Она кивнула: – Займусь этим, как только вернусь на работу, но не обещаю, что получится быстро. Он совершенно завален делами. – Кстати, что он за человек? – поинтересовался я, припомнив слова слуги Маколи. – Мистер Стивенс? Мне кажется, довольно приятный. Он из более молодого поколения, постоянно что-то улучшает. – Как он ладил с Маколи? Она улыбнулась: – Ну, скажем так, они не всегда смотрели на вещи одинаково. Мистер Маколи был довольно консервативен и не все предложения мистера Стивенса принимал с готовностью. – Им случалось спорить? – Иногда. – А в последнее время? Она замялась. – Пожалуйста, Энни, – попросил я. – Ты этим не выдашь ничьих секретов, а мне важно знать. Энни помешала свой кофе. – На прошлой неделе, – сказала она, – в четверг или в пятницу, точно не скажу, Стивенс ворвался в кабинет Маколи. Я сижу от него через стену, и дверь между нашими кабинетами была приоткрыта. Он практически обвинил Маколи в том, что тот подправил какой-то законопроект. – Стивенс ему угрожал? Она снова замялась. – Открытым текстом – нет, но намекнул, что Маколи об этом пожалеет. Это было интересно. – И что ответил Маколи? – Признаться, робким нравом он не отличался, – засмеялась Энни, – так что не остался в долгу. – А ты не знаешь, из какой области был этот законопроект? – Каучук. Кажется, что-то о пошлинах на импорт из Бирмы. – Они поспорили о налогах? – переспросил я обескураженно. С предположением, что Маколи мог убрать завистливый коллега, приходилось распрощаться. Госслужащие и так довольно сдержанный народ, но даже будь они вспыльчивы как порох, несогласие по вопросу налогов на каучук вряд ли тянуло на мотив для убийства. Я решил двигаться в другом направлении. – Маколи когда-нибудь брал работу на дом? – К сожалению, постоянно, – ответила Энни. – Работа была смыслом его жизни. Почему-то мне стало неуютно от ее слов. – Отчего же «к сожалению»? – Оттого что время от времени документы куда-то девались, и я никогда не знала, потерялись они совсем, оказались по ошибке в другой папке или лежат дома у Маколи. – Его смерть, наверное, здорово все усложнила. – Да, возникли некоторые трудности, – согласилась она. – Как я вчера уже говорила, Маколи отвечал за кучу вопросов. Многие дела в отделе не двигались без его подписи. И тут мы не можем найти кое-какие документы, которые мистер Стивенс должен был срочно подписать вместо Маколи. В конце концов мне пришлось идти в квартиру мистера Маколи и искать их там. – Нашла? – К счастью, да. Иначе бы вышел страшный скандал. Но Стивенс подписал их только сегодня утром. В итоге мы опоздали где-то на день, не больше. Не идеально, но и не конец света. Это объясняло ее визит в квартиру Маколи. Я облегченно вздохнул, и вместе с этим вздохом благодарно рассеялись все мои сомнения касательно мисс Грант. – А как идет твое расследование? – спросила она. Сперва я хотел по привычке отделаться какой-нибудь ничего не значащей чепухой. Честно говоря, так и следовало поступить. Но у меня слабость к красивым женщинам. Они меня обезоруживают. А может, мне просто не хочется их огорчать. Я допил кофе и рассказал ей все как на духу: что пока все мои поиски скорее генерировали тепло, чем проливали свет, и что, по моим ощущениям, все опрошенные что-то недоговаривали. – Надеюсь, это ты не обо мне, Сэм? – сказала она. – Конечно, нет, – поспешил я ее уверить. – Мне кажется, ты чуть ли не единственная, кто рассказал все. Одиннадцать Я простился с Энни на ступенях «Дома писателей» и пешком направился обратно на Лал-базар, стараясь выжать как можно больше из редкой тени, отбрасываемой зданиями на моем пути. На столе меня ждали три новые записки на желтой бумаге, и я уже начал подозревать, что в мое отсутствие кабинет выполняет роль вспомогательного почтового сортировочного центра. Первая записка была снова от Дэниелса с просьбой зайти к нему. На ней стояла пометка «срочно», поэтому я смял ее и отправил по адресу – в мусорную корзину. Вторая была от Банерджи. Он поговорил с посыльным из клуба «Бенгалия», и тот рассказал, что в ночь, когда был убит Маколи, Бьюкен отправился спать сразу, как только разъехались гости, и вышел к завтраку следующим утром около десяти часов. А вот с кем Бьюкен разговаривал в тот вечер, сержанту выяснить не удалось: администратор то ли не смог, то ли не захотел ответить на этот вопрос. Третья записка была от Дигби. Военная разведка удовлетворила запрос комиссара, и нам вернули доступ к месту преступления. Даже обещали оказывать «любую помощь». Это был милый штришок. Представьте, что вам сперва дали в лицо кулаком, а потом спрашивают, не помочь ли как-нибудь с перевязкой. Я поднял телефонную трубку и позвонил в кабинет Дигби. Ответа не было. Я уже собирался идти на поиски, как вдруг в дверь постучали и вошел Банерджи. – Вскрытие, сэр. Оно назначено на три часа. Вы собираетесь присутствовать? – Да, и хочу, чтобы вы тоже там были. На середине Колледж-стрит расположена больница медицинского колледжа, а в ее подвале находится морг Имперской полиции. Кажется, морги всегда устраивают в подвалах, как будто немного полежать ниже уровня земли – это такой логичный первый шаг в направлении кладбища. Этот морг ничем не отличался от прочих: стены и пол выложены белым кафелем, искусственный свет, и повсюду стоит тошнотворная вонь формальдегида и человеческой плоти. Нас встретил судмедэксперт, сам похожий на мертвеца. Он представился доктором Агнцем. На вид чуть старше пятидесяти, кожа бледная, чуть ли не серая, почти как у трупов, с которыми Агнец работал. Он был упакован в резиновые сапоги и перчатки, белый фартук повязан поверх синей рубашки с галстуком-бабочкой, красным в точечку, отчего судмедэксперт издалека немного напоминал вышедшего на пенсию клоуна. Не тратя лишнего времени на любезности, он спешно повел нас в помещение анатомического театра. Там стоял резкий запах, а пол блестел от воды. В центре возвышался секционный стол, и на его широкой мраморной поверхности возлежали бренные останки Маколи, все еще облаченные в запятнанный кровью смокинг. Стол был слегка наклонен в сторону стока. Рядом разместились рабочие инструменты доктора – набор пил, сверл и ножей в духе раннего Средневековья. Нас уже ожидали два человека. Первый – полицейский фотограф, с ящичным фотоаппаратом, вспышечными лампами, треногой и пластинами для съемки. Второй, как я заключил, был помощником доктора, пришедшим, чтобы записывать его наблюдения, – секретарь, которому достается писать под диктовку самые мрачные тексты. – Итак, господа, – оживленно сказал доктор, – приступим? Для начала он разрезал одежду Маколи огромными ножницами, действуя мастерски и увлеченно, как портной, работающий с манекеном. Когда одежда была снята, принялся за дело: измерил тело, перечислил стандартные характеристики – рост, цвет волос, отличительные признаки, – а помощник все это, как положено, записал. Затем доктор методично описал раны Маколи, начав с отсутствующего глаза и продвигаясь вниз. По мере рассказа он указывал соответствующие места фотографу, а тот делал снимки крупным планом. – Неглубокая рваная рана на языке, небольшие кровоподтеки и изменение цвета вокруг рта. Резаная рана с четкими границами на шее, нанесенная, по всей вероятности, ножом с длинным лезвием, умеренно острым. Рана имеет пять дюймов в длину, начинается на два дюйма ниже угла нижней челюсти, чистая, слегка отклоняется вниз, артерии перерезаны. Он перешел к груди: – Глубокая колотая рана, три дюйма в ширину. Тоже, по всей видимости, нанесена ножом с длинным лезвием. Насколько можно судить, задето легкое. Он осмотрел руки Маколи: – Никаких порезов, которые говорили бы о том, что жертва оказывала сопротивление. Банерджи, стоящий слева от меня, издавал какие-то странные звуки. Я оглянулся. Молодой сержант чуть слышно нашептывал какие-то языческие мантры. Он был смертельно бледен. – Это ваше первое вскрытие, сержант? Он робко улыбнулся: – Второе, сэр. Как неудачно. Второе обычно самое трудное. Первое тоже ужасно, но там слегка спасает новизна. Ты пока не понимаешь, что тебе предстоит. Во второй раз не спасает уже ничто. Ты точно знаешь, чего ожидать, но все еще к этому не вполне готов. – Как прошло первое? – Мне пришлось выйти на середине. Я кивнул: – Отличная работа, сержант.