– Было бы грустно, – продолжает Пегар, – оставить его в одиночестве после такого потрясения. Что же касается комиссара Терлетти, то он меня хорошо знает и прислал сюда, чтобы я занялся Огюстеном. Позвольте представиться: Филибер Пегар, главный редактор газеты «Завтра». Сестра, которая читает местную газету, а главное, занята по горло, решает не спорить и, пожав плечами, устраивает меня на кровати. Пегар суетится рядом, то и дело пытаясь ей помочь или, вернее, показать, что он готов оказать помощь, но она всякий раз отстраняет его. – А какой у нас диагноз? – сюсюкает он. – Спросите у врача. В настоящий момент больной нуждается в отдыхе и наблюдении. Не утомляйте его. Сейчас я принесу ему обед. И она выходит. Пегар спрашивает, состроив умильную физиономию: – Ну как ты? Я колеблюсь… Может, притвориться, что я онемел? – У тебя шок? Чувствую, что лучше согласиться. Киваю и спешу добавить: – Я хочу есть. – Сейчас она принесет обед. Ты был далеко от места взрыва? Я с удивлением констатирую, что уже несколько часов не думаю о случившемся, словно запер воспоминания о теракте в дальнем углу памяти, куда преградил себе доступ. – Я стоял на краю площади. – Значит, довольно далеко. Уф… ну что ж, тем лучше для тебя… Но ты его видел? – Кого – его? – Взрыв, конечно! – Я его видел, я его слышал, и я упал… а потом потерял сознание. Говоря это, я спрашиваю себя: что стало с жареной картошкой, хрустящей жареной картошкой, которую я только-только начал заглатывать? Восхищенный Филибер Пегар размахивает передо мной своим букетом, давая понять, что цветы предназначены мне, потом исчезает в ванной, гремит там какими-то предметами, бурчит, чертыхается, включает воду и наконец выходит с уткой, приспособленной под цветочную вазу. – Не благодари меня, лучше давай рассказывай. И грузно бухается в кресло: он уже не жалеет, что пришел, да еще потратился на букет. – Я встретил этого террориста на бульваре Одан. Он так нервничал, что толкнул меня, переходя улицу. И я успел его рассмотреть, когда он был на другой стороне. – Как он себя вел? – Я же говорю: нервно. И очень странно. – В чем странно? – Непрерывно, чуть ли не каждую секунду, посматривал на часы. Хотя одного раза было бы вполне достаточно. Пегар вытаскивает блокнот из кармана плаща и записывает все, что я ему докладываю. – Ну а потом? – По его лицу и ногам было понятно, что он очень худой, однако на нем был огромная, просто несоразмерная парка. – Ну, это понятно, под ней он скрывал пояс со взрывчаткой. Какого он был возраста? – Лет двадцати. – Бородатый? – Да. – Брюнет? – Да. – Вроде как из Магриба?[5] – Да. Пегар сидит с довольной миной кошки, только что слопавшей мышь. – Он был один? Я молча смотрю на него. Вот он – ключевой момент. Может, рассказать ему все как было? Попробовать, что ли? У Пегара хищно блестят глаза. Подавшись вперед, он еще раз ласково спрашивает: – Ну так как же? Он был один? – Нет. Филибер Пегар сияет: вот она, сенсация! Он получил сведения, которыми не располагают даже полицейские! И, зыркнув на дверь палаты – уж не подслушивают ли нас? – вкрадчиво спрашивает: – Так кто же его сопровождал? Я снова молчу… Поверит ли он мне? И осторожно говорю: – Человек в джеллабе, гораздо старше его. – Какого роста – большого, маленького? Подумав, я медленно отвечаю: – Скорее маленького. – Толстый, худой? – Ни то ни другое. – Прекрасно! Продолжай! Что они делали? Я съеживаюсь на своей койке. Дурацкий какой-то разговор получается: я вроде бы и правду говорю и при этом скрываю то, что видел. Куда это меня заведет? – Огюстен, так что же они делали вдвоем? – О чем-то говорили, но я, конечно, ничего не слышал. Похоже, они спорили. Пожилой как будто старался в чем-то убедить молодого. На самом деле мне показалось, что молодой отказывался. – Ага, значит, старик его агитировал. – Ну… да, вроде того… – Теперь все ясно, это был вербовщик, промыватель мозгов, руководитель операции. Сколько же времени они препирались? – Две-три минуты. Потом старик его вроде убедил, и парень направился к площади Карла Второго. – Один? – Нет, старик его… сопровождал. – Ах, вон как? Интересно! Мне очень хотелось признаться Пегару, что в этой истории было много чего гораздо более интересного, например крошечная фигурка старика и тот факт, что он летал. Но если ему сказать такое, он больше не поверит ни единому моему слову. – Значит, они оба направились к площади? – Да. И подошли к церкви Святого Христофора. Там как раз кончилась служба, и люди выходили на улицу. А гроб ставили в машину. – И что потом? Я стискиваю руки, упорно глядя вниз, на простыню. Нет сил говорить о дальнейшем. Но Пегар меня подбадривает: – Ну, говори, Огюстен! Ты же знаешь – твое свидетельство бесценно. Я понимаю, тебе тяжело и больно вспоминать весь этот ужас, но ты просто обязан помочь нам – журналистам, полицейским, политикам, гражданам нашего города, всей стране, всему миру. Может быть, только ты один и знаешь доподлинно, как оно все было на самом деле.