— Ну, довольно, — сказал Трикамп, — ведь не вас обвиняют. — Лучше бы уж меня, — возразила с отчаянием Гудула. — Я бы предпочла, чтобы обвинили меня… Я старуха, мое дело уж кончено… Что же мне от этого сделается… Меня скоро Всевышний к отчету потребует… но этого ребенка… Я не хочу, чтобы вы ее трогали, сударь… Ах, г. Бальтазар, не позволяйте к ней прикасаться, это было бы святотатством… не слушайте этого злого человека; это он все заводит! По знаку г. Трикампа, которому надоело это причитанье, агенты взяли под руки старуху, чтобы вывести ее вон из комнаты. Гудула сделала несколько шагов и затем опустилась на колени, плача и жалуясь, зачем она не умерла прежде, чем дождалась таких оскорблений, и г. Трикамп дал знак агентам оставить ее тут с ее причитаньями. IX. — Итак… — сказал полицейский агент, обращаясь к Корнелиусу, — вы видите, что нет достаточных оснований подозревать кого бы то ни было из приходивших сюда… ни комиссионера, ни соседку, ни этого Петерсена. Стало быть или старуха украла, или молодая девушка, а так как я не считаю старуху способною на такую гимнастику, то и прошу вас самих, г. ученый, вывести заключение… — Не спрашивайте меня ни о чем, — сказал Корнелиус, — я не знаю, что и думать; мне кажется, что я сплю и что все это не что иное, как ужасный кошмар. — Уж не знаю, — возразил Трикамп, — сон ли это, но мне кажется, что я вполне бодрствую и рассуждаю совершенно правильно. — Да, да, — отвечал Корнелиус, лихорадочно шагая взад и вперед по комнате, — вы рассуждаете совершенно правильно! — И логичность моего рассуждения неоспорима!.. — Конечно, неоспорима! — И все обстоятельства дают мне до сих пор достаточное основание!.. — Да, вы имеете полное основание! — Так в таком случае согласитесь со мной в том, что молодая девушка виновна!.. — Так нет же! — с запальчивостью отвечал Корнелиус, круто остановившись пред полицейским агентом. — Нет! Этому я не поверю до тех пор, пока не услышу, что она сама сознается в этом!.. Да что тут толковать… если бы даже она сама сейчас созналась пред нами, то все-таки я продолжал бы утверждать, что она не виновна!.. — Однако… — попробовал возразить ошеломленный агент, — не виновна… да какие же у вас есть доказательства?… — Да нет их у меня, я это отлично знаю, — продолжал Корнелиус. — И знаю, все те, которые вы приводите… и мой собственный рассудок говорит мне, что эти доказательства очевидны… ужасны… неотразимы!.. — Так в таком случае?.. — Но моя совесть тотчас же возмущается против моего рассудка!.. Мое сердце говорит мне: нет! Этот голос, это отчаяние не могут принадлежать преступнице, и я клянусь, что она не виновна!.. Я не могу доказать этого… но я это чувствую… я уверен в этом и готов кричать это изо всех сил… с томлением и со слезами!.. Не верь тем, кто ее обвиняет!.. Они лгут! Их логика — легко ошибающаяся земная логика… моя принадлежит небу и никогда не лжет. Они взывают к разуму… я обращаюсь к вере… — Да послушайте же!.. — Не слушай их, — продолжал еще с большим увлечением Корнелиус, — и помни, что в те дурные дни, когда ты в своей гордости ученого готов отрицать самого Бога… довольно одного содрогания твоего сердца, чтоб убедить тебя в Его существовании!.. И как же ты хочешь, чтоб это неспособное лгать сердце обмануло тебя, когда дело касается Самого Бога? — Ну, — сказал Трикамп, — если бы полиция стала рассуждать таким образом!.. — Да я вовсе и не стремлюсь убедить вас, — возразил Корнелиус. — Исполняйте вашу обязанность, а я буду исполнять свою!.. — Вы будете исполнять вашу?.. — Да, да… ищите! ройтесь! шарьте! Громоздите доказательство на доказательство, чтобы совсем подавить ими это бедное дитя; я со своей стороны сумею собрать все, что может послужить к ее защите! — В таком случае, — отвечал Трикамп, — я не советую вам считать в числе ваших доказательств то, что я только что нашел в одном из ящиков этой молодой девицы!.. — Что такое?.. — спросил Корнелиус. — А вот эту сорванную с медальона черную жемчужину!.. Корнелиус схватил жемчужину… он весь дрожал. — В ее ящике?.. — Да, мой друг, да!.. — воскликнул Бальтазар. — В ящике ее комода… вот сейчас только на моих глазах!.. Корнелиус стоял бледный, неподвижный, совершенно уничтоженный!.. Доказательство было так убедительно, так ужасно!.. Эта несчастная маленькая жемчужинка просто жгла ему руку. Он машинально смотрел на нее, не видя ее… но не будучи в состоянии свести с нее глаз!.. Бальтазар взял его за руку, но Корнелиус даже не почувствовал этого… на него точно столбняк нашел, и он все смотрел на жемчужину. — Корнелиус! — с беспокойством воскликнул Бальтазар, но Корнелиус быстро оттолкнул его и наклонился, как бы желая получше рассмотреть жемчужину, и поворачивал ее так, чтоб она отсвечивала. — Да что ты? — пробормотал Бальтазар. — Посторонись! — отвечал Корнелиус, и отодвинув его резким движением, Корнелиус побежал к окну и пристально стал разглядывать жемчужину. Бальтазар и Трикамп с изумлением переглянулись, а в то же самое время Корнелиус, не говоря ни слова, бросился в кабинет. — Он с ума сошел, — проворчал Трикамп, посмотрев ему вслед. — Г. Бальтазар, не позволите ли вы мне дать моим людям по стаканчику кюрасо? Наступает уж день, и на дворе должно быть холодновато. — Сделайте одолжение, — отвечал Бальтазар. Трикамп вышел, Корнелиус обернулся, взглянул на старую Гудулу, которая, стоя на коленях в уголке, горячо молилась, и быстро пошел в кабинет к Корнелиусу. X. Ученый рассматривал с величайшим вниманием рукоятку ножа и замеченную Трикампом выбоину. Это исследование продолжалось несколько секунд, в течение которых унылый и упавший духом Бальтазар машинально смотрел на своего друга, нисколько не интересуясь его поведением. Корнелиус молча влез на стул и с тем же старанием исследовал железную проволоку от звонка и то, каким образом она могла быть разорвала… — Куда проведен этот звонок? — вдруг сказал он. — В залу, — отвечал Бальтазар. Корнелиус потянула за конец проволоки, ведущей к звонку, но никакого звона не последовало. — Ах! — сказал Бальтазар. — Она все предвидела, она сняла звонок. Корнелиус, не отвечая ему, внимательно рассматривал, куда проходила проволока. Оказалось, что она была проведена сквозь жестяную трубу достаточной, впрочем, ширины. Проволока совершенно свободно вертелась в ней, и задержка, очевидно, заключалась не в трубе. — Посмотри на звонок, — сказал Корнелиус Бальтазару, — двигается ли он, когда я дергаю за проволоку? Бальтазар послушно подошел к двери, решительно не понимая, в чем дело. — Двигается ли? — повторил Корнелиус, дернув несколько раз за проволоку. — Едва, едва, — отвечал Бальтазар, — но звону нет никакого. Да и сам звонок как-то круто вывернут и как будто что-то поддерживает его в этом положении. — Хорошо, — сказал Корнелиус, — мы это сейчас увидим; поддержи-ка секретер, я влезу на него. Бальтазар вернулся в кабинет и исполнил то, что требовалось. Корнелиус перелез со стула на секретер и с помощью ножа с трудом дотянулся до отверстия в перегородке, как бы желая испытать на себе трудность этого предприятия. Едва Бальтазар открыл рот, чтобы спросить его, как вдруг он услыхал, что Гудула в соседней комнате зовет его. Он быстро вышел и нашел старуху в сильном возбуждении, окруженную прибежавшими на ее крик агентами. — Барин, — кричала она, — она убежала! — Христиана? — Да, барин, я встала с колен и в это время увидала, что она пробежала чрез комнату и выбежала в сад! Ах ты Боже мой! Бегите за ней, она что-нибудь над собой сделает! — А! Змееныш! — воскликнул Трикамп. — Она только притворилась мертвою. Эй, вы, вперед, чрез сад! Все агенты с Трикампом во главе бросились вон из дома, а Бальтазар побежал в комнату молодой девушки, чтоб удостовериться, что Гудула сказала правду. Христиана действительно исчезла, но в ее комнате он нашел пролезшего чрез отверстие в перегородке Корнелиуса. Ученый стоял пред кроватью, раздвинув занавески, и лицо его выражало живейшее изумление. — Да, да, ищи там, — гневно сказал Бальтазар, убежденный, что причина изумления его друга заключается в бегстве Христианы. — Ты видишь, что она виновна, так как она убежала!.. — Я вижу, — отвечал обернувшись к нему, весь дрожа от внутреннего возбуждения и сверкая глазами Корнелиус, — я вижу, что она не виновна, а что мы преступники и дураки! — Что, ты с ума сошел?