– Si, Arturo mio. – Да, Банни, вот так всё обстояло на том острове. – И как же ему удалось разбогатеть? – спросил я. – Она не знала, но он подарил ей красивые украшения. Продав их, её семья могла покупать еду месяцами, она же говорила, что ответственность за украшения несёт адвокат, который против брака. Но мне это было неважно. – Украшения! Стефано! – пробормотал я. – Возможно, граф заплатил за некоторые из них. Он очень добр. – Он добр к тебе? – О да, очень. – И ты будешь жить в его доме после свадьбы? – Позже, mia cara, потом! – Нет, Богом клянусь, не будешь! – взмолился я по-английски. – Но ты бы пошла на это? – Конечно. Всё согласовано. Граф очень великодушен. – Дарит ли он тебе что-нибудь, когда приезжает сюда? – Да, он иногда преподносил ей маленькие подарки, вроде сладостей, лент, подобных безделушек, но всегда через свою жабу Стефано. Зная этих мерзавцев, я понял всё. Но сердце Фаустины было простым и чистым, а душа – такой же белоснежной, какой сотворил её Господь. Всю свою доброту она отдала плуту в лохмотьях, который на ломаном итальянском говорил ей о любви между лазурным морем и сияющим звёздным небом. Помни, она не знала, кто я такой, а по сравнению с Корбуччи и его приспешником я был Архангелом Гавриилом, спустившимся на землю. – В ту ночь, лишённый сна я вспомнил другие две строки из поэмы Суинберна: Господь сказал тогда «Пусть победителю Принадлежит Фаустина». – На этих строках я заснул и первым делом утром я повторил их, как боевой клич. Я совсем забыл, что ты знаток Суинберна, Банни, но не заблуждайся, его Фаустина и моя – совершенно разные. В последний раз я повторяю, что Фаустина была самым чистым и невинным человеком, которого я знал. – Когда наступила суббота, я нарушил свой обет и сейчас расскажу тебе, что я сделал. Я взломал замок у виллы Корбуччи и вошёл туда, пока он был в Неаполе. Не сказал бы, что это было трудно, а когда я вышел, никто не смог бы утверждать, что я там был. И заметь, я ничего не украл, только одолжил револьвер графа, спрятанный в столе, и пару незначительных безделушек. К тому времени я уже раскусил этих чёртовых неаполитанцев. Они храбры, когда в их руках нож, но покажи им ствол, и они как кролики поскачут в ближайшую норку. Но тот револьвер был не для меня. Он был для Фаустины, и я научил её стрелять в нашей пещере, расставив свечи и помогая ей целиться. Шум от выстрела оглушал, но, как мы убедились в скором времени, он не достигал вершины скалы. Таким образом, Фаустина имела при себе средство самообороны, и я знал её достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в том, что она воспользуется им, если придётся. Мы были готовы встретить нашего друга Стефано в этот уикенд. – Но в субботу мы узнали, что граф не приедет в связи с неотложным делом в Риме, так что мы могли провести этот мирный день вдвоём и начали строить планы. Не было никакого смысла скрывать наши отношения. «Пусть победителю принадлежит Фаустина». Да, но пусть он победит меня в открытую, или же пусть она будет для него погибелью! Я решил разобраться с ними, с графом и Стефано, как только они покажутся в воскресенье. У меня не было никакого желания возвращаться к преступной деятельности и снова жить под постоянной угрозой угодить в тюрьму. Для счастья мне было вполне достаточно Фаустины и Неаполитанского залива. Первобытный человек во мне жаждал битвы за свои желания. – В субботу нам удалось втайне встретиться в пещере после того как стемнело. Нам было не важно, сколько придётся ждать, пока придёт другой, даже если пройдут часы в ожидании, когда ты уверен, что дождёшься, в них есть своё очарование. Но в ту ночь я потерял терпение – не в пещере, а наверху, бегая по поручениям управляющего часами, пока я не почувствовал неладное. Раньше он не заставлял работать сверхурочно, поэтому я понял, что причина в нашем с ним общем боссе. Было очевидно, что он действовал по тайному поручению самого Корбуччи и в момент, когда я понял это, я сразу же спросил его напрямую. Так и оказалось, он подтвердил этот факт, постоянно пожимая плечами, будучи весьма слабовольным человеком, настолько, что над ним невозможно было издеваться, не почувствовав жалость. – Оказалось, что граф послал за ним потому, что ему нужно было отправляться в Рим, и сказал, что, к сожалению, приходится ехать именно тогда, когда он намеревался поговорить со мной о Фаустине. Стефано сообщил ему о ссоре с ней и, более того, что ссорились из-за меня. Фаустина не рассказала мне об этом, но я и сам догадался. Граф сказал, что он на стороне этой гиены, что меня не удивило. Он намеревался расправиться со мной как приедет, а этот управляющий должен был держать меня день и ночь на работе, чтобы я не воспользовался его отсутствием. Я пообещал не выдавать бедолагу, но в то же время объявил, что не собираюсь больше работать сегодня. – Было уже очень темно, и я помню, как задевая апельсиновые деревья, бежал от сторожки управляющего по длинным пологим ступеням. Добежав до виллы, я направился к саду, где у голого утёса начинался тоннель вниз. Прежде чем нырнуть в темноту входа, я на секунду окинул взглядом звёзды, низко висящие над головой, факелы рыбаков далеко внизу, огоньки вдоль берега и багровый иероглиф Везувия. И это был последний раз, когда я оценил уникальное и мирное очарование этого дивного места. – Лестница была сплошным каменным туннелем, В нём были одна или две отдушины в верхней части, но более никаких отверстий до самых железных ворот внизу. Как ты наверняка читал, Банни, о бесконечно более светлом месте в более совершенном произведении, чем ты мог бы написать, там «в полдень сумерки, в сумерки – мгла, как в полночь, а в полночь – сущая тьма египетская». Не поручусь за точность цитаты, но на той лестнице было именно так. Там было темно, как в самом лучшем сейфе депозитария банка на Чэнсери-Лэйн. Но, спускаясь босыми ступнями, я услышал, как кто-то совершает подъем в тяжёлых ботинках. Ты можешь представить, как замерло моё сердце! Это не могла быть Фаустина, которая ходила босиком три сезона из четырёх, и она ведь ждала меня внизу. Наверняка она сильно испугалась! И в этот момент моя кровь застыла в жилах, ведь мужчина, который тяжело поднимался, сопел как паровоз. Тогда я понял, что это граф, который должен был быть в Риме! – Он явно спешил, но приближался медленно, останавливаясь, чтобы отдышаться и откашляться, прежде чем взять приступом очередные несколько ступеней. Я бы даже насладился его отчаянными потугами, если бы не думал о бедняжке Фаустине в пещере. Я был полон неясных страхов. Но я просто не мог удержаться от того, чтобы устроить этому хрипуну Корбуччи пару секунд ужаса в качестве аванса. Вдоль одной из стен шёл поручень, я прижался к противоположной стене и он прошёл в шести дюймах от меня, хрипя и пыхтя как духовой оркестр. Я позволил ему подняться ещё на несколько ступеней вверх и что было мочи прокричал ему вслед: – Buona sera, eccellenza, signori! – взревел я. И какой же крик прозвучал в ответ! В нём звучала дюжина разных страхов. И его хрипы приостановились вместе с сердцем старого негодяя. – Chi sta la? – наконец провизжал он, лопоча и хныкая как побитая обезьяна. Мне так хотелось видеть его напуганное лицо, что я вынул спичку и чуть было не зажёг её. – Arturo, signori. – Он не повторил моего имени, и он не стал проклинать меня за выходку. Он ничего не делал, только хрипел целую минуту, а потом он заговорил вежливо и вкрадчиво по-английски. – Подойди, Arturo. Я не хочу спускаться и мне нужно поговорить с тобой. – Нет, спасибо, но я спешу, – ответил я и положил спички обратно в карман. У него могло быть оружие при себе, в отличие от меня. – Так ты спешишь! – прохрипел он насмешливо. – И ты думал, что я всё ещё в Риме. Я был там до полудня, пока не сел в поезд в последнюю минуту, в Неаполе я пересел на поезд до Поццуоли, а оттуда один рыбак привёз меня сюда на лодке. В Неаполе мне едва хватило времени, чтобы добраться от одной станции до другой, я не мог там задержаться. Так что со мной нет Стефано, Артуро, я без Стефано. – Его хитрый голос казался почти сверхъестественно злобным в этой абсолютной темноте, но даже сквозь завесу мрака я видел, что он лжёт. Положив ладонь на поручень, я ощутил крупную дрожь, что передавалась ему от руки Корбуччи, который тоже держался за него. И эти подавленные колебания, точнее, способ, каким я их обнаружил, наполнили моё сердце странным холодом. – В таком случае, Стефано повезло, – ответил я мрачно. – О, не будь к нему столь суров, – увещевал граф. – Ты украл его девушку, он говорил со мной об этом и я хочу говорить с тобой. Это очень дерзко, Arturo, очень дерзко! Возможно, ты и сейчас хочешь увидеться с ней? – Я ответил, что да. – Тогда незачем спешить, потому что её там нет. – Ты не встретил её в пещере? – воскликнул я, наполненный внезапной радостью, которую не мог подавить. – Нет, мне не удалось, – сказал старый мерзавец. – Она всё равно там. – Жаль, я не знал этого. – И я заставил её ждать слишком долго! – Я сказал это уже по пути вниз. – Я надеюсь, что ты найдёшь её, – злобно проквакал он мне вслед. – Я надеюсь на это… надеюсь. – И я нашёл её. Раффлс уже некоторое время не мог спокойно сидеть на месте и взволнованно ходил по комнате. Но теперь он резко остановился и поставил локти на каминную полку, держа свою голову в ладонях. – Мёртвой? – прошептал я. И он кивнул, не глядя на меня. – В пещере царила тишина. На мой голос никто не откликнулся. Тогда я вошёл и моя нога задела её ступню, которая оказалась холоднее камня… Банни, они пронзили её сердце. Она сопротивлялась, и они вонзили кинжал ей в грудь! – Ты говоришь «они», – мягко сказал я, когда он замер в молчании, всё ещё стоя ко мне спиной. – Я думал, что Стефано оставили на материке? Раффлс резко обернулся, его лицо побелело, а в глазах вспыхнули опасные огоньки. – Он был в пещере! – крикнул он. – Я видел его… я заметил его… по сравнению с кромешной тьмой тоннеля здесь был полумрак. Я бросился на него с голыми руками, Я не сжал кулаки, Банни, за такое – не кулаками! Я желал вонзить пальцы в его мерзкое сердчишко и вырвать его с корнем. Я совершенно обезумел. Но у него был револьвер – её револьвер. Он выстрелил на расстоянии вытянутой руки и промазал. И это привело меня в чувство. Я сломал его руку о камень, прежде чем он мог нажать на курок вновь. Револьвер упал на землю, но не выстрелил. Через секунду он уже был у меня в руке, как и дальнейшая судьба этой малодушной свиньи. – И как же ты ей распорядился? – Как? Когда Фаустина лежала мёртвой у моих ног? Если бы я пожалел его, меня осудил бы каждый из богов преисподней! Нет, я стоял и смотрел на него сверху вниз, держа револьвер двумя руками и проводя пальцем по барабану. И пока я стоял, он нанёс удар ножом, но я отошёл назад и, увернувшись, всадил ему пулю в кишки. – Я могу пустить в тебя ещё свинца, – сказал я, вспоминая, что моя бедная девочка не смогла выстрелить. – Держи ещё… и ещё… бери его с собой в ад! – Затем я начал кашлять и хрипеть как граф, потому что всё заполнил дым от выстрелов. Когда дым разошёлся, подонок был мёртв, и я бросил труп в море, чтобы он не осквернял собой пещеру Фаустины. А после… после мы остались с ней наедине в последний раз, она и я, в нашем любимом убежище. И я не мог её рассмотреть, но не стал зажигать свечу, потому что знал – она не хотела бы, чтобы я видел её такой. Я мог попрощаться с ней и без этого. Что я и сделал, а потом оставил её и вышел на первые ступени под открытым небом с высоко поднятой головой, глядя на до боли яркие звезды. Но внезапно они расплылись передо мной, и я как безумный кинулся назад, чтобы ещё раз посмотреть, действительно ли она мертва и возможно ли вернуть её к жизни…Банни, я не могу больше говорить об этом. – Даже о графе? – пробормотал я после долгой паузы. – Да, даже о нём, – ответил Раффлс, поворачиваясь ко мне со вздохом. – Я заставил его пожалеть о том, что он сделал, но что это дало мне? Я уже взял кровью за кровь и не Корбуччи убил Фаустину. Да, он составил план, но убийство не предполагалось. Они прознали о наших встречах в пещере, и не было ничего проще, чем задержать меня наверху, пока они силой затаскивают Фаустину в лодку. Это был их единственный шанс, потому что она рассказала Стефано больше того, в чём призналась мне и больше, чем я расскажу здесь о себе. Никакое убеждение не могло повлиять на неё, поэтому они прибегли к грубой силе. Она успела вынуть револьвер, но нападение было столь стремительным, что Стефано вонзил клинок ей в сердце прежде, чем она смогла выстрелить. – Но как ты узнал об этом? – спросил я Раффлса, поскольку последовательность рассказа нарушилась, и трагический конец бедной Фаустины не завершил историю для меня. – А, – выдохнул он, – Я узнал всё от Корбуччи, держа его под прицелом его же револьвера. Он ждал у окна, и я бы мог легко пристрелить его, когда он стоял освещённый, прислушиваясь к темноте, но ничего не видя. Когда он спросил Стефано ли я, я ответил, «Si, signore», затем он спросил, покончил ли я с Артуро – я ответил так же. Он впустил меня прежде, чем узнал, кто с кем покончил. – Ты убил его? – Нет, это было бы слишком просто для такого мерзавца. Но я связал его, так туго, как только мог, и заткнул ему рот, затем я прикрыл шторы и вышел из его дома, заперев дверь. В его доме ставни были шесть дюймов толщины, а стены почти шесть футов. Всё произошло субботней ночью, и до следующей субботы его на винограднике не ждали, все думали, что он в Риме. Но трупы обнаружат на следующий день, что приведёт их к дому графа, где они, скорее всего, найдут его живым. Полагаю, что он и сам это понял, потому что он угрожал мне всё время, пока я связывал его. Тебе никогда не доводилось видеть что-либо подобное, его голова была перевязана так, что казалась расколотой на две половинки, а его пышные усы подпирали его выпученные глаза. Но, оставляя его, я не почувствовал никаких угрызений совести, и я до сих пор желаю ему всех пыток, припасённых для грешников. – А потом? – Ночь ещё только начиналась, а в пределах десяти миль от меня располагались лучшие порты, чтобы укрыться от бури, и сотни трюмов для простого безбилетника. Но я не хотел отправляться дальше Генуи, ведь я уже мог понимать итальянский к тому времени, и я выбрал старый «Норддойчер Ллойд» и прекрасно провёл время на его борту, забравшись в одну из спасательных шлюпок на палубе. Это лучше, чем путешествовать в трюме, Банни, и я прекрасно питался апельсинами, собранными на ферме. – А в Генуе? – В Генуе я выживал, совершая мелкие проступки. Я начал с самых низов, ночевал на улице, просил милостыню. Я пустился во все тяжкие, надеясь на скорый конец. И вот однажды я увидел седого старика, который глядел на меня из витрины магазина… магазина, который я хотел опустошить… я смотрел на него, а он на меня… и он был в тех же обносках, что и я. Так вот каким я стал! Я сам не узнал себя, так кто же на свете способен признать в этом старике меня? Лондон манил меня… и вот я здесь. Италия разбила мне сердце, и оно осталось там. На протяжении всего рассказа его тон менялся от легкомысленного и игривого, как у школьника, до полного горечи, но теперь он более не давал воли чувствам, которые испортили кульминацию его рассказа. Я слишком хорошо знал его и понимал, что это признание было не просто словами. Если бы не та трагедия, Раффлс прожил бы в Италии долгие годы, а то и всю жизнь, я уверен в этом. Но лишь я мог видеть в тот момент, как его лицо вновь покрылось глубокими морщинами от боли воспоминаний и как в одну секунду они исчезли. Что же стёрло их? Вы никогда не догадаетесь. Это было то, что должно было подействовать противоположным образом, то, что толкнуло его на откровенность – шарманка и голос, вновь зазвучавшие под нашими окнами. Margarita de Parete, era a’ sarta d’ e’ signore; se pugneva sempe e ddete