Разведчики и диверсанты — это единственные люди в армейских рядах, которые всю войну провели, как говорится, лицом к лицу с врагом и со смертью. В буквальном смысле… И любой фильм ужасов покажется вам лирической комедией после честного рассказа войскового разведчика о том, что ему пришлось увидеть и испытать в разведке. Нам ведь очень и очень часто приходилось немцев не из автоматов убивать, а резать ножами и душить руками… Сами вдумайтесь, что стоит за фразой «я снял часового» или «мы бесшумно обезвредили охрану…». А. Драбкин. «Я ходил за линию фронта». Откровения войсковых разведчиков, М., «Яуза» «Эксмо» 2010 г. с. 101–153. А я перекрестился и пошел устраиваться в милицию. Оказывается, устроиться — так как я, это очень большая удача. Никогда бы не подумал. Ладно, посмотрим. Утром собрался, побрился и пошел. А опасная бритва при вдумчивом использовании бреет получше всяких разрекламированных трех или пятилезвийных «ненашенских». Единственное, что мороки побольше. Но тут как-то никто никуда особо не торопится. Ритм жизни другой. И бриться можно реже соответственно. Пришел я в ГорОтдел. Предъявил направление на входе, и отправили меня — сначала к начальнику, потом в кадры. И стал я командиром взвода ППС. Пока оформили, пока туда-сюда. На второй день вовсю «знакомился со спецификой». Априори подразумевалось, что я пока — «не в теме». Замкомвзвода — старшина Фесюк, водил меня по городу и показывал; что, куда, где… А я все больше помалкивал и кивал с многозначительным видом. Делал вид, что очень серьезный молодой человек. Только не очень большого ума. Во взводе двадцать три человека. Некомплект. Но скоро обещали пополнение. Пока будем обходиться тем, что есть. Попал я как всегда, в период — «перестройки»… 15 марта вышел указ, и все народные комиссариаты теперь переименовали в министерства. Соответственно Народный комиссариат Внутренних Дел стал знакомым мне МВД, а НКГБ — МГБ. Народ вокруг пока тоже привычно путается в названиях. Да-а… вот и выяснил все что хотел. Только что это дает? 4 мая министром государственной безопасности стал начальник ГУКР «Смерш» Виктор Семенович Абакумов. Кто это — объяснять никому не надо. А вот какие последствия будут — это вопрос. Слухи ходят самые разнообразные. Вот и сейчас мне с удовольствием сообщили последние: «Милицию обещали перевести в ведение МГБ. Что-то у меня нездоровые ассоциации с этой аббревиатурой и конторой. Хотя… где они — и где я. Кому какое дело до заштатного Мухосранска. Но опять же говорят — МГБшники зашевелись. Ищут человека в военной форме, возможно действующего военного — положившего трех человек. Может это шпион. Но к чему его привязать, пока не придумали. Мертвецы — урки, и что шпион мог с ними не поделить не очень понятно. Но версий много. За неделю «вжился» в ритм. Потихоньку перестаю «заикаться» — «как и обещал доктор». Биография моя никого особо не интересует — не стоило так сильно беспокоиться. И память восстанавливается. Тут врать оказывается — в порядке вещей. Такие байки рассказывают — закачаешься. С выдумкой врут. Сергиенко: «… три танка подбил! Представляешь… — с одним штыком остался…!!! Вот тут-то и пришлось мне отступить! Но на обратном пути — офицера в плен захватил…! А дело значится, было так…». Врет зараза, но как завлекательно. Все с удовольствием слушают. Особо никого правда не интересует. Все нахлебались. Может и правда — только у него так плохо было, а вот у остальных… О будущем в основном мечтают — «вот скоро…». Да о сегодняшнем дне беспокоятся. Жара наступила и все мысли, как бы чего не вышло. Приметы больно худые. А служба? Служба — как обычно. Пьянки, драки, поножовщина, пьянки, семейные скандалы, дебоши, пьянки… Рутина. Я все думал, что меня ещё напрягает — подспудно как-то гложет что ли? Так вот это был — энтузиазм. Свет, какой-то в глазах у людей. Да — разруха… да — голод… Неустроенность эта бытовая — когда нет ни хрена. А ведь у людей тут надежда была. Вернее есть. Ведь какую войну осилили. Надежда и вера… Нет, не так — ВЕРА! В это — мое «светлое будущее». В то, которое для меня давно наступило и где я жил… Расскажи я им — про то будущее, которое наступило… не поверят мне. И будут правы. Это что ж получается — зря все?! Я может и пессимист — этого у меня не отнять, но такую правду я как-то не готов никому рассказывать. Я было решил, что вот сейчас — подтяну службу. Поставлю все на «нормальные рельсы…» Тренировки начну. Ну-ну. «Лодка любви — разбилась о быт!» Так оно и есть. Потренироваться удается пока только самому. Какие там на хрен «пирамиды» или «вертикали власти». Только и могу, что хоть как-то попытаться выяснить, что я РЕАЛЬНО могу в этом теле. Как выяснилось довольно много. Я выпросил у Амалии кусок двора. Вернее получил разрешение притащить железо, деревянный щит и пару приспособ. Оказалось, что мое тело «помнит» множество совершенно несвойственных мне движений. Нож, сначала мой, потом и другие железки становились продолжением моей руки. Уворованную массивную доску, приспособленную мной в качестве мишени, я всю истыкал, пытаясь освоить ножевые броски. Поначалу ничего не получалось. Не, я видел конечно, как тренируются люди. По телевизору, да и так вживую, самому пришлось — ещё в Афгане. Но это так… — больше хобби, что ли. Профи насколько я помнил из последней виденной мной передачи, то ли «Галилео», то ли ещё какой-то… — не суть. Суть в том, что за одну тренировку эти ребята поднимали и перетаскивали или бросали, как минимум тонну железа. Они просто бросали ножи. От несуразности цифры и запомнились. Ну, типа нож весит двести грамм — метнуть его надо столько-то раз — в итоге получается тонна или больше. Ножик и тонна… Надо же?! До глушителя мне пока далековато — вот я и решил освоить нож. Поначалу ничего не получалось. Нет, бросок выходил. Пятьдесят на пятьдесят. А вот с меткостью швах. В лучшем случае получалось просто воткнуть нож в щит. А попасть в то место фигуры, намалеванной мелом на двери, куда целился — никак. Да и вообще, особенно не позанимаешься времени мало. Прорыв получился совершенно случайно. Я пытался как-то абстрагироваться, выкинуть мысли из головы, расслабиться… — и ничего. Человек — выживший на войне, в той мясорубке, которая там была, неоднократно ходивший в разведку и за языками… Ну, просто не мог не обладать приличными навыками «рукопашки» и ножа. Но вот не было их — и все тут. Или мне они не давались. Я немного качался и занимался обычной растяжкой — привычно тянул изо всех сил тело. Тут если не ошибаюсь — в реале, а не в красивых фильмах обычное самбо — это великий секрет спецслужб. Того же МГБ, не говоря про обычную милицию. Какие на фиг спецзанятия?! Тут пожрать бы досыта — вот и все мысли. Обычная боксерская секция в это время — это очень и очень круто. Ну не надо тут пока это никому — излишнее «румомашество и дрыгоножество». Тут проще все, честнее. А просто по морде смазать — тут и так умельцев полно. Особенно после третьего стакана. Дать или получить по сопатке — в порядке вещей. Пар сбросили или «с психотерапевтом поговорили». Никто на это вообще не заморачивается! Это как «С добрым утром!». А вот что ногами тут вообще никто не работает — это хорошо. Это будет мое «секретное оружие». Не знаю кому как, а у меня отработаны четыре удара, две связки и три ухода. Вот, общем и все. Но отработаны на «отлично». Остальное так… больше факультативно. Не великий спец я в «рукопашке». Но помахаться никогда не откажусь. Особенно со своей сволочной натурой. Вечно мне больше всех надо. А получать безответно по морде я как-то давно отвык. Расстроенный до невозможности с отламывающимися руками я пошел к себе. Амалия ковырялась на кухне. И вот уже стоя на крыльце, я и кинул нож. В диком раздражении от ещё одного бездарно проведенного вечера, от тоски — от того, что достали меня эти все неудачные тренировки. Из неудобного положения кинул — мишень стояла наискось, градусов под сорок пять. И вдруг понял, что попал! Нож пошел ровно и вошел туда — куда я хотел, в шею. Я поймал, запомнил — это внутренне состояния равнодушия и злости. Запомнил и, озлившись на грубо намалеванную фигуру, метнул в неё еще и два оставшихся ножа. Они вошли рядом первым! Вот оно… Я чувствовал нож. Знал, как перехватить и насколько довернуть кисть. Я в этот момент неведомым мне образом знал, что он войдет туда — куда надо мне. И правда, с того дня у меня стало получаться. Будто я вспоминал забытое. Не знаю, сколько Серёга потратил на это умение, но метать я мог практически что угодно от железнодорожного костыля, до ножниц. Вот такой вот подарок от него достался мне. Я тренировался в разном — выхватывать ствол, выхватывать нож и наносить удар. Вернее пытался закрепить навык — нарабатывая автоматизм. Черт его знает, какие успехи. Но я уже по крайней мере уже не путался в одежде. А мимо текли дни. Работа… — «ха!». Стоять, олицетворяя собой закон и порядок — это она. Мне, когда я дежурил, нарушителей приводили. Ворье, блатота и гопота. И пьяных иногда в отдел приводили. Этих — все больше вразумляли словом, давали проспаться, да домой отправляли по возможности. С женой или собутыльниками, или ещё с какой оказией. А по большей части после уговоров человек сам шел домой — пусть и качаясь. Скандалы пресекали, разговаривали — вот такая вот служба. Опера были загружены по полной программе. Но это так текучка. Чем посерьезней — МГБшники занимались, из батальона, расквартированного в городе. Патрули ещё по городу ходили — от воинских частей. Заводы сильно охраняли. И не это ВОХРа, а НКВДшники. Эти церберы ещё те. С ВОХРой договорится можно попробовать, а с этими нет. Даже болт с завода не вынесешь. По крайней мере — по легкому. Хрен, что вынесешь или забалуешь. «Сурьёзные». Хоть и тупые, но ребята надежные. А мы все больше ходили. Да присутствовали. Наше дело мелочевка. Бытовуха. За две недели только раз и дернули. Ваньку «Мешка» помогали операм брать. Ещё в «отцеплении» стояли — граждан любопытствующих удерживали, пока место преступления эксперты с операми осматривали. В общем, рутина — и не рассказать. Я-то поначалу втихаря было про «подвиги» начал мечтать. Вот он я — весь продвинутый, на раз-два преступление раскрою и всем неграмотным предкам нос утру. Я ведь, сколько читал, да сериалов разных смотрел… Жизнь оказалась оч-чень далека от сериала. Вот она кража! Шанс — можно сказать, хоть самому себе доказать какой я умный. «Доказал!» Кто спер бутыль с керосином, у «Зинки-спекулянтки» — она оказывается, знала лучше меня. Я когда пришел — она уже провела расследование и суд. Ну, заодно вынесла приговор и частично привела его в исполнение. Тихий пьяница Митрич, проживавший в том же бараке, но через комнату — «Ирод и сволочь конченная!», уже отсвечивал шикарным бланшем. Но как истый герой — не остался в долгу, и сама Зинка была растрепана и синела разбитой губой. Мат, крики, обвинения… Вся «квартирка» с удовольствием участвовала в скандале. Правда разделившись несколько партий. Меня призывали — «в свидетели!». Предлагали записать, что «Параскевна — иудина дочь, как есть — спекулянтка! Иначе откуда у ей новый ковер на стене?!». А ковер — это та хреновина с оленем. Не знаю, как назвать — покрывало не покрывало… фигня — на стене, которой цена три копейки. Выслушал. Поорал, развел всех по сторонам и пошел обратно. Вот такая вот работа. Глава 13 Закон даёт мне право убить другого — лишь в целях необходимой самообороны, а под необходимой самообороной закон разумеет лишь оборону — в случае крайней необходимости — своей собственной жизни. Закон не дозволяет мне убить кого-то, чтобы спасти своего отца, или своего сына, или своего лучшего друга, или чтобы защитить свою возлюбленную от насилия либо поругания. Закон смехотворен, короче говоря, — ни один порядочный человек не станет руководствоваться им в своих поступках. Яльмар Эрик Фредрик Седерберг. Война была тяжелым испытанием для любого человека. Если грязь можно смыть, постоянное чувство голода притупить относительной сытостью, холод забыть… То как забыть убийства себе подобных? Жестокость оправданную и неоправданную, кровь друзей, кровь врагов на твоих руках? На войне любой нормальный разумный терял нормальность и разумность, те качества, что воспитывались в людях веками и назывались моральными нормами, отличающими человека от зверя. Во всё дальше отдаляющемся от меня двадцать первом веке было придумано слово — «реабилитация», в приближающемся и всё глубже проникающем в меня двадцатом про него ещё не знали или не считали нужным знать. Но не знать о чем-то, не значит, что оно не существует. И глубокие психологические и психические травмы у людей были. Существовали независимо от их знаний и желаний. Я отчего-то думал, что тут все наперебой говорят с друг с другом о войне и о разных «случаях на войне». Но это было не так. Существует в людях некий барьер, не позволяющий наслаждаться страданиями и жестокостью, смаковать страшное и противное природе человека. И потому мои сослуживцы, случайные знакомые и просто контактировавшие со мной — избегали говорить на эту тему. И моё незнание реалий той войны списывалось на «обычность» нежелания вспоминать. Я мог больше не заикаться и говорить нормально, хотя и я продолжал стараться чаще молчать. Живу я тут. Просто живу — не строю никаких планов. Рутина. Скука. Как-то даже привык. Все мысли о быте… о еде, о дровах, о службе… вжился. Странно мне тут многое, но привык. Народ конечно в большинстве малообразованный. Как сказали бы наши продвинутые юноши — «бескультурный». А мне как-то на это плевать. Нормальные люди — обычные. А что мало знают или читали…? Так и у нас, с этим интернетом и западными штуками вроде ЕГЭ — стало столько тупых! Я просто отчего-то помню о том, что это они — именно эти «малообразованные» люди, вытащили страну. Дали этот шанс — «продвинутым». И если б не они — эти «особо культурные», были бы такими же. Это они «совок» и «быдло» — сейчас недоедают, надрываются, трудятся и умирают. Нет у меня права — никого осуждать! Нету! И не мне судить кого-то за то, что у них не было шанса — поучиться побольше или как правильно ножом с вилкой пользоваться… Я — права такого не имею! Взять тех же местных казахов — эти вообще по-русски с трудом пять слов. Что их за это осуждать?! Как жили при феодализме — так и живут. И все нормально. Они пасут скот, гоняют его сюда — на мясокомбинат. Крадут по-старинке, да и не только друг у друга скотину. У них вечные разборки. Забавный они народ. Если казах начальник — он работать никогда сам не будет, но вот всех остальных заставит. А в начальники они рвутся всеми силами. Помню хохму из своего прошлого. Понадобился в соседнюю контору — дворник. Повесили объявление у вокзала: «Срочно требуется дворник!..». Неделю никого, вторая пошла… И тут какой-то шутник дописал на объявлении от руки: «Срочно требуется СТАРШИЙ дворник!..». За день пришло пятеро!!! Рабочий день заканчивался. Надоевшее солнце косматым малиновым шаром уходило за дома. Станет хоть немного прохладнее. Вспомнил ведь я немного. Голод будет. Неурожай будет страшный. Мало нам войны, так ещё и это. Насколько я помню, скоро пройдет волна диверсий на западных рубежах нашей Родины. Пройдет — не пройдет. Но ситуация обострится. Надо туда уезжать. Неуютно я себя здесь чувствую. — Старший лейтенант Адамович! — ввалившись ко мне в кабинет, по-уставному проорал старшина — Генрих Шац. — Я!!! — гаркнув, я подскочил и вытянувшись во фрунт, сделал грудь колесом и начал поедать по-уставному начальство. «Имея вид лихой и придурковатый» — как написано в уставе Петра I. Это была наша с ним шутка — изображать наедине или без начальства — упертых строевиков. Нас это сильно веселило. У меня с ним установились вполне дружеские отношения. Он был из недавнего пополнения, откуда я присматривал людей, чтобы подружиться, да и так на всякий случай. Плохо здесь одному. А почему из новеньких? Это просто — нет у них незнакомых мне связей. Они все больше на виду. Тоже «чужаки», как и я. Да и все — кто работает и служит здесь хотя бы на день больше меня, всегда будут относиться ко мне как к молодому. В армии это всегда так. Прослужи ты с ним хоть пять лет вместе, это останется с тобой — подспудное такое отношение. А те, которые пришли после меня — я для них более авторитетный. Шаца, назначили начхозом. Когда я пришел к нему получать вещевое, мы и разговорились. Вечером решили в «Голубом Дунае» отметить это дело… Ну и болтали мы о разном. Мы же с ним практически ровесники. Он младше меня на полтора года. Вот тут он меня и спросил. — А ты где служил? Я ртом дернул и ни на секунду не задумываясь, ответил цитатой из фильма «Брат». — Да так… писарем в штабе отсиделся. Он с прищуром глянул на меня и хмыкнул. — А ты? — в свою очередь поинтересовался я. — … да и я — в тылу в основном подъедался. — Там и «на работу» выходил? — Выходил… Мы одновременно понятливо улыбнулись и пожали друг другу руки. Никому неохота было говорить о войне. И каждому — по своим причинам. Шац — одессит, и вовсю травил мне байки, о любим городе и его жителях, все время влипающих в разные истории. В общем, подружились мы. Информация к размышлению… Шац Генрих Яковлевич[9] — кавалер двух орденов Славы[10], двух орденов БКЗ, медали за Отвагу, медали за… Год рождения — 1924. Образование — 9 классов. После объявления о начале войны, пришел в райком комсомола, там получил направление на курсы политруков, но проучился недолго. По закону не имели права призвать в армию семнадцатилетних. Поэтому был отправлен в эвакуацию — под Сталинабад. Там работал на оборонном заводе. В конце лета сорок второго года — призван. Попал в Орловское пехотное училище, расположенное в городе Чарджоу, в минометную курсантскую роту. За неделю до выпуска, все училище, вместе с офицерами-преподавателями, было направлено под Сталинград. К моменту прибытия — Сталинградская битва была закончена. Всех перебросили в район Орла. Стал наводчиком 82-мм миномета в минометной роте, в стрелковом батальоне О. ого СП в О. ой СД. Пока дошли до Орла — полк был почти полностью выбит, и из его остатков создали сводный батальон. Переведён в пехоту. Летом 1943 года ранен — получил пулевое ранение в ногу. Две неудачные операции в госпитале Тулы. Переведен в специализированный госпиталь в город Боржоми, в Грузии. Третья операция прошла удачно. После выписки попал в запасной полк в Тбилиси, но уже через 10 дней, в составе маршевой роты, был отправлен на фронт — в N-й стрелковый корпус, в 3-ю Армию генерала Горбатова. После прибытия первых «покупателей» дал согласие служить в разведке. Уже через час оказался в расположении О. ой отдельной разведроты О. ой Стрелковой Дивизии. В ней же и закончил войну. Глава 14 Чертовски прекрасно, будучи мягким душою, бороться с жестокостями жизни. И мы, «мягкие», боремся прекраснее всех. Роберт Вальзер.