– Перестань ломаться! Тебе это не идет! – Привет Альбине. – Ты еще здесь? – Только после вас! – Клоун. – Нет, Генрих, я не клоун, я веселый человек и смотрю на этот мир с оптимизмом, особенно сейчас, в преддверии грядущих событий. Ауф видерзеен. Связной повернулся и пошел к вокзалу. Ковалев направился в сторону Центрального парка культуры и отдыха, где снимал квартиру. Маханов снял обувь, прошел в комнату. Присел на стул у круглого стола. Вошла и хозяйка – Мария Никаноровна Алексина, родная сестра матери Николая, его родная тетя. – Сейчас, я на стол соберу, Коля. Если хочешь помыться – на заднем дворе, сосед с утра бочку воду залил. Сейчас еще теплая. – Да, пожалуй, помоюсь. А то – дорога… – Помойся, Коль. Где раздеться, ты сам знаешь. Твоя комната готова. – Спасибо. Трудно вам одной, Мария Никаноровна. – Я привыкла. Называй меня тетей Машей, не надо по отчеству, мы же родные люди. – Да, тетя Маша. Женщина грустно улыбнулась и пошла на кухню. Маханов прошел в небольшую комнатку. Когда-то здесь жил его двоюродный брат, Сергей. Отсюда он был призван в армию и погиб на Халхин-Голе в тридцать девятом. Тогда же умер и дядя, Михаил Николаевич, тетя Маша осталась одна. Похоронив мужа и сына, она слегла. А после больницы могла ходить только с костылем. Маханов тряхнул головой, разделся и пошел в душ. На ужин Мария Никаноровна выставила вареную картошку, порезанный на тонкие полоски кусок сала, малосольные огурцы, грибы, краюху хлеба. – Подождите, тетя Маша. Маханов достал из чемодана палку сырокопченой колбасы и бутылку водки. – Вот. – Ой, Коля, эта колбаса такая дорогая, ты ее возьми лучше с собой в деревню, там такой не видывали. – Режьте, тетя Маша, у меня и для деревни есть. – Ты, наверное, много получаешь? Маханов как-то не задумывался об этом. Платили ему на самом деле много, две тысячи рублей, оклад командира корпуса, генерал-лейтенанта, если переводить на военных. Николаю и жене его Тамаре всего хватало, да еще супруга как учительница получала семьсот пятьдесят рублей. Из этих денег высчитывался подоходный налог и взносы в так называемый «добровольный» заем. – Мы с женой не жалуемся. – Да, ведь ты женился! И кто она? Маханов пожал плечами: – Женщина. А если серьезно – Тамара Савельевна Гридман. Теперь, естественно, Маханова. – Скоро и детишки пойдут, жаль, не увидит их отец твой. Тамара не хотела детей, но не говорить же об этом родне? Не поймут. Здесь, в провинции, все по-другому. Никому и в голову не придет, чтобы в семье не было детей. А в Москве это в порядке вещей, особенно в тех кругах, что считали себя здоровой, советской аристократией. – Да, – тихо ответил он. Бутылка открыта. Мария Никаноровна встрепенулась: – А стопку-то! Стопку-то я не поставила. Или тебе рюмку? – Стаканы, теть Маш, и себе тоже. – Ну, если только пригубить, нельзя мне. Ивана помянуть надо. Она принесла два стакана. Тетке Николай плеснул на самое дно, себе налил полный. – Ну, теть Маш, за отца. – Да, Коля, хороший был человек. Царство ему небесное. Она перекрестилась. Маханов промолчал. Выпил стакан. Вообще-то он пил очень мало. Можно сказать, не пил совсем. Так, на большие праздники, у родителей Тамары или с начальством. И сразу же хмелел. – Никогда не прощу себя, теть Маш, что не приехал раньше. А ведь мог настоять, чтобы отпуск дали, но все откладывал. Дооткладывался. Теперь на похороны бы успеть. Даже не знаю, как буду прощаться. Он же для меня – да что там, вы все прекрасно знаете. – Иван гордился тобой. Ты же, почитай, из деревни один в люди выбился. Ученым стал. – Да каким там ученым! Кандидат технических наук. Недавно диссертацию защитил. И брат двоюродный, сын дяди Степана, офицер. Мария Никаноровна с уважением посмотрела на племянника: – Вот, «кандидат наук», «диссертация» – у нас и слов-то таких не знают. – Не важно все это. – Мать бы тоже гордилась тобой. Да она и гордилась… – Мария Никаноровна не договорила, заплакала: – Вот она какая жизнь, Коленька. Уходят близкие, Господь прибирает, а я… – Бога нет, тетя Маша. – Это для тебя нет, а для меня есть. Не надо говорить, чего не знаешь. – Хорошо, не будем. – Да ты, закусывай давай, не стесняйся. Он съел все, что выставила Мария Никаноровна, колбасу не тронул – это для нее, потом попробует. Налил еще. Мария Никаноровна покачала головой: – А надо ли, Коля? – Надо, теть Маш, знаете, как мне плохо? – Знаю, Коля, как не знать, сама переживаю. – Ну, извините. – Да что ты. За что извиняешься? Маханов поднял стакан, посмотрел на содержимое, поставил на стол, спросил: – Расписание автобусов не изменилось? – Нет, Коля, автобус завтра в 9.00 от вокзала. Да автобус-то – одно слово, так, колымага. Но люди ездят. А в районе тебя будет ждать Фомич. – Дед Николай? – Он. Приезжал давеча, сказал – завтра будет ждать с подводой. – Подвода, – проговорил Маханов, – это так странно. – Конечно, ты в Москве привык к метро да машинам. А у нас в деревне всего три машины, люди на подводах ездят. И то, если колхоз лошадь даст. – Да-да…