— Мячи для гольфа. Хотя он не играл в гольф. Никогда не знаешь, что купить мужчине в подарок, верно? — Она подбросила запонки. — Вот так раз, — сказала Эл. — Послушайте, можете ли вы примириться с тем, что эти запонки не принадлежали вашему папе? Они принадлежали дяде. — Нет, это мой дядя умер. — Клиентка запнулась. — Он умер в ноябре. Отец мой умер, ну, не знаю, сто лет назад. — Она прижала ладонь ко рту. — Повторите еще раз, пожалуйста. — Надо признать, соображала она быстро. — Давайте попробуем разобраться, — согласилась Эл. — Вы утверждаете, что это запонки вашего отца. А я говорю, нет, хотя они, возможно, принадлежали человеку, которого вы называли своим отцом. Вы утверждаете, что ваш дядя скончался в ноябре, а отец умер много лет назад. А я говорю, ваш дядя давным-давно в мире ином, а вот папа ваш преставился осенью. Ну как, поспеваете за мной? Клиентка кивнула. — Уверены, что поспеваете? Я не хочу, чтобы вы решили, будто я порочу доброе имя вашей матери. Но такое случается в семьях. Итак, вашего дядю зовут… — Майк. — Майк, а вашего папу — Терри, правильно? Так вы думаете. А по-моему, наоборот, Терри — ваш дядя, а дядя Майк — ваш папа. Тишина. Женщина елозит на стуле. — Он, Майк, всегда болтался поблизости, когда я была маленькой. Вечно ошивался у нас дома. — Chez vous,[21] — произнесла Эл. — Что ж, вполне логично. — Это многое объясняет. Мои прямые волосы, например. — О да, — согласилась Элисон. — Когда наконец разбираешься, кто есть кто в твоей семье, это многое объясняет. — Она вздохнула. — Какая досада, что ваша мама умерла и вы не можете спросить у нее, что случилось на самом деле. Или почему. Ну и так далее. — Она бы мне не сказала. А вы можете? — Мне кажется, Терри был тихоней, а дядя Майк — тем еще сорванцом. Это вашей маме и понравилось. Импульсивная, я бы так описала ее, если бы меня спросили. Вы тоже, может быть. Но только не вообще по жизни, а лишь в том, что мы называем, ну, вопросами партнерства. — То есть? — То есть когда вы встречаете парня по вкусу, вы тут же бросаетесь за ним. — Как гончая за зайцем, подумала она. — Вы говорите себе, нет, я должна разработать стратегию, никакой суеты, но вы плевать хотели на свои собственные советы — вы очень часто, сказала бы я, остаетесь на ночь после первого же свидания. Что ж, почему бы и нет? В смысле, жизнь так коротка. — Я не могу, простите. — Клиентка привстала. Элисон протянула руку. — Это шок. То, что вы узнали об отце. Вы должны привыкнуть. Я не вывалила бы вам все вот так, если бы не думала, что вы можете это принять. И мою прямоту — полагаю, ее вы тоже можете принять. — Я не могу, — повторила Колетт. И села на место. — Вы горды, — мягко произнесла Эл. — Вам все по плечу. — Чистая правда. — Если другие могут, то вы и подавно справитесь. — Верно. — Вы нетерпимы к людской глупости. — В точку. Эту фразу она позаимствовала у старой миссис Этчеллс. Возможно, та прямо сейчас произносила ее в трех столиках от Эл: «Вы нетерпимы к людской глупости, дорогая!» Как будто клиентка могла ответить: «Ах, эти глупцы! Да я просто обожаю глупцов! Наглядеться на них не могу! Вечно шастаю по улицам и ищу дураков, чтобы пригласить их домой на ужин!» Элисон откинулась на спинку кресла. — Я вижу, что вы сейчас неудовлетворены, беспокойны. — Да. — В вашей жизни наступил период, который вам хотелось бы поскорее закончить. — Да. — Вы хотите и готовы двигаться дальше. — Да. — Ну как, согласны поработать на меня? — Что? — Вы умеете печатать на машинке, водить, что-либо в этом роде? Мне нужна, как говорится, Пятница в юбке. — Это несколько неожиданно. — Не то чтобы. Вчера, когда я увидела вас, с помоста, мне показалось, что я вас знаю. — С помоста? — Помостом мы называем сцену. — Почему? — Не знаю. Исторически сложилось, наверное. Колетт наклонилась вперед. Зажала кулаки между коленей. — В фойе есть бар. Заходите туда через часок, выпьем по чашечке кофе, — предложила Элисон. Колетт бросила выразительный взгляд на длинную очередь за своей спиной. — Ладно, через час с четвертью? — Что вы сделаете, повесите табличку «Закрыто»? — Нет, просто перенаправлю поток. Скажу им, сходите поговорите с миссис Этчеллс в трех столиках от меня. — Почему? Она хороша? — Миссис Этчеллс? Entrenous,[22] полная бездарность. Но она учила меня. За мной должок. — Вы лояльны? — Надеюсь, что да. — Вон та? Морщинистая старая кошелка в браслете с подвесками? А теперь я вам кое-что скажу. Она не лояльна к вам. — И Колетт пояснила: — Старуха пыталась завлечь меня, перехватить, когда я искала вас: карты, хрустальный шар и психометрия вдобавок — тридцать фунтов. Элисон стала пунцового цвета. — Она так и сказала? За тридцать фунтов? — Забавно, что вы не в курсе. — Витала в облаках, — Она надтреснуто засмеялась, — Voilà. Вы уже заработали свои деньги, Колетт. — Вы знаете, как меня зовут? — В вас определенно есть что-то французское. Je ne is quoi.[23] — Вы говорите по-французски? — До сегодняшнего дня не говорила. — Вы не должны читать мои мысли. — Я постараюсь. — Через час с четвертью? — Можете пока подышать свежим воздухом. На Виндзорском мосту на скамейке сидел паренек, у его ног обретался ротвейлер. Мальчик ел рожок с мороженым, а второй протягивал псу. Прохожие улыбались, останавливались посмотреть. Пес ел аккуратно, водя языком по спирали. Наконец он догрыз вафлю, запрыгнул на скамейку и с любовью положил голову на плечо хозяина. Мальчик скормил ему остатки своего мороженого, и толпа засмеялась. Ободренный пес лизал и покусывал уши мальчика, а толпа повторяла на все лады: охх, ухх, ха, как мило. Пес спрыгнул со скамейки. У него были спокойные глаза и огромные лапы. За понюшку табака, или ее собачий эквивалент, он готов был сожрать всех зрителей, вцепиться в каждый затылок и подбросить детишек в воздух, как блины на сковородке.