– Я думал о тебе пару недель назад, когда отец исчез. Про него говорили в новостях и называли полное имя – Рассел Дэвис Пикет. Нас ведь зовут одинаково, и так странно, когда слышишь, что Рассел Дэвис Пикет пропал. Я же здесь! – И поэтому ты подумал обо мне? – Да. Я однажды спросил, почему тебе дали такое имя, и ты сказала, что его выбрала мама. Она хотела, чтобы его звучание стало только твоим. – Вообще-то, меня назвал папа. Я помнила его слова: В твоем имени – весь алфавит, от A до Z, чтобы ты знала: ты можешь стать кем захочешь. – А твой отец… – начала я. – Правильно, определил меня на должность младшего. – Но ты – не имя. – Конечно же, да. Я не могу не быть Дэвисом Пикетом. Не могу не быть сыном своего отца. – Наверное. – И я не могу не быть сиротой. – Извини. Он посмотрел на меня усталыми глазами. – В последние дни мне все звонят и пишут. Я не дурак и понимаю, зачем. Но я не знаю, где отец. – На самом деле… – сказала я, и тут на нас упала тень. Я обернулась: за спинкой моего кресла стояла Дейзи. – На самом деле, – продолжила она, – мы услышали по радио новости, и Холмси сказала, что в детстве была в тебя влюблена. – Дейзи! – возмутилась я. – И я, такая, говорю, поехали к нему, это точно настоящая любовь. И мы договорились устроить кораблекрушение, а потом ты вспомнил, что она любит «Доктор Пеппер», и да, ЭТО НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ. Как в шекспировской «Буре». В общем, я вас покину. Можете жить долго и счастливо. Тень Дейзи ушла, и ее сменил золотистый солнечный свет. – Это что, правда? – спросил меня Дэвис. – Ну, не прям как у Шекспира. – Однако я так и не нашла в себе мужества признаться. Но, в любом случае, не соврала. Почти. – Мы же были еще детьми, – добавила я. Он помолчал. – Ты очень изменилась с тех пор. – Как? – Была такой маленькой худющей молнией, а сейчас… – Что? – Ты другая. Взрослая. Желудок отчего-то заурчал. Никогда не понимала, что чувствует мое тело – страх или радость? Дэвис смотрел мимо меня, на полосу деревьев у реки. – Мне очень жаль, что так вышло с твоим отцом, – сказала я. Он пожал плечами. – Мой папа большой засранец. Сбежал накануне ареста, потому что он – трус. Я не находила слов. Если послушать, что люди говорят об отцах, можно чуть ли не радоваться, что у тебя его нет. – Я правда не знаю, где он, Аза. А те, кто знает, ничего не скажут, потому что он может дать им гораздо больше сотни. Что такое сто тысяч? Ерунда. – Я удивленно смотрела на него. – Прости… Наверное, так нельзя говорить. – Наверное? – Ну да. В общем, ему ничего за это не будет. Он всегда выходит сухим из воды. Я хотела ответить, но тут вернулась моя подруга. С ней пришел какой-то парень – высокий, широкоплечий, в рубашке цвета хаки и таких же шортах. – Мы идем смотреть на туатару, – похвалилась Дейзи. Дэвис встал. – Малик Мур, наш зоолог. Он сказал «наш зоолог» так, будто это в порядке вещей, и все, достигнув определенного положения, приобретают себе зоолога. Я поднялась и пожала руку Малика. – Я ухаживаю за туатарой, – сообщил он. Все, похоже, решили, что я прекрасно знаю такого зверя. Малик встал на колени у бассейна, открыл люк, замаскированный плиткой, и нажал на кнопку. Из бортика выполз хромированный решетчатый мост и протянулся к островку. – Это все по правде? – прошептала Дейзи, вцепившись в мой локоть. Зоолог театрально повел рукой, приглашая нас идти первыми. Мы подошли к двери стеклянного купола. Малик провел пластиковой карточкой по замку, тот со щелчком открылся. Я шагнула внутрь и оказалась в тропиках: тут было градусов на двадцать теплее, чем снаружи, и намного больше влаги в воздухе. Мы с Дейзи остались у входа, а Малик, пробежавшись по островку, вернулся с большой ящерицей, длиной фута два и высотой – три. Ее драконий хвост обвился вокруг его руки. – Можете погладить. Дейзи так и сделала, но я заметила на коже зоолога царапины, говорившие о том, что ласка может и не понравиться рептилии. Поэтому, когда Малик повернулся ко мне, я сказала: – Не люблю ящериц. Потом зоолог в мучительных подробностях объяснил, что Туа (да, у нее оказалось имя) – не ящерица, а совсем другое с генетической точки зрения существо. Появилось оно двести миллионов лет назад, в Мезозойскую эру, так что это – практически живой динозавр. Я узнала, что туатары могут жить сто пятьдесят лет и дольше, что они – единственный выживший вид из отряда клювоголовых. На родине, в Новой Зеландии, они находятся под угрозой вымирания, а Малик написал докторскую по их молекулярной эволюции. Он говорил и говорил, пока не явился Лайл. – «Доктор Пеппер», босс. Я взяла баночки и вручила по одной Дэвису и Дейзи. – Точно не хочешь ее потрогать? – спросил Малик. – Динозавров тоже боюсь, – ответила я. – У Холмси есть почти все основные фобии, – сообщила Дейзи, поглаживая туатару. – Ну, нам пора. Мне еще нужно посидеть с ребенком. – Я вас отвезу, – предложил Дэвис. Ему понадобилось зайти домой. Я хотела подождать снаружи, но Дейзи подтолкнула меня с такой силой, что я едва не выбежала вперед. Дэвис открыл входную дверь – огромное стекло высотой не меньше десяти футов, и мы вошли в просторный зал с мраморным полом. Слева стоял диван, на нем устроился Ноа Пикет. Он играл в космическую битву на гигантском экране. – Ноа, – сказал Дэвис, – помнишь Азу Холмс? – Привет! – отозвался он, не отрываясь от игры. Дэвис убежал наверх по мраморной лестнице, оставив меня наедине с братом. То есть я думала, что мы одни, пока не услышала женский голос: – Это настоящий Пикассо. В ослепительно-белой кухне стояла женщина, одетая с ног до головы в белое, и резала ягоды. – Ого! – выдохнула я, проследив за ее взглядом. Речь шла о картине, на которой человек из волнистых линий ехал верхом на такой же волнистой лошади. – Будто в музее, – сказала женщина.