Я вышел, присел на высокий поребрик напротив входа в столовую. Мимо, зажав под мышкой какой-то объемистый сверток, проходил замполит. Увидев меня, круто изменил курс. Я неторопливо поднялся. – Почему без головного убора?! – У замполита были почти буденновские усы и луженая глотка. – Я в санчасти лечусь. – Если лечишься – лечись, не хрен в таком виде по территории шастать! Ты бы еще в пижаме пришел. Как твоя фамилия? Гордынский? – Так точно, товарищ майор. Гордынский. – Запомни, Гордынский, я про твои выкрутасы наслышан. С гулькин хрен прослужил, а гонору, как у дембеля. Ну-ка бегом марш в санчасть! – Не могу, товарищ майор. Бегать врач запретил. Замполит побагровел и дернул ушами. Но почему-то смолчал. Поправил сверток под мышкой, оглянулся и направился прежней дорогой в сторону офицерского городка. Из столовой, вытирая губы, появился Кузякин. Недалеко от дверей курили таджики и прапор из ВМО. Прапор рассказывал что-то смешное, и солдаты радостно смеялись, хлопая друг друга по плечам и толкаясь. Кузякин выпросил у них сигарету и подошел ко мне. Я встал с поребрика: – Пошли прогуляемся. – Куда? – Посмотришь, как я теперь живу. – У меня времени нет… – Куда торопиться? Успеешь! Он пожал плечами и зашагал рядом со мной. – Лысенко с Савчуком где? – Вроде бы на маяк их отправили. Блин, почему Андрюхе повезло, а не мне? Савчук, конечно, козел, но с ним все-таки можно жить. – Про меня что говорят? – Я не знаю, о чем черные лопочут между собой. А нам Бальчис сказал, что ты с какими-то местными перемахнулся. И Пекуш допрос учинил: когда лег, во сколько встал, куда пошел…А я знаю? Я ж спал, не слышал ничего… Мы вошли в санчасть. Я оставил Кузякина в палате и пошел убедиться, что кроме нас, никого больше нет. Потом запер входную дверь на палку и вернулся. Кузякин в сапогах лежал на свободной кровати и смотрел журналы. – Я вижу, ты здесь не хреново обосновался. Может, тоже чем-нибудь заболеть? – Заболеешь. – Ты о чем? – он сбросил ноги на пол и насторожился. – Из-за чего они накинулись на Макса? – Ты что, Низама не знаешь? – Видать, ты с ним хорошо познакомился! – Я ударил Кузякина по голени. Он вскрикнул и остался сидеть с разинутым ртом. Я взял его за воротник, приподнял и ударил коленом в живот. Когда я его отпустил, он упал. – Вставай, а то будет больнее! – Не надо… – Вставай! Он поднялся, трясясь и закрывая пах руками. Я коротко ударил его в солнечное сплетение и отошел к окну, не глядя, как он корчится на кровати, хватая ртом воздух. Отогнув край полотенца, я выглянул на улицу. Там была совсем другая жизнь. На площадке играли дети и гуляли мамы с колясками. Двое прапорщиков с большими пакетами стояли у подъезда многоквартирного дома. Со стороны КПП ехал белоснежный «мерседес» Оксаны. Боковое стекло было опущено, и я видел, как она двумя пальчиками держит руль. Убедившись, что она направляется к дому, а не в санчасть, я отошел от окна. – Ну, так что? Кузякин лежал поперек кровати и волком смотрел на меня. Я угрожающе шагнул к нему. Он поджал ноги: – Не надо, я все скажу. – Говори. – Макс видел, как тебя били. Его в ту ночь припахали убрать караулку. Ты разве не помнишь, что его подняли раньше тебя? Я не помнил. Мне казалось, что Телятников спал, когда я уходил вместе с Лысенко. Но я вполне мог ошибиться, глядя на скомканное одеяло. Он ведь всегда дрых, накрывшись с головой. – Дальше чего? – Он, когда шел из караулки обратно, видел, как тебя вытаскивают из казармы. Савчук и эти три дембеля, которые в Махачкале были. Вытащили и бросили. Макс в кусты спрятался, видел все. Савчук ушел, а к этим подошел Низам. Они там поговорили о чем-то и разошлись. Низам в казарму, а эти трое через забор, и на машине уехали. Макс хотел к тебе подойти, а тут Бальчис идет. Якобы из караулки. Только в караулке его не было… Ну, Макс прибежал сюда и сделал вид, что спит. Потом Бальчис пришел, нас поднял, и мы тебя сюда отнесли. Доктор сразу посмотрел и сказал, что ничего страшного… Вот и все! – О чем Низам с этими разговаривал? – Честно, не знаю! – Кузякин прижал ладонь к сердцу. – Макс только одну фразу расслышал. Что-то типа: «Хватит, ему еще на соревнованиях выступать». Это Низам сказал. – Понятно, что не Макс. Так за что же Макса-то, а? Кузякин вздохнул: – Они вообще-то просто хотели узнать, что он видел и слышал. Низам на него этих обезьян натравил, чтоб напугали как следует. А потом не смог их остановить. Вернее, не захотел… – А откуда Низам узнал, что Макс что-то видел? Ты ему рассказал? Кузякин несколько раз судорожно сглотнул и остался сидеть, открыв рот и прижимая руку к груди. Я врезал ему ногой по шее, и он упал на бок. Железная кровать задребезжала. – Еще? – Хватит! У меня же… – Он потер ушибленное место. – Тут же видно останется! – Плевать, объяснишь как-нибудь. Ну, так я жду! Кузякин сел, свесил руки между колен: – Низам догадался о чем-то. Вчера днем позвал меня и спросил, не знаю ли я, с кем ты подрался. А как я мог соврать? Он же насквозь мысли читает! – Значит, заложил друга? – Он мне не друг… – Не боишься, что тебя следующего на палку наденут? Кузякин промолчал. – Пошел вон, – устало сказал я, садясь на табуретку. Повторять не пришлось, Кузякина как ветром сдуло. Но один я оставался недолго, появилась Оксана. – Привет! Какой-то ты мрачный… Как служба, солдат? – Сплошной албанский детектив. – Я криво улыбнулся. Она подошла и встала передо мной. На ней опять была военная форма. Я обхватил ее за колени и прижал. Она взъерошила волосы у меня на затылке. Я не видел, но чувствовал, что она улыбается. – Смеляков был? – Приходил. – Что доктор прописал? Я ответил краткой фразой, встал и потащил Оксану на кровать. Когда мы закончили, она минутку полежала, глядя в потолок и прижимаясь ко мне, а потом поднялась и поправила одежду. Ни она, ни я не раздевались, слишком велико было охватившее меня возбуждение. Несколько пуговиц на рубашке Оксаны оказались оторваны, «молнию» на боку юбки заклинило. – Хорошо, что шмотки казенные, – усмехнулась она. – А то с вами их не напасешься. – С нами? – С тобой, только с тобой! С кем же еще? Я тоже поднялся. Оказалось, мы впервые стоим рядом. Оксана была сантиметров на пять выше меня. Я почему-то почувствовал раздражение от этого обстоятельства. Она это заметила и сказала умную фразу: – Что, не любишь, когда женщина доминирует?