День или два Март приходил и уходил по ночам. — Если Колетт тебя увидит, тебе конец, — предупредила она. — К сожалению, я не могу предсказать ее передвижений, в последние дни она вся на нервах, шастает туда-сюда. Придется рисковать. Эван, сосед, уходит ровно в восемь. Не попадись ему на глаза. В половине десятого Мишель ведет детей в ясли. Не высовывайся. Почту приносят в десять, не вертись под ногами у почтальона. В середине дня затишье, но в три опять начнется суета. Март снова начал рассказывать, как констебль Делингбоул раздавил его часы. — Я одолжу тебе свои, — пообещала она. — Я не хочу, чтобы ваши соседи меня увидели, — сказал Март. — Еще подумают, что я пришел за их детьми. Когда мы с Пинто жили в Байфлите, заявились какие-то парни, стали долбиться в дверь и орать, педофилы, убирайтесь вон! — Почему они приняли вас за педофилов? — Не знаю. Пинто сказал, ты так выглядишь, ты так ходишь, у тебя так пальцы торчат из башмаков, и шляпа у тебя такая. Но тогда у меня еще была старая шляпа. — И что случилось потом? После того, как они начали ломиться в дверь? — Пинто вызвал полицию! — И полиция приехала? — О да. На патрульной машине. А потом увидели, что это я. — И что? Губы Марта медленно растянулись в улыбке. — «Вперед, констебль Делингбоул!» Она порылась в шкатулке с украшениями в поисках часов и обнаружила одни со стразами, для сцены. Лучше куплю ему новые, подумала она, подешевле. И надо спросить, какой у него размер обуви. Может, если у него будут новые ботинки, он свалит, прежде чем Колетт заметит. Ей приходилось постоянно отвлекать Колетт, обращать ее внимание на происходящее перед домом и трещать как сорока всякий раз, когда та заходила на кухню. Он должен уйти, думала она, прежде чем Колетт решит как-то обезопасить сарай, потому что как только она зайдет в него, сразу же обнаружит следы пребывания Марта; она представила, как Колетт верещит и размахивает садовыми вилами с насаженным на них перепуганным гостем. — Как по-вашему, может, поставить сюда кровать? — спросил Март, когда она принесла ему термос. — Матрас — может быть, — сказала Эл и тут же прикусила язык. — Жалко, я не додумался захватить шезлонг в садовом центре, — сказал Март. — Знаю! Он хлопнул себя ладонью по шапке. — Гамак! Вот что мне нужно. — Март, — сказала она, — ты уверен, что не замешан в уголовщине? Потому что я не могу отвечать, не могу рисковать, мне придется сказать кому-то, понимаешь. Тебе придется уйти. — Отец проломил мне голову куском трубы, — сообщил Март. — Это считается? — Нет, — ответила она. — Ты был жертвой. Это не считается. Жестокие удары по черепу, подумала она. Колетт считает, они очень важны. Она спросила меня о них как-то раз, под запись. Тогда я не знала почему. Теперь понимаю, что она думала, может, с них-то и началась моя ненормальность. — Хотя вообще-то это был отчим. Я всегда думал, что он мой папа, но мама сказала, нет. Нет, сказала она, он твой отчим. — Сколько отчимов у тебя было? — Несколько. — У меня тоже. День выдался теплый, они сидели на садовых стульях, приотворив дверь, чтобы впустить свежий воздух. — Хорошо, что мы выбрали сарай с окошком, — сказала Эл. — Не то бы ты задохнулся. — А с другой стороны, нет, — возразил Март. — Потому что через него за мной следят, подсматривают, чтобы донести Большому Д. — А с другой стороны, нет, — согласилась она. — Я уж думала, может, занавески купить? Соседская девочка с воплями вылетела из игрушечного домика. Эл встала и увидела, как та несется по лужайке, скользит, останавливается и вонзает зубы в икру брата. — Ой! — вскрикнула Эл. Она вздрогнула, словно это ее укусили. — Мама, мама! — заревел ребенок. Март захлопнул дверь сарая и упал на четвереньки. Из кухни донесся голос Мишель: — Я иду, о боже, я иду, и кому-то сейчас здорово влетит. — Садись. — Март потянул Эл за юбку. — А то она тебя увидит. — Укусила брата, — заорала Мишель, — ну все, блин, теперь я тебя укушу. Они вместе опустились на колени. Март дрожал. Эл ощутила необходимость помолиться. — Иисусе! — вскричал Март. Слезы брызнули из его глаз. Он навалился на Эл. Она поддержала его. На нее словно осел мешок мусора и костей; Март благоухал изрядно подгнившим компостом. — Тихо, тихо, — бормотала она и гладила его по шапке. Мишель неслась по вытоптанному газону, на плече ребенок, на лице — зверский оскал. Колетт взяла мобильник и услышала: — Угадай, кто? Догадалась она сразу. Какой еще мужчина позвонит ей? — Не виделись с тех пор, как налетели на тебя в «Элфиксе». — Чего? — переспросил Гэвин. Оцепенело, как будто она обругала его. — В магазине, — пояснила она. — В Фарнхэме. В субботу, помнишь? — В каком? — В «Элфиксе». Гэвин, отчего ты вечно не можешь запомнить самые банальные названия? Пауза. Гэвин тревожно переспросил: — Хочешь сказать, он так называется? Тот универмаг? — Да. — А почему ты так и не сказала? — Боже, дай мне сил, — вздохнула она. Потом добавила: — Может, положишь трубку и попробуем заново? — Если хочешь, — согласился Гэвин. — Ладно. Тишина в трубке. Она подождала. Телефон зазвонил. — Гэвин? Алло. — Колетт? Это я, — сказал он. — Какая приятная неожиданность. — Теперь можно с тобой поговорить? — Да. — Ты была занята или что? — Давай просто забудем, что ты мне уже звонил. Давай попробуем еще раз, и я не буду упоминать о том, где в последний раз видела тебя. — Если хочешь, — беззаботно согласился Гэвин. Его тон означал, что он считает ее капризной донельзя. — Но почему ты не могла говорить, она была рядом? Ну ты поняла, толстуха. — Если ты об Элисон, ее нет дома. Вышла прогуляться. — Колетт вдруг подумала, как странно это звучит; но именно так Элисон объяснила свой уход. — Значит, ты можешь говорить? — Послушай, Гэвин, что тебе надо?