— Послушай, несчастная!.. Корнелиус остановил его… а Христиана взялась обеими руками за голову. — А! — со смехом сказала она, — когда я сойду с ума… все это кончится, не правда ли?.. И она опустилась в изнеможении, закрыв лицо руками и как бы решившись не говорить больше ни слова. VIII. Корнелиус вывел Бальтазара вон из комнаты; он видел что тот еле стоит на ногах, точно у него закружилась голова. В зале они застали г. Трикампа, который не терял даром времени. Он вытребовал старую Гудулу, которая спросонку и будучи немного глуха, решительно не понимала, что такое случилось, и с плачем отвечала на его вопросы. — Да ну же, придите в себя, моя милая, — говорил ей г. Трикамп. — Господи помилуй! — воскликнула Гудула, увидев Бальтазара. — Да что же здесь случилось, барин?.. Они меня так внезапно разбудили!.. Ах ты Боже мой! Да чего же им от меня нужно?.. — Успокойся, Гудула, — сказал Бальтазар, — дело тебя не касается, но меня обокрали, и мы разыскиваем вора. — Обокрали? — Да. — Ах ты Боже мой, — в полном отчаянии воскликнула старая служанка, — да ведь никогда этого не бывало, тридцать лет служу я здесь, никогда булавочки не пропало!.. Ах ты Господи! И надо же было этому случиться до моей смерти!.. — Ну, полно, полно, — перебил ее г. Трикамп, — отвечайте мне без причитаний. — Говорите погромче, — сказал Бальтазар, — она, знаете, глуха. — Мы желаем узнать, — сказал г. Трикамп, возвышая голос, — были ли вы тут в то время, когда произошло воровство? — Да я и не выходила из дому, сударь. — Вовсе не выходили? — Так точно, сударь, потому что я чувствовала, что будет гроза, а в мои годы ноги-то уж плохо слушаются в такое время. — Стало быть, — сказал Бальтазар, — ты была в своей комнате?… — Нет, после обеда я все сидела в зале и вязала около камина. — Так что ты не двигалась с места и даже в кухню не ходила? — Да. — Вы, моя милая, хорошо видите? — снова начал свой допрос Трикамп. — Чего-с, сударь? — сказала Гудула, не расслышав вопроса. — Я спрашиваю вас, — повторил Трикамп, — хорошо ли вы видите? — Да, на это не могу пожаловаться, на ухо-то я тугонько, ну а глаза-то еще хороши, да и память тоже. — А, так память у вас в исправности! — Ну, так скажите: много ли народу перебывало здесь после обеда? — Сначала приходил комиссионер, потом заходила одна соседка попросить взаймы немного печенья… а потом Петерсен приходил зачем-то к Христиане. — А!.. Кто такой этот Петерсен? — Сосед тоже, сударь, ночной сторож, вот барин его отлично знает. — Да, — сказал Бальтазар Трикампу, — это бедняк, у которого с месяц тому назад умерла жена, а двое маленьких детей больны… Он хороший малый, и ему оказывают здесь некоторую помощь… — Так этот Петерсен, — продолжал Трикамп, — входил в дом?.. — Нет, сударь, отвечала Гудула, — он только поговорил с Христианой чрез окно… — Что ж он ей говорил?.. — Не расслышала, сударь. — А после него… Никого не было?… Гудула заставила повторить вопрос и затем ответила: — Никого!.. — Ну, а Христиана, — продолжал Трикамп, — она где была, пока вы вязали? — Да эта милая девушка по обыкновению ходила то туда, то сюда: она и на кухне работала за меня, так как я не в силах была заняться этим. Ведь она такая милая! — Но ведь не все же время она пробыла в кухне? — Нет, сударь, как наступил вечер, она ушла к себе в комнату. — А! Так она ушла к себе, не правда ли? — Да, сударь, чтобы приодеться к ужину. — И… долго она пробыла в своей комнате? — Да с час времени, сударь. — Целый час?.. — Да, не меньше часу. — А вы ничего не слышали в это время? — Что вы говорите, сударь? — Я спрашиваю вас, не слыхали ли вы какого-нибудь шума… например, ударов молотком по дерену? — Нет, сударь, не слыхала. — Да, — сказал Трикамп, обращаясь к молодым людям, — она глуха!.. И наклонившись к Гудуле он сказал, возвысив голос: — Да ведь и гром уж начал греметь, не правда ли? — Да, сударь; гром-то я отлично слышала. — Она не разобрала, что гремит, — пробормотал Трикамп, — ну, a затем что было?.. — громко спросил он. — А затем наступила уже ночь, гроза разразилась. Барин не возвращался… Я была очень напугана, стала на колени и начала молиться… и вот в это-то время Христиана и вышла из своей комнаты… она вся дрожала… бледная такая… а гром в это время так и гремел… — Ага, — живо подхватил Трикамп, — так вы заметили, что она была бледна и дрожала? — Да, не хуже меня, сударь. От этой грозы у нас отнялись руки и ноги. Я даже и встать-то не могла… и вот в это-то время барин и начал стучать, а Христиана отперла ему. Вот и все, что я знаю, сударь… и это так же верно, как и то, что я христианка и честная женщина!.. — Не плачь же, милая Гудула, — повторил Бальтазар, — ведь и же тебе говорю, что не тебя обвиняют!.. — Да кого же, сударь? Кого же в таком случае?.. Матерь Божия, — воскликнула она, пораженная внезапною мыслью, — неужели же Христиану? Никто не отвечал ей. — А, — продолжала Гудула, — вы не отвечаете!.. Да ведь этого быть не может! — Послушай, Гудула!.. — Христиану, — продолжала она, не слушая его. — Дитя, которая нам Бог послал!..