорассудится. Он наклоняется к ней, целует в шею. Она не сопротивляется: – Грустно, правда? Поселок Вечность. Да ты не слушаешь. Он бы ответил: грустно, ужасно грустно, но, действительно, не слышит слов, и потом – им нисколько не грустно: ни ему, ни ей. * * * Начинают так: “В наше непростое время…” А чем оно уж такое сложное? Время как время. Прежние времена не были проще нынешних. Есть вещи серьезные – те, которые в новостях, – но совершенно неинтересные. Одни дяденьки меняются на других, колода тасуется: медь звенящая, шелест карт. Интересней другие вещи: вот девушка в кожаных брюках и курточке снимает замочек с моста – с недавних пор завелся среди молодоженов обычай вешать на них замки, в знак нерушимости брака и все такое. Это не Мила, не следует беспокоиться: во-первых, Мила не носит кожаных брюк, а во-вторых… в общем, это не Мила. Кому-то жалко глядеть на девушку в черной коже, кому-то смешно. Кто сказал, что любой человек вызывает жалость? – гордая мысль, слишком гордая, чтоб быть правильной. Разбираться надо в каждом отдельном случае. Почему один гениальный писатель на старости лет ушел от жены, которая ему родила тринадцать детей, другой же, напротив, так и не предпринял замышленного побега? Целые книги пишут, изучают мотивы гения, а настоящего знания нет. Почему же мы думаем, что понимаем так называемых обыкновенных людей? Недавнее происшествие: на всеобщее обозрение случайно выплыли эсэмэски от абонентов одного из сотовых операторов, много-много, десятки тысяч. Сенсация: ни экономика, ни текущая политическая ситуация, ни предстоящие выборы не беспокоят людей. Так все – детали, мелочи, в основном же – любовь, любовь. Вот, кстати, история про “потом”, так и не рассказанная подполковником: его перебила Аленушка, а скоро он и сам забыл. Старушка, простая, почти неграмотная, которую подполковник наблюдал как врач, дожила до ста с лишним лет. Обоих мужей, естественно, давно уже нет в живых. – С кем я буду, когда умру? – задается вопросом старушка. – В Царствии небесном, – объясняют ей люди сведущие, – не женятся и не выходят замуж, так что будете – все втроем. – Николай Константинович (второй то есть муж), – отвечает старушка, – еще согласится с таким положением, но Николай Алексеевич – никогда. История эта – не про Милу и не про Киру, прозванную кем-то из острословов-артистов Валькирией, – вот уж кому это имя совсем не идет! Не бывать ни той, ни другой неграмотными, живи они хоть до ста двадцати. Но, возможно, Кира ли, Мила ли, скажет когда-нибудь: “Ничего вроде и не случилось: встретились мальчик, девочка… А теперь – его нет, а я не могу жить… Что это было, а?” Правда, что? Эта свадьба, артисты, автобусы, математики, их родители – Кира, Вершинин, Анестезия, Сом. Коробки в передней, обморок, переполох в курятнике. Что из этого получилось? И что получится? Много историй. Не о работе и не об отдыхе – о любви. ноябрь 2011 г. Фигуры на плоскости повесть Старики