2 Катастрофа случилась зимой, вскоре после Нового года. Однажды Инга пораньше пришла на очередное собрание и застала Валдиса с сидящей у него на коленях чернявой девицей. Девица, смерив высокомерным взглядом застывшую Ингу, не спеша удалилась, а Валдис, оттирая с лица губную помаду, принялся объясняться. Дескать, он личность творческая, и ему необходимы время от времени встряски, взрывы эмоций, новые чувства. Все великие личности этим грешили, так устроено свыше, и ничего не попишешь. Если огонь не поддерживать, искра таланта потухнет. А эта чернявая обезьянка, между прочим, не какая-то там прошмандовка, а товарищ по борьбе, имеющая, между прочим, прямой доступ к ксероксу, на котором они теперь будут множить листовки. Инга выслушала все это с каменным лицом, попыталась влепить подонку пощечину – он легко перехватил ее руку, и вылетела из квартиры, провожаемая насмешливым взглядом черноволосой обезьяны. Дома, запершись в своей комнате, она прорыдала весь вечер, а к утру поняла, что все равно не может без него. Валдис позвонил, она бросила трубку. Он позвонил еще раз, и она, не отвечая, выслушала очередную порцию его объяснений. Ничего нового в них не прозвучало, но говорил он, как всегда, аргументированно и вдохновенно. На следующий день он встретил ее после школы. Выбрал место, где их никто не мог видеть, и там ждал в машине, вооружившись роскошным, по зимним меркам, букетом белых роз. Раньше он цветов не дарил… Она поехала к нему домой и оставалась там до позднего вечера, потом поругалась со своими родителями, а утром впервые решила прогулять школу. Вместо занятий шлялась по улицам, вглядывалась в лица прохожих, выпила полбутылки шампанского в грязном подвальчике, куда ее когда-то приводил Валдис. Там к ней прицепились какие-то мужики, и она сначала хихикала, выслушивая их недвусмысленные комплименты, а потом, когда один из них слегка распустил руки, заехала ему кулачком в нос. В ответ он врезал ей так, что она свалилась со стула. Тогда Инга бросила в его рожу пустую бутылку и убежала из кабачка, не дожидаясь приезда милиции. Растрепанная, с фингалом под глазом, Инга приехала к Валдису и осталась у него ночевать. Он старался спровадить ее домой, но она не подчинилась, и согласилась только позвонить. Два стакана вина, выпитые перед звонком, придали объяснению с матерью необходимую легкость. Правда, после этого Инга немного взялась за ум, школу больше не пропускала и к концу третьей четверти смогла даже выправить провальное положение по главным предметам. Всегда приходила домой ночевать, хотя иногда это случалось и за полночь, и на рассвете. Родительские взывания к совести, упреки «Что подумают соседи и родственники?» и угрозы постановкой на учет в ИДН на поведение не влияли. Подпольная работа шла своим чередом. Инга скучала на жарких дискуссиях о судьбе стонущей под коммунистическим игом родины, переписывала, если просили, длинные перечни активистов советского строя, мерзла на улице, пока Валдис рассовывал в почтовые ящики листовки. Время от времени на собраниях присутствовали и черноволосая обезьяна, и еще какие-то девушки, имевшие, как Инге казалось, еще меньшее отношение к негласной борьбе, чем она сама. Ревность понемногу затухала. На новых девушек Валдис вообще не смотрел, а с обезьянкой разговаривал строгим командирским тоном, как и положено разговаривать лидеру национально-освободительного движения с непроверенным новичком. Правда, Инге казалось, что иногда черноволосая смотрит ей в спину насмешливым взглядом, но, может быть, только казалось? Во всяком случае, Валдис не давал ни малейшего повода для упреков. Видать, не такой уж сильной была необходимость во всплесках эмоций и свежих чувствах. Единственно, что он мог бы уделять ей побольше времени и внимания, а не отдаваться так сильно своей подпольной борьбе. Однажды на собрание пришел таинственный гость. Вернее, он пришел до начала собрания и сидел один в пустой комнате, а на кухне разгорелся спор о том, кому с ним можно общаться, а кому его и видеть нельзя. Одноногий Петерс настаивал, что надо выставить всех баб и еще двух-трех человек, чем-то ему не угодивших. Неожиданно его поддержали, и Валдис, руководивший собранием, был вынужден уступить. Проводив Ингу до двери, он извинился и сухо поцеловал в щеку: – Муса занятой человек, ему еще на ленинградский поезд надо успеть, так что это не затянется надолго. А хочешь, можешь ехать домой. Пока они разговаривали, гостя провели из комнаты в кухню. Инга успела его разглядеть. Молодой парень в костюме и свитере, в затемненных очках. Ничего особенного. Как его, Муса? Несмотря на имя, в его внешности ничего кавказского не замечалось. Кроме Инги, дожидаться окончания сходки стала только черноволосая обезьяна, остальные неблагонадежные поспешили разъехаться. Сначала они ходили по разным краям детской площадки, искоса поглядывая друг на друга, потом обезьяна подошла и спросила, нет ли зажигалки. Зажигалки не было. Тогда обезьяна попыталась завести какой-то дурацкий разговор. Односложными высокомерными ответами Инга торпедировала беседу в зародыше, и они опять разошлись, чтобы мерить шагами площадку и коситься друг на друга через плечо. Валдис освободился неожиданно быстро. Из подъезда их вышло четверо. Муса и Петерс сели в «запорожец» и поехали, видимо, на вокзал. Еще один парень, размахивая пустой сумкой, заспешил к соседнему дому, где на первом этаже всегда можно было разжиться спиртным, а Валдис, отпирая машину, взмахнул рукой и весело крикнул: – Девчонки! Девчонки? Оказалось, обезьяне негде ночевать, и она останется у Валдиса. Не бросать же ее на улице, правда? – А как же мы? – А что мы? – Валдис внимательно посмотрел Инге в глаза. – Нам что, места не хватит? Бабкина комната пустует, вот она там и устроится. Не понимаю, что тебя не устраивает? Действительно, что не устраивает? У Валдиса квартира большая, родители почти все время в отъезде, а не по годам бодрая бабка сидеть дома тоже не любит, то в соседний город к родственникам уедет, то на хутор наведается. Так что у Валдиса часто ночевали друзья, Инга давно знала об этом и ничего предосудительного не видела. Но то – друзья, соратники по подпольной борьбе, а тут – обезьяна. Тем более, с которой он целовался. Инга попыталась устроить скандал, но Валдис оказался неожиданно тверд, и к нему домой они поехали втроем. Там замерзшая Инга пошла принять душ, а обезьяна встала к плите и приготовила ужин. Кто бы подумал, что под такой внешностью скрывается кулинарный талант? Все было очень вкусно. Выпили две бутылки вина, понемногу разговорились. К концу ужина захмелевшая Инга уже не чувствовала неприязни к черноволосой. Та первой поднялась из-за стола, быстро помыла посуду и ушла спать. Инга и Валдис еще посидели, а потом переместились в его комнату, прихватив непочатую бутылку «Киндзмараули». В постели Валдис вместо того, чтобы приступить к делу, начал рассуждать о политике и национальном движении. Остановить его было невозможно. Он говорил, и говорил, и подливал Инге вина. Она задремала. Когда она проснулась, Валдиса рядом не было. Зато из-за двери доносились очень характерные звуки. Она заглянула в бабкину комнату. Валдис и черноволосая занимались любовью, и прошло много времени, прежде чем они обратили внимание, что на них смотрят. Они одновременно подняли головы и улыбнулись. Валдис – растерянно, черноволосая – оскалом пантеры, замершей над добычей. Инга позволила увести себя на кухню и внимательно выслушала все, что говорил Валдис. Она никогда его так внимательно не слушала. И не рассматривала. У нее будто открылись другие глаза. Как она могла полюбить такое ничтожество? Она стояла, прислонившись к стене. Он сидел за столом, положив ногу на ногу. Полы длинного клетчатого халата то и дело распахивались, оголяя коленку, покрытую несколькими старыми шрамами. Наверное, он в детстве часто падал с велосипеда. Или постоянно что-то выпрашивал. Он курил, беря одну за другой сигареты из пачки красного «Мальборо», оставленного черноволосой. Инга заметила, что вместо фирменных сигарет в пачку напихано что-то отечественное, с сырым вонючим табаком. Инга подумала, что и Валдис такой. Дерьмо в яркой коробке. Он повторял то же, что говорил раньше. Про талант, про искру, про порывы. Когда заметил, что слова отскакивают, как от стенки горох, его лицо исказилось. Он с силой раздавил в пепельнице окурок и откинул со лба непослушную челку. – Ладно, ты сама напросилась! Значит, так: между нами все кончено. Если ты такая непроходимая дура, я не желаю иметь с тобой никаких дел. А если ты начнешь говорить, что мы с тобой спали, я приведу десять свидетелей, которые… – В школе нас осматривал гинеколог. – И что?.. – Я ему все рассказала, а он записал это в медицинскую карту. – И что?.. – Ничего. Ты, кстати, себе бороду подпалил. Иди побрейся. Как оказалось впоследствии, угроза мифическим гинекологом имела большие последствия… Инга думала, что ее чувства растоптаны и что она никогда больше не сможет так полюбить. А еще ей казалось, что она заново родилась. И это было приятно. Чтобы отвлечься, она взялась за учебу, бешеными темпами наверстывая упущенное с сентября. Валдис постепенно забывался. Но он не дал забыть о себе. Он объявился ровно через месяц, день в день. Стоял май, приближался Последний звонок и выпускные экзамены. Инга возвращалась из школы и увидела знакомую иномарку. Пока думала, пройти мимо или обойти стороной, Валдис выскочил и потащил ее в машину. У него был такой взъерошенный и жалкий вид, что от изумления она безропотно подчинилась. – Нашу ячейку накрыли! – выпалил Валдис. Инга как-то сразу поняла, о чем идет речь: – Поздравляю. – Дура, ты не понимаешь! – Будешь обзываться, я уйду. – Инга взялась за ручку двери. Валдис крепко сжал ее запястье. Инга попробовала высвободиться – не получилось. – Пусти! Он держал. Глаза у него были немного безумные. Боковым зрением Инга увидела, что в конце аллеи идут два милиционера, и выразительно посмотрела в ту сторону. Валдис разжал пальцы, как будто обжегся. И забормотал: – Понимаешь, всех повязали. Никто не ушел! Петерс пытался сопротивляться… Дурак! Их же было столько народу! И КГБ, и менты… Нашли весь наш архив, все материалы, все списки. Ты представляешь, что теперь будет? – А ты почему на свободе? Сбежал? – Оттуда сбежишь! Меня выпустили на подписку. Я неделю отсидел в камере, а потом меня выпустили. Теперь из города нельзя уезжать. Инга подумала, чем эта история может кончиться для нее. Перспективы получались одна хуже другой. Вряд ли эти горе-подпольщики станут молчать про нее. Скажут, что посещала собрания, размножала списки, носила листовки… – Следователь про тебя знает, – подтвердил Валдис ее худшие опасения. – У тебя только один выход. Надо пойти и все рассказать. Самой пойти. – Ты с ума сошел? Она посмотрела в его лицо и поняла, что он именно так и поступил. Разве что пришел под конвоем, а не добровольно. Но зато рассказал больше, чем спрашивали. Чем и купил себе свободу. – Как раз я-то с ума не сошел. – Валдис жалко улыбнулся. – Меня просто поставили в такие условия. У меня было безвыходное положение, понимаешь? Они все без меня знали… И зачем я с тобой когда-то связался? Мне сказали, что я могу пойти по политической статье, а могу – за совращение несовершеннолетних. Там срок меньше, чем за политику, но живым никто с зоны не возвращается. Что я должен был выбрать? – Откуда они узнали про нас? – От твоего чертова гинеколога! – Он не мог рассказать. – Да откуда ты знаешь! – Он не знал ничего. Понимаешь? Я ему не говорила про тебя. И никому не говорила. Ни-ко-му. Ты сам проболтался. Или, – Инга на секунду задумалась, – или твоя обезьяна им все рассказала. Она ведь тоже попалась? – Катька? – У Валдиса расширились зрачки. Казалось, в них отражаются мысли, пчелиным роем гудящие у него в голове. – Катька, не Катька – тебе лучше знать. Цыганка твоя черномазая. – Она не цыганка. – Голос Валдиса прозвучал вяло. Инга посмотрела на него с легкой жалостью. Бледное лицо, спутавшиеся сальные волосы, жидкая бороденка… Инга открыла дверь и выставила ногу за порог. – Какой же дурой я была, когда в тебя влюбилась. Ничего, в следующий раз буду разборчивее. Прощай, милый! А к следователю я не пойду… В шесть часов пришли с работы родители, а в шесть ноль пять в квартире начался обыск. Его проводили несколько милиционеров и двое в штатских костюмах – очевидно, сотрудники КГБ. Подрывной литературы и антисоветских листовок не обнаружили, зато нашли холщовый мешочек с патронами для автомата, лежавший в самом дальнем углу на антресолях. Нетвердым голосом папа признал находку своей и сообщил, что боеприпасы привез много лет назад с военных сборов, так сказать, на память об армии, и давно забыл об их существовании. Мама схватилась за сердце. Папу увезли и отпустили только утром. Он пришел напуганный и тихий. Инга боялась встречаться с ним взглядом. Сначала родители долго разговаривали при закрытых дверях, потом вызвали дочь. – Надо им все рассказать, – велел отец, глядя в пространство. Перед допросом с Ингой долго беседовал оперативный сотрудник. Он так представился – «Оперативный сотрудник», а звание и фамилию не назвал. Угостил бразильским кофе и свежим пирожным, расспросил об учебе, о планах на будущее. Инге казалось, что он все знает и без нее. А потом в мягкой форме предъявил ультиматум. Или она активно сотрудничает со следствием и проходит по делу свидетелем, или статью накручивают и ей самой, и отцу. У него вообще положение аховое. Она просто бумажки писала, а он хранил дома боеприпасы, предназначенные для насильственного свержения государственного строя. Или для совершения покушений на представителей государственной власти – с этим еще предстоит разобраться. – А если я буду… сотрудничать? – Мы зачтем папе добровольную выдачу, а это освобождает от уголовной ответственности, – не моргнув глазом, заявил комитетчик. – Кроме того, мы же ведь понимаем, что участие в предварительном следствии и на судебном процессе займет много времени, а потому готовы поспособствовать тому, чтобы ты нормально закончила школу и поступила в высшее учебное заведение.