– Что там Центр, Алекс? – спросил напарник. – Задание остается прежним. Уточнение после захвата. Помоги Альбине. Они выехали из леса в 13.30 и в 14.00 проехали мост. Майор остановил машину у кинотеатра: – Отсюда пойдете пешком. Генрих удивился: – Что со станцией? – Станция останется у меня. Так надежнее. Следующий сеанс связи – 22 июня, в воскресенье. Я подъеду. А сейчас мне надо заняться служебными вопросами. Напарник усмехнулся: – Чего ими заниматься, Алекс? В воскресенье здесь никого не останется. – Знаешь, Генрих, – майор обернулся, – у русских есть хорошая пословица – не надо делить шкуру неубитого медведя. – Ты это о чем, Алекс? Неужели ты думаешь, что Красная армия в состоянии оказать серьезное сопротивление непобедимой армии вермахта? Русские даже здесь, на западе, ведут себя так, словно наши войска вышли к границе на ученья. – Никогда, Генрих, не надо недооценивать противника. Русские – особый народ. Да, они живут впроголодь, работают, как рабы, на заводах и фабриках, я уже не говорю о колхозах. Они одеты не как европейцы, хорошо если у мужчины есть один выходной костюм, а у женщины платье. Их давят репрессиями, подвергают моральному унижению. Но зато у русских есть одна, с моей точки зрения, совершенно замечательная особенность. Они каким-то невообразимым образом умеют перестраиваться и мобилизовываться. Неужели, проработав в России почти пять лет, ты этого еще не заметил? Генрих пожал плечами: – Русские – низшая раса, так же как украинцы, белорусы и все народы, входящие в Советский Союз. Этого для меня достаточно. Приходится общаться с ними на равных. Но знал бы ты, с каким усилием это мне дается! А евреи? В одном только этом городе их десятки тысяч. Когда я вижу еврея, моя рука машинально тянется к пистолету. До того ли, чтобы оценивать их? – Напрасно, Генрих. С евреями вопрос будет решен кардинально и быстро, как, впрочем, и с большевиками, но со всеми остальными нам придется работать и в условиях оккупации. Конечно, не нам лично, а другим нашим соотечественникам. Вот только удастся ли блицкриг? Здесь у меня большие сомнения. Русские даже без патронов, с одним только штыком будут драться отчаянно. Когда их стране угрожает опасность, они забывают и про репрессии, и про причиненные им обиды. Они удивительным образом умеют разделять власть и Родину. Я вообще считаю, что нападение на Советский Союз – это авантюра Гитлера. Здесь предсказать что-либо просто невозможно. Но – довольно слов! Выходите. 22-го числа я у вас. – Что, прямо к нам в барак придешь? – Почему бы нет? Генрих пожал плечами: – Ты руководитель группы, тебе решать. – Совершенно верно. До встречи, Генрих, до встречи, Альбина. Надеюсь, до воскресенья вас не арестуют. Он рассмеялся. От этого смеха у женщины по спине пробежал холодок. Высадив пассажиров, майор Агеев вывел машину на окраину города, туда, где дислоцировались части советской дивизии. Его пропустили на КПП полка без проверки. Оставив автомобиль у штаба, Агеев уверенным шагом вошел в здание управления. У него на руках было предписание оперативного отдела округа на проверку боевой готовности частей и подразделений соединения. Глава вторая Автобус трясся по разбитой, давно не ремонтированной дороге. Тут был асфальт, и старый «ЗиС», с грохотом и лязгом преодолевая препятствия, с трудом, но выдерживал скорость сорок километров в час. Маханов не обращал внимания на трудности пути. Он думал совершенно о другом. Он желал и одновременно боялся приезда в деревню. Боялся увидеть отца в гробу, боялся услышать причитания деревенских баб, боялся ощутить на себе сочувствующие и в то же время заинтересованные взгляды односельчан. Ему не хотелось хоронить отца, как бы по-детски это ни звучало. Не хотелось речей, слез, аханий. Маханов много бы дал за то, чтобы отец был жив. Но жизнь такая штука – всем когда-то приходит срок умирать. Умрет и он, вопрос: скоро ли? В настоящее время на этот вопрос вряд ли кто-то мог дать определенный ответ, невзирая на возраст. Волна репрессий, захлестнувших страну, ставила под удар любого ее гражданина, будь то колхозник или инженер, министр или высокопоставленный военный чин. Надо признать, что с приходом в НКВД Берии ситуация изменилась в лучшую сторону. Аресты и посадки сократились, по мелочам не брали. К доносам стали относиться с подозрением, не то что раньше – написал бумагу, глядишь, ночью «воронок» уже увозил оболганного соседа. Арестованный тут же давал показания на того, кто сдал его, и арестовывали уже доносчика. А потом обоих отправляли в лагерь. Доходило до абсурда, но так оно и было. Хорошо, что «было». Надолго ли? Лаврентий Павлович многих освободил, опять-таки из среды тех же чиновников, специалистов и военных. Но не он руководил страной, хотя и начинал занимать в Кремле все более прочные позиции. Вот и бюро, где работал Маханов, курировал один из людей Берии, майор госбезопасности Платов, интеллигентный, умный человек. И в то же время – требовательный. Было понятно, что кураторство над центром не являлось обязанностью заместителя начальника первого управления (разведки) НКВД СССР, но внимание работе центра он оказывал повышенное. Мысли метались в голове, бились в черепной коробке. Разболелась голова, хотя это могло быть и от выпитой водки. Никогда прежде Маханов столько не пил. Да еще эта тряска, как в лихорадке, на так называемой дороге. Хорошо еще, хоть ехали… Видно он сглазил. А может, это сделал кто-то другой. Сразу же за мостом через речушку, название которой Николай Маханов не помнил – то ли Решка, то ли Орешка, автобус как-то странно дернулся, выстрелила выхлопная труба, и «ЗиС» встал посреди изрытой ямами дороги. – Ну, вот, – воскликнула Клавдия, – этого нам только не хватало! Что, Вася, отъездился твой шарабан? – Замолчи! – огрызнулся шофер и обернулся в салон: – Товарищи, терпение! Можете выйти прогуляться, погода хорошая, птички поют, я быстро все налажу. А ты, Клавка, даже не подходи ко мне, если не хочешь отведать гаечного ключа. – Да нужен ты мне, – скривилась баба. Она уже заприметила Маханова и, когда Николай вышел из автобуса, подошла к нему: – Сразу видно человека интеллигентного. Не то что наши охламоны. Маханов удивленно посмотрел на спутницу: – Клавдия, по-моему? – Да можно просто Клава, я из Олевска. – Это я уже понял. Николай. – Очень приятно, Николай. Вы в отпуск? – Что-то вроде того. Как вы назвали ваших мужчин? – Ой, не смешите! Тоже мне, нашли мужчин. Мужики они и есть мужики. Охламоны. Плебеи. – И что это означает? – А то, что народец никудышный. Нет, есть, конечно, приличные: учителя там, инженеры или врачи, но – больше плебеев. Маханов улыбнулся: – Плебей, Клава, это в Древнем Риме человек из низшего общества. Это не раб, это свободный человек, только не пользовавшийся ни политическими, ни гражданскими правами. А ваши мужики имеют все права. Она с нескрываемым уважением посмотрела на Маханова: – Вы ученый? – Инженер. – Но вы не из райцентра. В Олевске я всех знаю, и меня знают, только не подумайте ничего такого… – И не думал. – Тогда вы из города? – Из Москвы. – Вот как? Очень интересно. Я была там один раз. Огромный город! А вы женаты? Маханов улыбнулся, увидев в глазах не сильно отягощенной моральными нормами женщины озорной огонек: – Это имеет значение? Она обиженно смощилась: – Никакого. А, извините, в Олевск вы по какой надобности? Если в командировку, то у нас есть гостиница, есть и дом колхозника, да только все это – клоповники, да и мест там никогда нету. А если и бывают, то от одних портянок задохнуться можно. То ли дело у меня – свой дом! Могли бы договориться. Она выжидающе, с надеждой смотрела на Маханова. – Я не командировочный, Клава, и в Олевске задерживаться не намерен. Она разочарованно вздохнула: – Ну вот всегда так, только встретишь настоящего мужчину и – облом. – Вы о чем? – Да так, о своем. Значит, не в Олевск, а куда? – Вы очень любопытны. – Я такая.