— И я знаю твоего вора, — продолжал Корнелиус со все возрастающим возбуждением, — и я тебе сейчас расскажу все, что он делал, и как он забрался, и как ушел!.. И я назову тебе его!.. И прежде всего он забрался не из этой комнаты, не через это отверстие, а чрез камин в твоем кабинете. — Через камин? — Да, через камин!.. И так как по своему обыкновению он добирался до металла, до твоего золота и серебра, то он прежде всего кинулся к твоему портфелю и взломал его стальной замок, затем к секретеру, взломал опять-таки его железный замок и, захватив твои флорины, дукаты и драгоценности, убежал, воткнув на прощанье нож в перегородку… Затем, отодрав обои, он перескочил в эту комнату и уронил одну жемчужину… А если ты желаешь знать, что сталось с твоим медальоном, смотри сюда! Корнелиус раздвинул занавески у кровати и указал Бальтазару на небольшое распятие на стене. Оно оказалось сверху донизу вызолоченным и сияло ярким блеском… — Вот что он сделал из золотой оправы.. Затем, опустив руку в служившую кропильницей раковинку у распятия, он вынул оттуда сплавленные вместе обе половинки хрустального медальона с цветком посредине. — А вот что он сделал из остального!.. Бальтазар с испугом смотрел на своего друга. — А если ты желаешь знать, как он вышел, — продолжал, подтащив его к окну и не давая ему вздохнуть, Корнелиус, — смотри!.. Он указал ему на самое верхнее стекло, в котором была пробита дыра как бы от обыкновенной пули, и так чисто, кругло и ровно, что ни один мастер не сумел бы сделать лучше. — Да кто же это наделал? — воскликнул наконец Бальтазар, которому стало казаться, что он грезит. — О, глупец! Да разве ты не видишь, что все это наделала молния!.. Если б она упала к ногам Бальтазара, то и то он не был бы так поражен… и только что он хотел попросить Корнелиуса объяснить ему все, как тот знаком велел ему замолчать и стал прислушиваться. В стороне набережной слышался шум, который, по-видимому, приближался по улице. Они открыли окно и увидели, что большая толпа с криками волнения подходит к самому дому. Толпа раздвинулась и пропустила несомые полицейскими агентами носилки, на которых лежало недвижимое тело Христианы. XI. Несчастная девушка бросилась в Амстель, откуда ее только что вытащил ночной сторож Петерсен. Увидев это бледное лицо, эти, казалось, навеки закрывшиеся глаза, эти беспомощно протянутые руки, которых точно коснулся холод смерти, Бальтазар и Корнелиус бросились к носилкам, взяли молодую девушку на руки и перенесли ее к камину в зале, пред которым г. Трикамп предусмотрительно велел расстелить матрас. Тут они старались привести ее в чувство, согревали ее в своих объятиях, умоляя ее и называя ее по имени, как будто она могла их слышать. Но руки ее оставались ледяными… сердце не билось более. При виде их отчаяния у всех сердце обливалось кровью. Они просили у нее прощения, обвиняли себя во всем! Весь наполнявший комнату и обступивший их народ плакал. Наконец, у Корнелиуса среди его печали явилась светлая мысль. Прижав свои губы к губам Христианы, он стал сильно вдыхать и выдыхать воздух, нажимая слегка рукой на грудь. Тем временем г. Трикамп велел принести бутылок с горячим песком, утюгов и тому подобных вещей, чтобы прикладывать их к рукам и к ногам молодой девушки… Наступила минута тишины и самого ужасного волнения! Женщины шептали молитвы, мужчины смотрели, вытянув шеи… — Ба! — сказал кто-то. — И сто́ит столько хлопотать для какой-то воровки!.. Бальтазар вскочил, но ему не пришлось ничего делать. Этого человека уже вытолкнули за дверь. — Она дышит! — воскликнул задыхаясь Корнелиус. Поднялись радостные крики. Все верили тому, что она украла; но к чему же служило бы несчастье, как не к тому, чтобы жалеть несчастных? Несколько минут спустя Христиана очнулась, и легкая краска появилась на ее лице. Прибывший доктор объявил, что она спасена, и велел перенести ее в ее комнату. Оставшиеся с ней женщины раздели ее и уложили в постель. Корнелиус и Бальтазар вне себя от радости бегали то туда, то сюда; подавали сквозь дверь разные советы, спрашивали, не нужно ли чего-нибудь; разыскивали все, что было нужно, и беспрестанно с восторгом пожимали друг другу руки. Остальные мужчины с самым серьезным видом толковали около камина о наилучших способах оживления утопленников. — Г. Бальтазар, — сказал Трикамп, — я хочу уйти с моими людьми, молодую девушку нельзя арестовать в ее теперешнем состоянии… — Арестовать!.. — воскликнул Бальтазар. — Так, значит, Корнелиус вам не сказал… Да она не виновна!.. Мы знаем, кто вор. — Вы знаете вора? — сказал Трикамп. — Да кто ж он?.. — Гром! — ответил Бальтазар. Г. Трикамп вытаращил глаза. — Гром?.. — Ну да, господин Трикамп, — сказал с легкою насмешкой Корнелиус, — гром или, вернее сказать, молния! Вы прилагаете психологию к раскрытию преступлений, а я физику… — И вы будете уверять меня, — воскликнул вне себя г. Трикамп, — что все это натворила молния? — О, она творит еще много другого! — возразил Корнелиус. — Она вытаскивает гвозди из кресел и вбивает их в зеркало, не разбивая его; вырывает ключ из замка и вешает его на гвоздь; осторожно раздвигает папиросную бумагу слоем расплавленной бронзы; протаскивает деньги в скважины остающегося закрытым кошелька; втыкает сапожные инструменты в потолок и так хорошо намагничивает их, что иголки, как сумасшедшие, бегают за молотком; переносит целиком с одного места на другое целую стену. Да вот, например, какую славную дыру пробила они в стекле у Христианы, как она ловко отделила обои; а этот медальон, обе половинки которого она спаяла, не повредив цветка, чтобы любезно доставить нашему другу самую лучшую эмаль, а его невесте свадебный подарок, какого не сумел бы сделать ни один мастер, и наконец золото с оправы, которым она позолотила распятие Христианы?… — Но позвольте! — возразил Трикамп. — Это невозможно!.. Ну, а сверток!.. Сверток, который она передала чрез окно какому-то человеку. — Здесь… — воскликнул Петерсен. — Я этот человек. — Вы? — Да, господин Трикамп, а в свертке было белье, которое она приготовила для моих больных детей! — Ладно, ладно, белье! — с раздражением сказал Трикамп. — Но золото, серебро, дукаты, флорины и остальные драгоценности, куда это все деюсь?.. — Черт возьми, — сказал, ударив себя по лбу, Корнелиус, — вы заставляете меня подумать об этом… Он вскочил на приставленный к стене стол и с усилием повернул звонок. — Вот они… Из звонка выпал большой слиток из золота, серебра и драгоценных камней, вместе с оторванным языком звонка. Все это было расплавлено и слито, как может плавить и лить одна молния. Расплавленный металл, увлекая с собой драгоценные камни, перенесся по проволоке звонка с такою легкостью и по такому фантастическому способу, которым владеет только одно электричество и который граничит с чудесным. Г. Трикамп поднял слиток и рассматривал его в полном недоумении. — Однако, — сказал он, обращаясь к Корнелиусу, — кто же вас навел на эту мысль?… Корнелиус улыбнулся. — Та самая черная жемчужина, которую вы, г. Трикамп, передали мне, не подозревая, что она-то и послужит мне доказательством невиновности Христианы. — Черная жемчужина! — Да, г. Трикамп. Вот взгляните на это едва заметное белое пятнышко… Это след обжога! Провидению не нужно ничего больше для спасения человека. — Милостивый государь, — с поклоном сказал Трикамп, — ученый оказался сильнее меня, и я преклоняюсь пред ним… Я немедленно примусь за изучение физики и метеорологии… Но только такие веские доказательства могут удалить из моего рассудка начавшую уже расти в нем мысль, — простите, я готов был подумать, что вы были сообщником этой девицы. — По крайней мере, — сказал, смеясь, Корнелиус, — да послужит вам утешением хоть то, что вы не ошиблись относительно пола: вором была молния. Г. Трикамп, чтобы не услыхать еще чего-нибудь, поторопился уйти в сопровождении толпы, которая стремилась разгласить это странное происшествие, и в это время Гудула принесла известие, что Христиане лучше, что она все знает и желает видеть обоих друзей. Что сказать о последовавшей затем сцене? Бальтазар смеялся, Корнелиус плакал, Христиана, которой запрещали говорить, и плакала и смеялась вместе. — Милая Христиана, — сказал Бальтазар, став на колени пред кроватью, — если ты не хочешь меня огорчить, не отказывайся от подарка, который я тебе сейчас сделаю. И он положил к ней на кровать слиток из золота, серебра и драгоценных камней. Христиана сделала жесть выражавший отказ. — Полно, — живо возразил Бальтазар, закрывая ей рот, — ведь тебе нужно же приданое… — Если вы не прочь выйти за меня замуж!.. — прибавил Корнелиус. Христиана не ответила ни слова, но посмотрела влажными глазами на добряка учёного, возвратившего ей и жизнь, и честь… И я, присутствовавший при этом, смею вас уверить, что взгляд ее далеко не говорил «нет»! 1892