Пекуш вновь надолго замолчал, повернувшись к окну. Огоньков сигарет стало больше, и вспыхивали они ярче. Иногда до нас долетали обрывки речи на незнакомом мне языке и громкий смех. Мне показалось, что я разобрал слова «Иван» и «Алёша». Пекуш поморщился: – Думали, как лучше, а сделали, как всегда. Думаешь, кого сюда собрали, спортсменов? Черта с два! Сюда попали джигиты, у которых хватило денег заплатить военкому, чтобы служить рядом с домом. Многие из них занимались борьбой, у кавказцев это в крови, но выше первого юношеского разряда никого нет. Мне обещали прислать нормальных ребят из других частей, но никого не прислали. И до осени не пришлют. Может, будут какие-нибудь футболисты или легкоатлеты, но мне нужны рукопашники. За создание новой системы перед генералом я отвечаю лично, с меня и будет весь спрос в ноябре. Ты должен постараться, Ордынский! Я кивнул. Я чувствовал себя гордым от оказанного доверия. И был рад, что старый сослуживец отца не обманул: тут действительно интересно и два года не пропадут даром. – С завтрашнего дня начинаются интенсивные тренировки. Заниматься с тобой я буду лично, по особой программе. Определенные наработки у меня уже есть. Кроме тебя, я могу рассчитывать разве что на Лысенко. Правда, по сравнению с твоим послужным списком его победы не блещут, он всего лишь занял третье место на первенстве города по вольной борьбе, да занимался каким-то доморощенным джиу-джитсу у подпольного тренера. – Кузякин, кажется, тоже борец, – сказал я осторожно. Пекуш махнул рукой: – Борец – это не только запись в спортивном билете, но и бойцовский характер. А у него характера – ноль. Половая тряпка, а не мужик. И он, и этот парашютист-бегун Телятников. Достаточно вспомнить про дембельский поезд. – Это вам Лысенко успел рассказать? Пекуш внимательно посмотрел на меня и не ответил. Опять повисла долгая пауза. Неожиданно Пекуш закруглил разговор: – Кроме вас четверых, среди солдат русских нет. И до осени не ожидается. В ВМО одни таджики подобрались, даже из одного аула, по-моему. Они держатся обособленно, своей мафией. Есть еще Савчук и Бальчис, но они, так сказать, в другой весовой категории. Если увидят – помогут, но за всем уследить они не в состоянии. Так что держаться надо самим. Дедовщины у нас тут в принципе нет, но сложные ситуации могут возникнуть. Если что – обращайся прямо ко мне, я вмешаюсь. Но лучше решать проблемы самостоятельно. Сперва будет трудно, но со временем это оценят. Вернешься на гражданку настоящим мужиком. Я долго не мог заснуть. Из соседних кубриков доносились голоса и скрип кроватей. А я лежал и вспоминал отца. Мне казалось, что, прожив почти всю жизнь в военном городке, я кое-что знаю об армии. Судя по тому, что я увидел и услышал за два дня, я здорово заблуждался. Отцу форма не шла. У него было доброе и немного растерянное лицо, на котором криво сидели очки в тяжелой роговой оправе, он застенчиво улыбался и говорил тихим голосом. Я никогда не слышал, чтобы он ругался матом – а в моем детстве матерная речь звучала отовсюду, ей виртуозно владели и взрослые, и мои сверстники. Мать в сердцах однажды крикнула отцу: – Хоть бы ты ругаться научился, как мужик! Он часто уходил на охоту, но вместо ружья брал с собой фотоаппарат «Зенит» с сильной оптикой. Нормальной охотой увлекались многие наши соседи. Они хвастались друг перед другом трофеями и вкусно готовили мясо во дворе перед домом. А отец по вечерам запирался в ванной и печатал свои фотографии, колдуя над реактивами и переводя огромное количество фотобумаги, пока не удавалось добиться нужного качества. Из ванной он выходил поздно ночью, усталый, но очень довольный, и долго промывал фотографии в жестяном тазике. Мать просыпалась и кричала ему: – Ну когда ты угомонишься? Уходя утром на службу, он старался не шуметь, но непременно что-нибудь ронял в коридоре, и я просыпался. Если он это видел, то начинал смущенно улыбаться, поправлял тяжелые очки и мялся у дверей, как будто хотел мне сказать что-то важное, но так ничего ни разу и не сказал. А еще он приводил домой солдат. Мать хоть и ворчала на это, упрекая отца, что он не бережет семейный бюджет и заставляет ее лишний раз мыть полы, всегда с удовольствием готовила котлеты и борщ, чтобы было, чем угостить. Те солдаты не были наглыми и не выглядели зачморенными. Вежливо здоровались, организованно мыли руки и порывались вымыть посуду после еды, а за столом рассказывали о своих семьях, зачитывали письма из дома, строили планы на будущее. Увольняясь, они не забывали зайти попрощаться и дарили маме цветы. В детстве я стеснялся отца за то, что он не как все. Однажды мой одноклассник, папа которого был капитаном офицерской футбольной команды и организатором выездов на шашлыки, обозвал его рохлей и подкаблучником. Мы подрались. Я победил и заставил одноклассника извиниться. Но потом долго сидел позади школы и думал, что он сказал правду. Вечером отец этого парня пришел к нам домой разбираться. Я не слышал, о чем мои родители с ним говорили. Инцидент закончился ничем. А на следующий день отец отвел меня к Мастеру, который, хоть и давно уволился из армии, продолжал жить в нашем городке и на общественных началах обучал ребят самбо и восточным единоборствам. Я начал тренироваться, увлекся и вскоре стал лучшим учеником. Хотя Мастер никогда не говорил со мной о родителях, в процессе тренировок изменилось мое мнение об отце. Я перестал его стесняться, и мы больше времени начали проводить вместе. Я подумал: неужели в подчинении отца были такие солдаты, как Острокнутов, Лысенко, Телятников или храпящие за стенкой кавказцы? Как он с ними справлялся? Тогда было время другое? Или они так сильно менялись по дороге из казармы к нам домой? 2 Посреди ночи меня разбудил Телятников: – Ты в туалет, случайно, не хочешь? – Не хочу. – А мне вот приспичило. Может, сходим? Бальчис говорил, ночью по одному не ходить. Телятников с надеждой смотрел на меня. Я чертыхнулся и откинул одеяло. Ладно, во всем надо искать положительное зерно. Не помешает узнать, как протекает ночная жизнь в нашей части. Раз уж меня все равно разбудили, так почему бы не сделать это сейчас? Я быстро оделся, и мы пошли. Телятников зацепил ногой табуретку. – Тише ты! – Я толкнул его в спину. Коридор освещался несколькими лампами, горевшими вполнакала. Кровать Бальчиса была пуста. Куда он подевался? Когда я вернулся от Пекуша, сержант спал на одеяле, накрыв лицо журналом «Вокруг света». В предбаннике было пусто, зато на крыльце казармы сидело человек пять во главе с дневальным. Двое резались в нарды, остальные переговаривались на своем гортанном наречии, лениво следя за игрой. Они неохотно раздвинулись, давая нам пройти. Туалет был такого же типа, как и в пересыльном пункте. Я быстро управился и сказал рассевшемуся Телятникову: – Я тебя на улице подожду. Смотри, не провались в дырку. Я вышел, бесшумно открыв и закрыв дверь. Кавказцы на крыльце казармы меня не заметили. Я отступил в густую тень за углом туалета. Кроме нашей казармы, на крыше которой был укреплен мощный фонарь, освещались склады, караульное помещение, КПП и широкая дорога от КПП к штабу. В штабе свет горел в нескольких окнах. Стеклянный павильон чайной был погружен в темноту, хоть сейчас взламывай дверь и бери продукты из холодильника. Интересно, откуда у меня такие мысли?.. ДОС[5] яркостью иллюминации тоже не отличался. Тускло светилось несколько фонарей на столбах, синел экран телевизора в окне крайней дачи, кто-то не спал в трехэтажке. Меня заинтересовала санчасть. Боковым зрением я зафиксировал мелькнувший за темным окном лучик света и стал смотреть повнимательнее. Через какое-то время опять мелькнул свет, а потом я разглядел крохотную оранжевую точку. Дверь сортира громко хлопнула, и вышел Телятников. Кавказцы, как по команде, бросили играть и трепаться и посмотрели на него. Телятников замер и неуверенно позвал меня. Чертыхаясь, я вышел из-за угла. – А я думал, ты ушел… Не отвечая, я посмотрел на санчасть. Там было темно. Но ведь кто-то же совсем недавно там пользовался фонариком и курил? Мы пошли к казарме. Теперь кавказцы не торопились освобождать нам дорогу. Сидели, развалясь и вытянув ноги. Я аккуратно перешагнул и оказался на крыльце. Телятников был не столь ловок и зацепил сапогом чью-то руку. – Ты чиво, бил-лять? – услышал я звонкий голос, сопровождавшийся характерным звуком пощечины. Я развернулся и отступил, чтобы держать всех потенциальных врагов перед глазами. Пинком захлопнул дверь казармы, сместился налево, поближе к железной колонне, поддерживавшей козырек над крыльцом. Телятников замер в растерянной позе. На его щеке наливался кровью отпечаток ладони. Перед ним стоял низкорослый худощавый кавказец с тонкими усиками. Четверо остальных продолжали сидеть, с любопытством глядя, как развернутся события. На меня они не обращали внимания. Лишь один, самый рослый, покосился через плечо, но забыл обо мне сразу, как только Телятников, широко размахнувшись, ударил противника. Несмотря на крестьянский замах, удар вышел слабым. Телятников попал по скуле и тут же опустил руку, будто убоявшись собственной смелости. Его противник удивленно потрогал место, по которому пришелся удар, цокнул языком и сказал, очевидно, что-то веселое. Земляки рассмеялись и начали неторопливо подниматься. Телятников умоляюще посмотрел на меня. Перехватив его взгляд, обернулся рослый кавказец: – Костя, да? Нэ надо лэзть, ага? Пуст оны самы, как мушчына с мушчына, ага? Телятников раза в полтора превосходил противника по весу и был почти на голову его выше, но перспектива сразиться один на один его не прельщала. Опустив руки, он пятился и вздрагивал всякий раз, как только худосочный кавказец делал резкое неожиданное движение. А тот не торопился нападать, предпочитал пугать Максима и непрерывно бормотал смесь русских ругательств с неизвестными мне словами. Я знал, чем все это закончится, и не ошибся в прогнозе. Под одобрительный гомон товарищей кавказец начал атаку и провел захват за ноги. Несколько секунд Телятников сопротивлялся, пытаясь сохранить равновесие и сбросить вцепившиеся в него руки. В последний момент он отчаянно ударил противника по спине, но это только раззадорило кавказца. Он провел четкий прием из арсенала вольной борьбы, и Телятников полетел на асфальт. Если бы кавказец этим и ограничился, я бы, наверное, не стал вмешиваться. Но он оседлал Максима и принялся наносить сухие быстрые удары, сопровождаемые ругательствами на русском. Там было и про маму Телятникова, и про него самого, и про всех славян в целом. Когда Телятников закрывал голову, кавказец бил по ногам и под ребра. Если Максим опускал руки, использовал удары раскрытыми ладонями по лицу. Закусив губу, Телятников мычал, дергался, но сбросить противника, по-моему, даже не пытался. – Хватит! – Я шагнул вперед. Растопырив руки, рослый кавказец преградил мне дорогу. Он улыбался: – Костя, нэ надо, да? Пуст оны самы… Я сделал финт справа и ударил левой по печени. Выпучив глаза и вскрикнув, рослый упал на колени. Следовало бы надежно обездвижить его, но трое других не дали мне времени. С похвальной быстротой они бросились на меня, и пришлось отступить, чтобы обрести тактическое преимущество. Их натиск был яростным, но неумелым. Когда противников много, но они плохо организованы и слабо обучены, они лишь мешают друг другу. Драться с одним, но специалистом, пусть даже он специалист среднего уровня, намного труднее. Впрочем, чтобы так рассуждать, надо долго тренироваться… Я остановил первого длинным выпадом в солнечное сплетение, схватил за одежду и спиной вперед толкнул на того, который подбирался ко мне с левой руки. Одновременно скользнул назад и направо и боковым ударом ноги сбросил третьего с крыльца. Увидев, что в ближайшее время он не опасен, я сконцентрировался на втором, с повязкой дневального. Он был подготовлен получше товарищей и попытался продолжить атаку, с шумным выдохом нанося по мне короткие и жесткие тычки. Я ушел в сторону, продернул его мимо себя и захватил выпрямленную руку на болевой прием. Усилив нажим на локтевой сустав и запястье, я заставил его приподняться на цыпочки и семенить вокруг меня, пока я разворачивался, чтобы оценить обстановку. Двое валялись, рослый медленно поднимался, последний, оставив Максима лежать на спине, шел к крыльцу, набычив голову и потряхивая руками. Что ж, не самый плохой результат для десяти секунд боя… Рослый поднялся, увидел доску для нард и шагнул к ней. Победитель Телятникова чуть сбавил шаг. Видимо, он решил напасть последним. Хочет дождаться, пока я устану? – Отпусти, ё…твою мать, больно! – без всякого акцента взвизгнул дневальный. – Ё… твою мать, свинья волосатая! – отреагировал я и трижды ударил коленом: в печень, в солнечное сплетение и в щетинистый подбородок, после чего швырнул обмякшее тело на газон у крыльца. Три-ноль в мою пользу. Будем побеждать с сухим счетом. – А-а-а! – поднявшийся Максим догнал своего обидчика и накинулся на него сзади. От неожиданности тот присел, и они бестолково закрутились на месте. Это не могло длиться долго, но на какое-то время Телятников мне помог. Ладно, и на этом спасибо. Рослый бросился на меня, замахиваясь сложенной доской для игры в нарды. Ничего не стоило увернуться, но я решил покуражиться и, прыгнув навстречу, ударом ноги разбил доску. Рослый застыл, ошарашенно глядя на зажатые в его руках щепки и обломки фанеры. Я приземлился, сделал несколько круговых махов руками и, состроив зверскую рожу, принял эффектную стойку: одна нога полусогнута, другая выпрямлена вперед и чуть влево, руки подняты до уровня плеч. С серьезными противниками я бы не стал так кривляться, но после трюка с разбитой доской почувствовал, что победа в кармане, вот и решил слегка поразвлечься. Если моя клоунада подействует, резонанс от победы будет значительнее, чем если я просто отмудохаю их кулаками. – Самбыст? Ты дырёшься нэ как самбэст… – рослый попятился и бросил обломки. – Это что тут происходит? – донесся из темноты знакомый бас с легким прибалтийским акцентом. Я выпрямился и опустил руки. Телятников соскочил с худощавого и подбежал ко мне. Я мгновенно отметил, что внешних повреждений на нем не заметно; и то хорошо. Рослый развернулся и разглядел Бальчиса, неторопливо топающего к казарме со стороны караульного помещения: – Трыныруемса, товарыщ сержант! Костя нам приемы показывает. – Тренируетесь? – Бальчис наконец вышел из темноты и встал, положив руки на ремень. – Я вам сейчас такую тренировку устрою! Пятнадцать километров с полной выкладкой и в противогазах. А ну-ка марш спать!