– Я тоже никого не ограбил и не убил. – Насчет второго не спорю. А вот насчет первого – мы с тобой, видимо, не сходимся в терминах. Или, как у вас говорят, в понятиях… После армии ты с друзьями долго занимался всякой мелочовкой, совершенно не оправдывающей твоего громкого прозвища Чемпион. Ларьки, видеосалоны, кассеты, дефицитные книжки… Денег не хватало, из-за этого вы грызлись все время. Сколько ты тогда имел в месяц? Уверен, что не больше, чем я. Тебе еще как тренеру хоть что-то платили, а остальные только числились в разных местах, не получая зарплаты. Все хотели большего, но никто не мог предложить ничего умного. Голимым криминалом вы старались не заниматься. Те, кого это не устраивало, от коллектива откололись. Остались ты, Кушнер, Пучковский, Плаксин и Берестнев. Остальных я не считаю, остальные просто массовка. Скорее всего, и вы бы долго не протянули, но тут тебе, наконец, подвернулась настоящая тема. К тебе обратился Добрынин Евгений Виленович, отец покойного Никиты. Уважаемый в городе человек, спортивный врач, создатель одного из первых медицинских кооперативов. Он как раз начинал заниматься поставками импортных медикаментов, и ему требовалось прикрытие от рэкетиров. Странно, что при своих связях в спортивных кругах он обратился именно к тебе, мог бы подыскать кого-нибудь повесомее. Но, как я понимаю, его мучило чувство вины за то, что он когда-то подозревал тебя в убийстве сына, да еще и натравил каких-то головорезов. Короче, как бы то ни было, а вы договорились. И с тех пор у вашей бригады начался путь наверх. Поскольку тема была твоя, ты и выбился в лидеры. Ну и сильный характер, конечно, помог, я этого не отрицаю. Хотя не все твое лидерство признают. Плакса, например, только и ждет, когда ты ошибешься. Пучковский смотрит ему в рот и собственного мнения не имеет. Но Кушнер и Берестнев однозначно на твоей стороне, так что пока твоему лидерству ничего не угрожает. Точнее, до сегодняшнего дня не угрожало. Кто знает, как все обернется, пока ты будешь сидеть? Всегда много желающих занять царское место, а уж когда оно становится вакантным!.. – Я действительно знаком с Евгением Виленовичем. И все, про кого вы говорили, – мои друзья, это правда. Но никакой… – Перестань, ради бога! – Цыганков поморщился и раздраженно раздавил в пепельнице окурок. – Неужели тебе не ясно, что я про вас знаю все? – У всех есть враги. Может, вам кто-то про меня что-то наврал и вы поверили? – Могу тебе маленький пример привести, чтобы ты убедился, что я знаю вещи, про которые ты сам забыл. Привести? – Любопытно послушать… – Послушай! Цыганков взял третью сигарету, неторопливо, с насмешкой поглядывая на меня, закурил и начал рассказывать. Была у Лехи Пучковского одна малая придурь. Далеко не всегда, но достаточно часто он любил хлопать по задницам баб, высунувшись из окна автомашины. Идет себе девушка по тротуару, не думает ни о чем. Плакса притирает машину вплотную к поребрику, катится на медленной скорости, а Леха опускает стекло и бабу за задницу – хвать! Крики, визги; баба отпрыгивает, тачка с хохочущими Плаксой и Лехой уносится прочь. Несколько раз у Пучковского удачно все проходило. Мне его развлечение было не по душе, но Леха и слушать ничего не хотел: – Им же самим это нравится, ты чего! – Если моя жена идти будет, ты ее тоже?.. – Ты чего, я ж Ингу знаю! – А если б сестру твою или жену из каждой машины за жопу стали хватать – тебе бы понравилось? – У меня нет сестры. А жена, когда я женюсь, пешком шлындать не будет. Тем более по вечерам и одна. Короче, «осчастливил» он, таким образом, десяток красоток, а на одиннадцатой обжегся. Уж что ему там с пьяных глаз померещилось, я не знаю, может, просто весенний воздух подействовал, но вместо кругленькой мягкой задницы он засадил по металлическому ограждению тротуара и сломал руку в локте. В машине, кроме Лехи и Плаксы, был тогда еще Берестнев. Пострадавшего эвакуировали в травмпункт, сочинили для доктора какую-то правдоподобную сказку. Пучковский с обоих взял слово, что они никому ничего не расскажут. Даже мне поначалу пытались мозги крутить, но я их быстро вывел на чистую воду. Леха тогда больше всего сокрушался, что впервые позарился не на красотку, у которой ноги растут от ушей и везде, где положено, приятные выпуклости имеются, а на какую-то грымзу зажатую, которая голого мужика только в учебнике анатомии видела. Ему показалось особенно классным такой «синий чулок» оприходовать. Пусть и у нее, дескать, будет в жизни, что вспомнить… Так вот, эту историю Цыганков обрисовал мне в нескольких фразах, но так смачно, что я слегка выпал в осадок. Откуда такие подробности? Разве что это именно он шел вместо девушки, и конкретно его Пучковский пытался пощупать… В кабинете было уже не продохнуть от табачного дыма, и Цыганков приоткрыл форточку. После этого сел на подоконник и скрестил на груди руки. Я заметил, как лоснятся рукава его полосатого пиджака. Может, освещение просто падало так, но мне показалось, что еще чуть – и сквозь ткань выступят локти. – А теперь – о твоем пистолете, – заговорил он после паузы. – О каком пистолете? – Который в машине лежал. Ответ я подготовил заранее: – На машине мы по доверке катаемся. Я без понятия, где там что может лежать. Пистолет? Никогда не видел! Цыганков усмехнулся: – Еще скажи, что доверенность на «холден» Плаксе выписал штурман дальнего плавания. ТТ – китайского производства, стало быть, он его вместе с машиной из загранки привез. – Не знаю, вам виднее. Но я никаких пистолетов в машину не клал, это точно. – Из него ведь стреляли недавно. Не боишься, что трупик всплывет? – Не боюсь. – Снаружи ты пушку протер. А внутри? Забыл? На патронах и на магазине отпечатки остались. Как ты думаешь, чьи? Леньки Пантелеева? Твои! – Почему? – тупо спросил я, уже понимая, что здорово лоханулся. – Потому, что мы уже успели сравнить. Может, ты этого и не помнишь, но твоя дактокарта у нас с восемьдесят седьмого года имеется. А то, что на затворе и рукоятке все чисто – это нам только на руку. Не выйдет сказать, что ты пушку около дома нашел и вез сдавать в отделение. Закончив тему с пистолетом, Цыганков продолжил ездить мне по ушам, демонстрируя, как много он знает о деятельности нашей бригады. Знал он, такое ощущение, все. Я морально скучнел и размышлял, кто же нас предал. Другим способом объяснить обилие и точность имеющейся у ментов информации было нельзя. А еще я думал, что те восемь лет, которые были обещаны мне в начале допроса, сидеть все же придется. Даже если он сможет доказать только треть того, о чем говорил, этого хватит. И еще хорошо, что у нас срока не суммируются, как в Америке. По ихним законам мне бы светило не меньше тридцатника. Если восемь отмерят – в каком я освобожусь? В девяносто девятом? Неприятная перспектива… И вдруг я понял, что никакого срока не будет. Ну, то есть помучиться, конечно, придется, но выйду я значительно раньше. На меня прямо озарение какое-то снизошло. Не поверите, когда я скажу, чем оно было вызвано. Обыкновенным носком. Хлопчатобумажным. Носков было два, и украшали они ноги Льва Валентиновича. Коротковатые узкие брюки, которые еще выше поддернулись, когда он перестал держать руки скрещенными на груди и засунул в боковые карманы, позволяли мне видеть эти шедевры советской легкой промышленности. Они имели самый что ни на есть совково-совдеповский вид. Бордовые, с черными ромбиками и вертикальными полосками зеленого цвета. Ингу такая расцветка повергла бы в шок. Даже для детской одежды это было бы перебором, а тут в них вырядился мент с майорскими звездами, который вознамерился меня засадить. Один носок был натянут как следует, а у второго, на правой ноге, резинка ослабла, и он сполз на ботинок, обнажив бледную щиколотку. Я успокоился моментально. Наклонив голову, будто слова Цыганкова проникли мне в самую душу и вызвали тяжкие размышления о раскаянии и явке с повинной, к написанию которой он меня ненавязчиво пытался склонить, я глазел на нижние конечности оппонента и чувствовал: ничего у него не прокатит. 3 Мне предъявили обвинение в хранении пистолета, Плаксе – по двести девятой статье, о которой говорил Цыганков. Нас арестовали и, продержав трое суток в камере на Литейном, одним автозаком переправили в «Кресты». По нашим делам Пучковский шел свидетелем. Он якобы твердил, что ничего не видел и не знает, его пугали уголовной ответственностью за ложные показания. Ничего не добившись, привлекли за неповиновение при задержании и отпустили. Мне это не нравилось… Я продолжал думать, кто из наших стучал Цыганкову и было ли наше задержание дурацкой случайностью или хитро разработанным планом. В план я не верил, но объем сведений, которым располагал Цыганков, заставлял сомневаться в любых логичных предположениях. Он приходил ко мне все три дня, в разное время, и мы подолгу беседовали. Я не совсем понимал, чего он хочет добиться. Складывалось ощущение, что он присматривается ко мне, готовясь принять какое-то важное решение. Важное, в первую очередь, для него самого. – Ты последнее время много работал, – сказал он мне вечером накануне отправки в «Кресты». – Ковал материальную базу для светлого будущего. Теперь как следует отдохнешь. Подумаешь об ошибках… – Я не хочу отдыхать. У меня много дел. – Никто не хочет. Сейчас время такое: пропустишь день – потом не наверстаешь. Так вот, об ошибках. Это правильно, что вы собрались в бригаду. Поодиночке не выжить. Но вы слишком замкнулись в себе. Слишком сильно поверили, что можете все. В этом ваша основная ошибка. Нельзя замыкаться. Надо шире смотреть. Я не понял, что он хотел этим сказать. Появилось ощущение, что я не заметил намека, который он сделал. Намека на что?.. Через несколько дней меня посетил адвокат. Это был какой-то дальний родственник Кушнера. В сталинские времена он начинал работать в прокуратуре, а выйдя на пенсию, стал защитником. – Как устроились, Константин Андреевич? Если что-то не так, я могу посодействовать, чтобы вас перевели в другую камеру. – Спасибо, у меня все нормально. Я машинально отвечал на вопросы и думал, насколько можно с ним быть откровенным. – Мишенька просил передать, что он успешно справляется со всеми делами и предпринимает все возможные и невозможные меры для вашего освобождения. Я принял решение. В конце концов если никому не верить, то можно свихнуться. А Кушнер меньше других подходит на роль предателя. В том числе и потому, что об истории со сломанной рукой Пучковского он знал только в самых общих чертах, без подробностей, которыми щеголял Цыганков. – Есть один мент… Надо повнимательнее присмотреться. Может, удастся найти с ним общий язык?