– Бедным священникам, подобным мне, сударыня, мало приходится видеть князей церкви в герцогских домах. Сказавши это с самым приличным смирением, он переменил тему разговора прежде, чем мистрис Эйрикорт успела возобновить свои воспоминания о герцогском вечере. – Ваша очаровательная дочь и я говорили о Кловелли, – продолжал он. – Я только что провел несколько свободных дней в этой прекрасной местности. Действительно, для меня было сюрпризом, мистрис Эйрикорт, увидеть так много истинно прекрасных поместий в окрестностях. Я в особенности был поражен – вы, может быть, знаете? – Бопарк-Гаузом. Маленькие, мигающие глазки мистрис Эйрикорт вдруг сделались неподвижны, но это было только одно мгновенье. Однако эта незначительная перемена предвещала неудачу планам патера. Даже способности глупца могут изощриться в столкновениях с людьми. Мистрис Эйрикорт много лет вращалась в обществе, действуя под эгоистическим влиянием своих личных выгод в соединении с коварными побуждениями, которые скорее всего прививаются к ограниченным умам. Недостойная быть посвященной в тайны, касающихся других, эта легкомысленная женщина могла быть недоступной хранительницей тайн, касающихся ее самой. Как только патер упомянул косвенно о Винтерфильде, говоря о Бопарке, внутреннее чувство предостерегло ее, как бы говоря: «Ради Стеллы, будь осторожна!» – О да, – сказала мистрис Эйрикорт. – Я знаю Бопарк-Гауз, но могу ли я исповедоваться вам? – прибавила она с самой милой улыбкой. С присущим ему тактом отец Бенвель произнес в ее тоне: – Исповедь на балу – новость, даже в моей практике, – возразил он со сладчайшей улыбкой. – Как вы добры, что поощряете меня, – сказала мистрис Эйрикорт. – Нет, благодарю вас, я не сяду. Моя исповедь не будет продолжительна. Мне надо поскорее дать вина моей бедной дочери. Такой знаток человеческой природы, как вы – говорят, что все священники знатоки человеческого сердца, ведь к ним всегда обращаются в затруднительных обстоятельствах, и они выслушивают действительные исповеди – такой знаток должен знать, что мы, бедные женщины, к несчастью, подвержены прихотям и капризам. Мы не можем преодолевать их как мужчины, и милые, добрые мужчины обыкновенно снисходительны к нам. Ну так вот, знаете ли вы, что поместье Винтерфильда есть один из моих капризов, я говорю прямо. Короче, отец Бенвель, Бопарк-Гауз мне положительно противен, и я думаю, что Кловелли превознесен не в меру. Я не могу подкрепить своего мнения ничем, но все-таки остаюсь при своем, хотя сознаю, что это чрезвычайно глупо с моей стороны, это несколько непоследовательно, но я этому не могу помочь и уверена, что вы меня простите. Нет такого населенного места на земном шаре, которым я не готова была бы интересоваться, за исключением Девоншира. Я так сожалею, что вы туда ездили. В следующий раз, когда у вас будет свободное время, послушайтесь моего совета – поезжайте на материк. – Мне бы очень этого хотелось, – сказал отец Бенвель, – только я не говорю по-французски. Позвольте мне принести вина мисс Эйрикорт. Он говорил очень сдержанно и спокойно. Оказав любезность Стелле и взяв от нее пустой стакан, он простился, высказав перед уходом просьбу, вполне охарактеризовавшую его: – Вы останетесь в городе, мистрис Эйрикорт? – спросил он. – О, конечно, теперь самый сезон! – Могу ли я иметь честь зайти к вам и поговорить несколько подробнее о материке? Он не мог сказать яснее мистрис Эйрикорт, что вполне понял ее и намерен сделать новую попытку. Проживши полжизни и утвердившись в светских хитростях, она тотчас сообщила ему адрес с приличными случаю любезностями. – В пять часов, по средам, у меня собираются на чашку чаю, отец Бенвель, не забудьте! Когда он ушел, она отвела дочь в дальний угол. – Не бойся, Стелла. Этот хитрый старик желает почему-то разузнать о Винтерфильде. Ты не знаешь почему? – Право, мама, не знаю, я ненавижу его! – Тише! Ты можешь ненавидеть его сколько тебе угодно, но только будь с ним вежлива! Скажи мне: была ли ты в зимнем саду с Ромейном? – Да. – И все идет хорошо? – Да. – Милое мое дитя! Боже мой, боже мой, вино тебе нисколько не помогло, ты бледна по-прежнему. И во всем виноват этот патер! Ну, полно, полно, предоставь отца Бенвеля мне. IV. На рассвете Когда Стелла ушла из зимнего сада, бал потерял для Ромейна всю свою прелесть, он вернулся в свою гостиницу. Там его дожидался Пенроз, чтобы поговорить с ним. Ромейн заметил на лице своего секретаря признаки сдерживаемого волнения. – Случилось что-нибудь? – спросил он. – Ничего особенно важного, – отвечал грустно и сдержанно Пенроз. – Я только хотел просить вас дать мне отпуск. – Хорошо. Надолго ли? Пенроз колебался. – Перед вами открывается новая жизнь, – начал он, – и если вы надеетесь, что эта жизнь будет счастлива – о чем я молю Бога, то я вам более не нужен, и мы можем не встречаться более. Голос его задрожал, и он не мог продолжать. – Не встречаться более?! – повторил Ромейн. – Если вы забыли, любезный Пенроз, сколькими счастливыми днями я обязан вашему обществу, то мне еще не изменила память. Знаете ли вы в самом деле, какова будет моя новая жизнь? Сказать ли вам, что я говорил сегодня вечером Стелле? Пенроз с мольбой протянул руку. – Ни слова, – сказал он с жаром. – Окажите мне еще одно одолжение – позвольте мне приготовиться к предстоящей перемене, не делайте никаких признаний, чтобы разубедить меня. Не считайте меня неблагодарным. Я имел причины говорить то, что я сейчас сказал, – назвать их я не могу, но только одно могу вам сказать – это важные причины. Вы говорили о моей преданности вам, если вы хотите вознаградить меня в сто крат более, чем я заслужил, то помните наши разговоры о религии и примите книги, которые я просил вас прочесть, как подарок от друга, любящего вас всем сердцем. Какие бы новые обязанности вы ни приняли на себя, они никогда не совместятся с высшими потребностями души, вспоминайте иногда обо мне; покинув вас, я опять вернусь к уединенной жизни. Мое бедное сердце переполнено братской любовью в этот последний момент, когда я прощаюсь с вами, может быть, навсегда. А что составляет мое единственное утешение? Что помогает переносить мне мою тяжелую участь? Вера, которую я исповедую. Помните это, Ромейн. Если наступит когда-нибудь время горестей, припомните это. Ромейн был более чем удивлен, он был поражен. – Зачем вам нужно покидать меня? – спросил он. – Так будет лучше и для вас, и для нее, если я устраню себя из вашей новой жизни, – возразил Пенроз. Он протянул руку, Ромейн отказывался отпустить его. – Пенроз, – сказал он, – я не могу согласиться с вашим решением, дайте мне какую-нибудь надежду. Я должен, я хочу вас видеть снова. Пенроз грустно улыбнулся. – Вы знаете, что моя жизненная карьера зависит от моего начальства, – отвечал он. – Но если я останусь в Англии, а вас посетят горести, которые я могу разделить и облегчить, то только дайте мне знать. Как он ни крепился, слезы показались на его глазах, и он поспешно вышел из комнаты. Ромейн сел к письменному столу и закрыл лицо руками. Он вошел в комнату со светлым образом Стеллы в душе, но теперь этот образ исчез, потому что даже любимая женщина не могла разделить с ним горе, снедавшее его. Его мысли были всецело отданы только что покинувшему его твердому, терпеливому христианину – настоящему человеку, безукоризненную честность которого не могло сломить никакое пагубное влияние. «Вследствие каких неисповедимых судеб человек попадает в среду, недостойную его? О Пенроз, если бы все священнослужители этого ордена походили на тебя, как легко я был бы обращен в католицизм!» – так думал Ромейн среди утренней тишины. Книги, о которых говорил покинувший его друг, лежали на столе возле него, он открыл одну из них на странице, отмеченной карандашом. Его чувствительная душа была взволнована до глубины. Перед его глазами были догматы веры, которую проповедовал Пенроз, – у него явилась сильная потребность прочесть их и опять обдумать. Он поправил лампу и углубился в книгу. В то время когда он читал, бал в доме лорда Лоринга уже закончился. Стелла и леди Лоринг остались одни и разговаривали о нем, прежде чем разойтись по своим комнатам. – Прости за откровенность, – сказала леди Лоринг, – я думаю, что ты и твоя матушка немного поторопились заподозрить отца Бенвеля без всякой видимой причины. Тысячи людей ездят в Кловелли и Бопарк-Гауз, одно из самых красивых мест в окрестности. Не руководят ли вашей последней мыслью протестантские предрассудки? Стелла не отвечала, она казалась поглощенной собственными мыслями. Леди Лоринг продолжала. – Я готова согласиться с тобой, моя дорогая, если ты только мне скажешь, какую цель может иметь отец Бенвель, разузнавая о тебе и о Винтерфильде? Стелла вдруг подняла глаза. – Будем говорить о другом, – сказала она, – признаюсь, я не люблю отца Бенвеля. Как тебе известно, Ромейн ничего не скрывает от меня. Должна ли я иметь от него тайны? Не обязана ли и я сказать ему о Винтерфильде? Леди Лоринг вздрогнула. – Ты удивляешь меня, – сказала она, – какое право имеет Ромейн знать это? – Какое право имею я скрывать от него это? – Дорогая Стелла! Будь хоть малейший повод к порицанию тебя в этом несчастном деле, я была бы последняя, которая посоветовала бы тебе скрыть его, но ты ни в чем не виновата. Никто, даже тот, который скоро будет твоим мужем, не вправе знать, что ты выстрадала так несправедливо. Подумай, какое унижение даже говорить-то об этом Ромейну! – Я не смею и думать об этом! – вскричала страстно Стелла. – Но если это моя обязанность… – Твоя обязанность обсудить последствия, – прервала леди Лоринг. – Ты не знаешь, как подобные вещи могут иногда взволновать ум человека. Он, может быть, вполне отдаст тебе полную справедливость, а между тем могут быть минуты – когда он станет сомневаться, всю ли правду ты ему сказала. Я говорю как опытная замужняя женщина. Не ставь себя в подобное положение относительно мужа, если желаешь счастливой супружеской жизни. Стелла, однако, не совсем еще была убеждена. – А что, если Ромейн узнает об этом? – проговорила она. – Он не сможет узнать этого. Я ненавижу Винтерфильда, но будем к нему справедливы. Он вовсе не так глуп. Ему нужно поддерживать свое положение в свете, и этого достаточно, чтобы зажать ему рот. А что касается других, то есть еще только три человека в Англии, которые могут выдать тебя. Я полагаю, что ты можешь положиться на свою мать, лорда Лоринга и на меня? Было совершенно бесполезно отвечать на такой вопрос, и прежде чем Стелла успела опять заговорить, голос лорда Лоринга послышался за дверью: – Как! Вы разговариваете до сих пор! – воскликнул он. – И еще не в постели? – Войди! – крикнула ему жена. – Послушаем, что думает об этом мой муж, – сказала она Стелле.