– Здесь вопросы задаю я! – Полковник оглядывает осужденных, проверяет, хорошо ли все его поняли. Роман Исаевич выплевывает зуб, прячет его в руке под столом. – Простите. Я всего лишь… – А ну говори! Признавайся, гад! Михаил Григорьевич кричит на очкарика, но обращается к обоим. Он хочет поскорее привести приговор в исполнение. Полковнику нужны подтверждения. Ему нужны факты. Нужно признание. – Отвечай, скотина! Михаил Григорьевич сейчас проведет личное расследование, свое собственное судебное заседание. На котором он сам и свидетель, и адвокат, и прокурор, и судья. И палач. – Я всего лишь ученый, – говорит испуганный голос. – Я профессор. Я не изменник. Никакой не предатель Родины. Он говорит, что это все его завистливый коллега-кляузник. Он, этот бездарный ученишка, подставил профессора. Пожаловался. – Но я же не совершал, поймите. Ничего плохого. – Не пытайся запутать меня своими этими вот. – Полковник морщится и двигает кистью в воздухе. – Этими извивающимися лживыми интеллигентными фразочками. – Но я… – Но ты истекаешь кровью, – говорит полковник с притворным участием. – И на твоем, профессор, месте я бы уже начал говорить по делу. Я бы, пожалуй, признался. Как считаешь? Полковник протягивает папиросы, предлагает угоститься. – Простите. Спасибо, но я не курю. У меня же с детства… – Вот! – Михаил Григорьевич ударяет в ладони. – Ну вот же! Вот с детства и начинай, профессор. Начинай, голубчик, не стесняйся. По порядочку. Все как на духу. Когда, что, кто и с кем? Подробненько. А мы внимательно послушаем. Мы же не спешим. Правда, Чукча? Чукча не отвечает. Полковник ведет себя как сумасшедший. Этому трюку его научили много лет назад, когда Михаил Григорьевич только начинал свой путь на службе. Он запросто меняет настроение от смеха до ярости в считаные секунды. Он знает, что это сбивает с толку подозреваемых. Знает, что так он быстро выведет их на чистую воду. – Не молчи, дорогой. Рассказывай. А мы с Чукчей внимательно выслушаем тебя и постараемся помочь. Профессор делает тяжелый выдох и начинает свой рассказ. Он говорит, что вырос в обычной семье музыкантов. Отец его всю жизнь проработал скрипачом, а мать занималась пением. Профессор рассказывает обо всем. Как взрослел, о чем мечтал. Где учился, кем были и кем стали все его одноклассники. Как звали соседку со второго этажа, сколько раз в день и как тщательно он чистил зубы. Михаил Григорьевич склоняется над бумагами. Кивает головой и делает вид, будто что-то записывает. Притворяется, будто что-то исправляет. На самом же деле это тоже трюк. Психологическое давление. Михаил Григорьевич не станет напрягать глаза в темноте ради какого-то арестованного преступника. Да и нет смысла писать на бумаге, у полковника уникальная память: он запоминает не только каждое предложение, но и интонацию, с которой Телепьинский произносил слова. Роман Исаевич закрывает лицо руками и начинает плакать, когда добирается в рассказе до описания своей семьи. – Их больше нет, – всхлипывает профессор. Он говорит, что его любимых жену и дочь тоже арестовали. Их схватили люди в форме и отправили в неизвестном направлении в тот день, когда пришли за ним. Говорит достаточно убедительно. И будь сейчас Михаил Григорьевич хотя бы лет на пять моложе… возможно, тогда он бы услышал искренность в рассказе Романа Исаевича. Но полковник не молод. И он не верит. Он пропускает пустые слова осужденного мимо ушей. Он, словно фильтр, просеивает все ненужное, все лишнее и оставляет лишь фамилии, имена и даты. Только те фразы, которые помогли бы уличить, разоблачить преступника. Михаил Григорьевич давно уяснил для себя, что нет никакой пользы в том, чтобы верить рассказам осужденных. Даже если заключенный говорит правду. Даже если он на самом деле ни в чем не виноват. Отпустить нельзя. Приговор вынесен. Мучиться угрызениями совести, просыпаться посреди ночи от собственного крика Михаил Григорьевич больше не намерен. Полковник смотрит на лицо Романа Исаевича. Измазанное в крови, худое страдающее лицо профессора. Михаил Григорьевич внимательно слушает все объяснения, но интересует его лишь признание. Телепьинский продолжает рассказывать обо всем подряд. Как в молодости делал предложение жене, сколько стоил букет цветов. Кто из приглашенных на свадьбу оказался непьющим. Полковник слушает, не перебивает. Он из опыта знает, что если уж преступника понесло и он рассказывает, нужно слушать. Преступник сам себя сдаст, главное, не мешать. – Комиссар, прошу, остановись! Он же сейчас упадет, – перебивает рассказ Чукча. – Комиссар, пожалуйста, хватит. Посмотри. Он слишком много крови потерял. Михаил Григорьевич улыбается и смотрит на Чукчу. Вот когда этот подонок обращается к нему «комиссар», пусть мешает допросу. Пусть перебивает, кого хочет и когда хочет. – Ого. Кто тут у нас разговорился? Товарищ Чукча? Скажи лучше, где твои олени. О них тебе переживать надо. Небось удрали без присмотра. Одни в тундре пасутся. – Посмотри, какой бледный, – игнорирует издевки Чукча. – Позови врача скорей! Будь ты человеком. А вот если наглый выскочка не называет Михаила Григорьевича комиссаром, то лучше бы ему заткнуться. Полковник подскакивает и в одно движение оказывается перед столом возле заключенного. Он наклоняется и заглядывает в глаза заступничку. Одной рукой Михаил Григорьевич хватает Чукчу за грудки, другой отстегивает с пояса и достает нож. – Хочешь, устрою вам доклад наперегонки? Чукча не знает, что это может значить, но уточнять не собирается. Он молчит и смотрит на острое лезвие финки. – Сейчас я сделаю тебе небольшой надрез. – Полковник проводит лезвием по шее арестованному. – Сяду на стул, вон туда. И буду спокойно смотреть на вас, подонков. Наблюдать и гадать, кто же из вас, мразей, мне раньше правду расскажет. Грохот упавшего тела прерывает речь полковника. Профессор свалился на пол. – Зови врача, – шепчет сквозь зубы Чукча. – Комиссар, прошу, зови, пока не поздно, помрет же. Михаил Григорьевич сильнее прижимает нож к горлу Чукчи и заставляет его заткнуться. – А ну! Встать! – говорит полковник и с помощью финки помогает Чукче подняться. Полковник поглядывает на профессора. – На выход! Он подталкивает Чукчу к двери. – А как же профессор? Ты же обещал врача! Михаил Григорьевич пожимает плечами и улыбается. – Приговор вступил в силу. Приведен в исполнение. И запомни мои слова, оленевод. Единственное, что я могу обещать такому, как ты, так это то, что гражданин Чукча следующий. – Комиссар, ты же офицер. Ты же знаешь цену слова. Михаил Григорьевич не отвечает. Он не намерен оправдываться перед каким-то предателем Родины. – Комиссар, а как же справедливость? – Справедливость? Так это и есть справедливость. Не понимаешь? Отправить на тот свет как можно больше тварей, предателей и подонков вроде тебя. Вот истинная справедливость. Михаил Григорьевич закрывает на ключ дверь в допросную. Завтра безымянные солдаты уберут тело профессора Телепьинского. – Комиссар, почему ты меня сразу не убил? Ведь хотел же, я знаю. Почему только профессора? Михаил Григорьевич молча ведет Чукчу по коридору. Он сам не знает почему. Он не может ответить на этот вопрос. Что-то помешало. Что-то остановило. По непонятной причине полковник решил оставить Чукчу на завтра.