— Спасибо, Вик, — сказал Санни. — Ладно, Хоги, мне пора. Ребята из «Парамаунт ТВ» хотят обсудить со мной роль в пилотной серии новой комедии. Я прокашлялся и подпихнул подушку в сторону Санни. — А, да, — сказал он, будто совсем об этом забыл. — Хоги это нашел в своей комнате, Вик. Что думаешь? Вик изучил подушку. Лицо его не выражало ничего. — Есть идеи по поводу того, кто мог это сделать? — спросил я его. Вроде бы они с Санни переглянулись. Но может, мне показалось. Я не привык пить сразу столько сока. Вик покачал головой. — Я без понятия, Хоги. — А у меня есть идея, — сказал Санни, почесав подбородок. — И кто это? — спросил я. — Зубная фея[28], — выпалил он. Вик засмеялся. Я нет. — Расслабься, Хоги, — посоветовал мне Санни. — Наслаждайся солнцем. К ужину приедет Конни, ей не терпится с тобой познакомиться. Спать мы ложимся рано. Первая тренировка с семи до девяти. А потом возьмемся за книгу — идет? — Жду не дождусь, — ответил я. — Погодите, как это — первая тренировка? — Вы Стюарт? Голос был женский, хрипловатый и знакомый. Я сидел в шезлонге у бассейна, скинув рубашку, и перечитывал сборник эссе Э. Б. Уайта[29] — я это раз в пару лет делаю, чтобы напомнить себе, что такое хороший язык. Я поднял голову. Она стояла передо мной, нервно позвякивая ключами от машины, а солнце светило у нее из-за спины. — Вы Стюарт? — повторила она. Я кивнул. Солнце светило мне прямо в глаза — приходилось щуриться. — А я Ванда. Мы обменялись рукопожатием. Рука у нее была худая и загорелая. Ванда Дэй выглядела выше и стройнее, чем на фотографиях. Когда-то ее светлые волосы были длинными и прямыми, но теперь она носила короткую стрижку с косым пробором, а одна прядка завивалась на лбу как запятая. На ней было свободное красное платье-футболка, перетянутое широким поясом, и босоножки на высоком каблуке. Ноги и щиколотки у Ванды до сих пор были потрясающие — никто так здорово не выглядел в микро-миниюбке, как она. И необыкновенно пухлая нижняя губка, которой она прославилась, снимаясь в рекламе блеска для губ «Ярдли», тоже никуда не девалась. Тогда она красила губы в белый, а теперь вообще никак. Ванда обходилась почти без макияжа и вообще без украшений, и вид у нее был малость потрепанный. Наверное, это неизбежно после двадцати лет жизни на всю катушку и двух нервных срывов. У нее были морщинки на шее и вокруг темно-карих слегка раскосых глаз, в которых сквозила настороженность. Ванда села рядом со мной в складное парусиновое кресло с надписью «Санни» на спинке. — Нам надо поговорить, Стюарт. — Стюартом меня только мама зовет. — А остальные как? — Хоги. — Как Кармайкл? — Как сэндвич. Ноздри у нее раздулись. — Должна вас предупредить — у детей знаменитых комиков обычно плохо с чувством юмора. Мы слишком много плачем, чтобы смеяться. — Почему тут все разговаривают будто цитатами из песен Барри Манилоу? — А вы не очень приятный тип. — Лулу я нравлюсь. — Это ваша жена? — Я разведен. — Подружка? — Единственная. Лулу лежала рядом со мной на мощеной дорожке, задрав лапы вверх и высунув язык. Я почесал ей живот, и она застучала хвостом. Ванда слегка оттаяла. — А, поняла. — Она наклонилась погладить Лулу и поворковать с ней, потом скорчила рожицу. — Слушайте, у нее как-то неприятно из пасти пахнет… — У Лулу странные вкусы в еде. — Я заметил на коленях у Ванды толстый учебник. — Я слышал, вы учитесь на агента по недвижимости? — Да. Может, даже доучусь. Вы никогда не завидовали людям с неизлечимым раком, а, Хоги? — Да нет вообще-то, не приходилось. — А я завидовала. Какое потрясающее ощущение, какая свобода — не беспокоиться о том, как провести оставшуюся жизнь. Нет никакой оставшейся жизни. Времени осталось совсем немного, можно просто расслабиться и наслаждаться. А потом умереть. Как прекрасно. — Это может оказаться не так уж прекрасно. — Почему? — Ну, из вас могут трубки торчать. И может быть больно. — Да уж не хуже, чем вот это все, — тихо сказала она, глядя на окружавший нас мемориальный парк знаменитых комиков пятидесятых годов имени Санни. — Я думал, вы помирились или что-то в этом роде. — О да, помирились. — Я бы хотел задать вам несколько вопросов. — Именно об этом я и хотела с вами поговорить. Сказать вам, что я против этой книги. Это его идея, не моя. Я не хочу в этом участвовать. Я была бы вам очень благодарна, если б вы вообще меня не упоминали. — Это невозможно. Вы слишком большая часть его жизни. — Я могу вам заплатить. — Нет, спасибо. Я уже подписал контракт. Но почему? — Почему? Ванда достала из сумки сигареты и спички и закурила. — Есть вещи, которые лучше не трогать. — Она глубоко затянулась и медленно выпустила дым. — Понимаете, Хоги, я совершила много сомнительных поступков с множеством сомнительных людей. Не то чтобы я этого стыдилась, но все-таки не хочу, чтобы весь мир читал, с кем я там трахалась. Это не их дело. Вы меня понимаете? — Конечно. Я не собираюсь вас эксплуатировать, и Санни тоже не собирается. У нас не какая-то там низкопробная книжонка про шоу-бизнес. Даю вам слово. — Дело не только во мне. Могут пострадать и другие люди. — Кто? Ванда мне не ответила. Она опустила взгляд на сигарету, которую держала в руке. Пальцы у нее дрожали. — Я надеялся, что вы мне поможете, Ванда. Поделитесь вашей точкой зрения. — Не выйдет. Даже не думайте. — А Санни знает? — Да, но про папу вам нужно вот что запомнить: он большой эгоист. Если для него что-то важно… — То это важно! — Именно. Мне жаль, что вы так к этому относитесь. Надеюсь, вы передумаете. Для него эта книга имеет очень большое значение. — Да пошел он! — внезапно яростно воскликнула она. — Он просто чертов манипулятор, которому только и нужно, чтобы все плясали под его дудку. Она вскочила на ноги и умчалась в дом, стуча каблуками по дорожке. Я смотрел ей вслед и думал: если это они так помирились, хорошо, что я не застал их ссоры. — По-моему, просто замечательно, что вы с Артуром за это взялись, — сказала мне Конни Морган в гостиной перед обедом. Мы сидели на тахте, потягивали белое вино, жевали сырую цветную капусту и слушали, как журчит ручей. — Он прошел очень долгий путь. — Да, он явно приложил много усилий, чтобы измениться, — сказал я, вежливо улыбаясь.