Что есть современный человек? Это — дитя своей эпохи, времени… то чему научили и к чему приучили папа-мама. Вот привезли дрова. Их надо попилить — поколоть. Кажется чего тут сложного? Наверно несложно… — если этому научился в детстве. А если у вас была квартира с центральным отоплением и дрова были только где-то там?? В каком-то сериале главная героиня просчитала мужика, выдающего себя за американца, тем как привычно он пилит двуручной пилой. Ну не амеровский это инструмент! А детский анекдот про то, как советский разведчик прокололся на прищуре глаза во время чаепития: «Русским лениво ложечку из стакана вынимать — легче глаз прижмурить». Многие ли современные мужчины сумеют без перфоратора забить гвоздь в бетонную стену? У моего отца была большущая куча гнутых и ржавых гвоздей. Он их выпрямлял и вбивал. Меня это всегда поражало — у него же была куча новых? Но нет! Они шли в ход ТОЛЬКО ПОСЛЕ старых. Так его воспитали. Видимо жила и в нем — эта война, нищенство и голод. Много ли толку в сорок шестом году от вашего умения подключить ДВД к телевизору? А вот неумение прибить подметку — сразу делает человека подозрительным. А многие ли современные девушки могут заштопать носок? Его же предварительно нужно надеть на лампочку, чтобы стежок был ровным. А ведь этому учили не только мамы, но и на уроках труда. А как погладить без утюга? У бабушек был специальный валик и бельё «катали». И это не «седая древность» — я здесь видел такие. Ох и много бытовых мелочей на которых можно выдать себя — как человека не из этого общества и этого уровня. Вы пробовали крутить самокрутки? А это целая «наука», не владеть которой курящий не мог. Хорошо хоть Сергей был некурящим, и этого можно было без труда не делать. А как «поправить» забор с одним топором? А наточить топор без наждачного круга? Не может этого не уметь молодой парень! Тем более «фронтовик»! Самый простой пример. Все помнят из фильмов крики на улице: «Точу ножи — ножницы!». Я отчего-то всегда думал, что это способ заработка. Ну мастер это — по заточке. Я, например не смогу грамотно заточить ножницы. Как оказалось — ничего подобного. Точильного камня — нету. Тупо — нет! У многих он просто отсутствует, ибо — дефицит! Не просто неумение, а его физическое отсутствие. Вот он — парадокс обыденной жизни. Я по-другому теперь воспринимаю героев из разных книг, тут не то, что на речи — на обычном вопросе спалиться можно. — Ну что Адамович? Я смотру ты таки до сих пор не нашел у себя еврейских корней? — с нарочито гипертрофированным местечковым прононсом начал Шац, поставив на мой стол банку с краской и положив рядом кисть. — Генрих, вы ломаете мене мозг. С вашим именем — вам лучше жить в Германии, а вы таки еврей! — поддержал я его шутку. В коридоре скалила зубы, слушая нас, парочка постовых — Сёма Нечипорук и казах Азамат Азаматович Турсынбаев. Сёма — хохол из под Полтавы, был бывшим артиллеристом. Мужчина он был «габаритный». Короче — «шкаф с антресолью», где-то за метр девяносто. В отличие от своего спутника Азамата — невысокого казаха с темными раскосыми глазами. Вся троица была из недавнего пополнения. — Ви имеете мне что-то сказать Генрих? — Таки да. Серожа — вы дождались праздника. — Позвольте полюбопытствовать какого? — Как?! — Шац встал в позу трибуна и важно простер руку. — Разве инвентаризация казенного имущества уже не праздник для честного человека? Услышав последнюю фразу, я с некоторым недоумением обвел глазами скудную обстановку моего четырехметрового «люкса». Четверть кабинета занимал царский сейф. Огроменный такой, как в кино про «Неуловимых»… Голая сорокасвечовая лампочка в карболитово-керамическом патроне «Голиаф» — свисающая на матерчатом лакированном проводе с потолка. Стены покрытые ободранной шаровой краской. Письменный буковый стол с бумагами и стул. Чего тут инвентаризировать?! Ах да! У меня есть ещё чернильница!!! На моем столе имелся огромный антикварный письменный набор. Состоящий из чернильницы и промокательницы. Этого как его — пресс-папье. Похоже тонкой французской работы. Тяжеленный — мрамор с латунью. Немереной цены в мое время. Только тут он представляет только производственную ценность. О! Есть ещё два плаката на стене. Календарь Госстраха с призывом: «Обеспечьте страхованием свою ЖИЗНЬ, ИМУЩЕСТВО». И «постер» в три краски с буровыми вышками и цистернами призывающий: «Увеличить добычу и переработку нефти!». И если быть совсем точным, ещё имелась очень «ценная» полка из заборной доски, криво прибитая на три гвоздя. — Генрих, вы решили произвести внеочередную покраску стен? — саркастически поинтересовался я. — Я приветствую столь ценное начинание! — Такой умный юноша — с почти правильной еврейской фамилией должен знать, что у нашего государства нет краски на разные глупости. Есть только на полезные дела. Надо сверить и обновить инвентарные номера согласно описи, — он достал из кармана и потряс какой-то бумагой. — А сопровождающие вас лица будут смотреть, чтобы вы не ошиблись в написании цифр? — Нет. Это грубая физическая сила. Чтобы-таки подвинуть сейф, — он усмехнулся и пояснил. — Вы Сергей не первый. Какой-то кретин — до меня, написал инвентарные номера на задней стенке. Я встал, поправил с кобуру со штатным наганом, выданным мне в качестве табельного оружия, и явно глумясь, вежливо поклонился. — Вы позволите уважаемый, товарищ начальник достать бутылочку с чернилами из сейфа, — я слегка потряс связкой ключей. — Ну разумеется… — Черта ли с ней сделается — с твоей чернилой, — подал голос здоровяк Семен, готовый «копать». Он отличался редкостным спокойствием — «он мог — копать, а мог — не копать». — Сёма, не травмируйте мне душу и не рвите сердце — неумными предложениями. — Это почему? — басовито прогудел он. — Сёма! Если чернила прольются… — мягким и умиротворяющим тоном начал я предложение, — ТЫ ЧТО ЛИ БУДЕШЬ ЗА МЕНЯ БУМАГИ ПЕРЕПИСЫВАТЬ?!!! — и закончил истерическим голосом начальника-психопата. Простодушный гигант в ответ только озадаченно почесал в затылке. Я достал из сейфа здоровенную «четверть» — заполненную на треть чернилами и переместился в коридор. Чернила, блин, тут тоже ценность и подлежат строгому учету. Вот так. А зрелище сверки — обещало быть увлекательным. Сейф по моим прикидкам весил никак не менее тонны. Интересно, какому дураку пришло в голову проводить инвентаризацию в нашей нищей конторе. Особенно сейфов? Мой, к счастью или нет, был — не единственным. Шац получив столь дурацкий приказ, обсуждать его не стал, а со всем пылом своей извращенной натуры приступил к выполнению — стремясь довести его до абсурда. Своего рода протест. А бюрократы — да. Пожалуй, они неистребимы со своим дебилизмом, примерно — как перхоть в рекламе… Товарищ Шац умудрился парализовать работу первого этажа практически на полдня — каждому. Народ с удовольствием кучковался в жидкой ажурной тени от деревьев и с удовольствием дымил. Травили байки, делись скудными новостями и перевранными новостями из газет, пересказывали слухи… в общем народ был доволен. Единственное в чем сходились все — «на ремонт краски, как всегда — нету, а на инвентаризацию моментально дефицитной краски нашли!». Я стоял коридоре и смотрел как ребята, надрываясь — отодвигали сейф от стены. Черт его знает, что в нем хранил бывший хозяин и на фига он ему, но ребята упирались по-полной. Кто-то уже это делал, до меня. Об этом свидетельствовали глубокие царапины на полу. Причем — ЗАЧЕМ это было сделано, я убей меня, не понимал. Что стоило написать номер сбоку?! В любой момент — можно зайти и посмотреть. Кому придет в голову перерисовывать или исправлять…?! Не говоря о том, чтобы втихую подменить и унести эту неподъемную бандуру. Её спереть только можно с помощью подъемного крана и тяжелой строительной техники. Но нет!!! Изгибы логики советского бюрократа и изыска его — военной области в частности… непостижимы! Все проходящие мимо считали своим долгом непременно остановиться, чтобы насладиться бесплатным зрелищем и обязательно что-то «умное» посоветовать. Отчего-то вызывая неподдельное негодование у всех «участников концессии». Работа моментально останавливалась и начиналась перепалка. Отодвигали эту «дуру» от стены — «весело и с огоньком». Причем дрын, которым они пользовались как рычагом — сломался. На третьей минуте. Турсынбаев, которому едва не прищемило при этом пальцы — моментально высказался… Что характерно абсолютно без акцента и на безукоризненно чистом русском языке — проинформировав всех присутствующих, в какой позе, где и в каких отношениях он состоит в с сейфом, палкой, родителями этого сооружения, предками тех кто придумывает такую работу. Особенно отметив роль некоторых безруких товарищей — так и норовящих оставить Родину без преданного бойца! Его спич был благосклонно выслушан присутствующими — ибо на удивление был разнообразен. Он нес не только массу положительных честных солдатских эмоций, но и кучу витиеватых восточных сравнений органично вплетенных в канву «повествования». Потом ребята естественно — сразу устали, и пошли перекурить. Пока они плодотворно трудились на ниве уничтожения табака, я на автомате достал нож и сидя на столе, стал крутить его в руках — побрасывая и перехватывая, попутно раздумывая — «как можно умудриться развести бардак в кабинете, в котором присутствуют всего три предмета…». Вернувшийся первым с перекура Шац поглядев на разгром, учиненный им, резко выхватил мой нож из воздуха, куда он подлетел при очередном броске. И ещё более ловко, чем я, закрутил его в руках, то перекидывая из руки в руку, то мгновенно меняя направление удара. — Писарем при штабе говоришь, был? — застыв на секунду в зафиксированном ударе, спросил меня он. — Ага… — честно сознался я, кивая головой. — Сдается мне писать нас… учили одной и той же ручкой… А здесь-то ты как оказался? — Должок у меня тут. Непременно вернуть надо, — я непроизвольно зло оскалился, дернув уголком рта. — Долги… — это святое. А вдвоем не проще его заплатить? Я хмыкнул. — Лучше, но… вмешивать в свои дела никого не охота. Боюсь, искать всех «отдавальщиков» сильно будут. — «Господь не выдаст, свинья не съест!», — философски высказался Шац и, услышав топанье сапог в коридоре, внезапно посерьезнев, многозначительно спросил. — Пивка вечером выпьем? — С удовольствием… — А что у нас сегодня на обед? — Сегодня у нас великолепнейший суп с кониной. Вчера мне выдали на складе шесть кило роскошных костей. Сережа… — ты не поверишь, но на некоторых — я даже видел кусочки мяса, — он мечтательно закатил глаза. — Это конечно, не «гефилте фиш», — он вкусно почмокал губами. — О-о… я помню, как готовила его тетя Сара, но уверяю тебя Серёжа — это тоже будет нечто. Богатая еда… и даже с перловкой… Кормежка в нашей маленькой столовой была так себе — паршивенькой. Но чаще старались сварить хоть какой-нибудь супчик. Пусть — пустой, дрянь, но горячее. Есть в столовой было более прагматично, что ли. Не надо заморачиваться — на «что поесть, когда приготовить». Не надо возвращаться домой, а потом обратно или думать — «что и как» взять с собой. Опять же, платить хозяйке не надо — за готовку. А тут кормили. День у нас совсем ненормированный. И еда — это праздник. Как там было в какой-то дурацкой рекламе: «Это праздник каждый день!». Глава 15 Настоящий мужчина должен излучать силу и уверенность в себе, а не материальную нужду и сексуальную озабоченность. Кстати о бабах… Пардон о женщинах. Поначалу у меня был — культурологический шок… Эм-м… скажем так — от запахов. Но природа брала своё. Никуда от неё паскуды — не денешься. Были у меня «связи на стороне». Но горжусь, «что в связях порочащих его — замечен не был». Я же проверяющий. Тут есть и магазин «ОсобТорга», и закрытые распределители. Это те — всем знакомые по книжкам. Я видел их вживую. Закрытые распределители снабжали начальство «микояновским пайком» в объёме 1933 года — набор из шестнадцати наименований, включая папиросы, мыло, три бутылки спиртного в месяц. Я-то в силу своей незначительности, мог это — только «охранять». Пост у меня там был. Вернее постовой, ибо опасалось начальство эксцессов. Мои постовые проверяли сторожей, а я в основном, постовых. А сторожа — это не дедушки-пенсионеры, как мне представлялось всегда, а — бабы. Пардон… — женщины, фемины и прочие девушки. Так вот, сторожат — женщины, и как не странно, зачастую молодухи. Как говорится — «в самом соку»… Озверевшие от недостатка мужского внимания и ласки — они, мало того что были готовы на все. Многие старались любыми способами затащить мужчину в койку. Время такое… И многим это удавалось — мое сердце не камень! Ночью город вымирал… вроде как — темно и голодно… Но только вот и это — не совсем так или совсем — не так… Это — как посмотреть. Местами — так! Никаких клубов конечно нет. Но мужики-то — есть мужики! Кто-то возвращался с фронта — праздник! У кого-то — день рождения, крестины, именины или получка… От скудости и неустроенности, от нищеты и бытовухи, от радости или по поводу. НО… мужчины, и женщины — заменившие многих из них, гуляют! Радуются от души — ЖИЗНИ. Она тут… — плохая и неустроенная, голодная и тяжелая… но — ЖИВАЯ. Бьет она ключом. Живет народ в преддверии счастья — война кончилась. И какая война! И вот-вот — наступит счастливое будущее. Вера их согревает. И я потихоньку становлюсь частью их, частью этого мира. Он — мой, а я — его. Проникаюсь настроением и мыслями, становлюсь — «как все». А как всегда — «отпраздновав», мужики лихо прутся к женским баракам и общагам, размещающимся там же. Времена и здания меняются, но «он» как стоял — так и стоять будет! И все мысли сводятся к этому. Жизнь… — она всегда берет своё. И даже любовь, в общей комнате на четверых или шестерых женщин, за тряпочной занавеской — норма. Остальные деликатно молчат или занимаются своими делами — делая вид, что ничего слышат. Все так живут… А вечером мы пошли — «культурно пропустить по кружечке». Информация неизвестная Николаю… Пиво в Советском Союзе, в отличие от секса, было. Наркомпищепром (Наркомат Пищевой Промышленности) неусыпно заботился о том, чтобы на столе советского человека было всё, как в лучших домах, в том числе, и бутылочка-другая пивка. Еще до войны начали выпускать 8 сортов советского пива. Четыре «светлых» сорта: «Жигулевское», «Русское», «Московское» и «Ленинградское». И четыре «темных»: «Украинское», «Мартовское», «Портер» и «Карамельное». Последнее содержало не больше 1,5 процента алкоголя и предназначалось для диетического питания, в частности, повышения лактации у кормящих женщин. Разнообразие сортов советского пива декларировалось в прессе, рекламных плакатах и кулинарных книгах. На деле же в продажу поступало всего два: «Московское» и вечное «Жигулевское». «Московское» стоило 22 рубля, а демократичное «Жигулевское» — 15 рублей за бутылку емкостью 0,33 литра. Разница в цене иногда служила поводом для махинаций. Так, работницы буфета концертного зала им. Чайковского, очага культуры, между прочим, в теплой воде отклеивали этикетки с использованных бутылочек «Московского» и присобачивали их на «Жигулевское». Чистая прибыль составляла десятки тысяч рублей в месяц — немыслимая сумма по тем временам. Несчастный Володя Шарапов, напомню, давился кофейком, купленным на 100 рублей в «Астории». А Сталинская премия 1 степени составляла 100 тысяч рублей. Нечестные буфетчицы жили явно получше и тех, и других. Правда, недолго. Вскоре их повязали, судили и приговорили к заключению с конфискацией имущества и поражением в правах. Такие вот приключения пива в СССР. Губит, как говорится, людей не пиво…[11] Пивная «Голубой Дунай» располагалась за углом бани. Это был не ларек, а пристройка с разбитой, щелястой дверью. Баня и пивная, так сказать — «два в одном». А чего? И то, и это — учреждения «культурного досуга». Очередь в пивную, хоть и небольшую — было видно издалека. В ней смешались и мужики и бабы. Бабы краснолицые, распаренные — с помывки. Мужики, в рабочей одежде — прямо со смены.