– Очень приятно, Виктория Александровна Крамова. А сколько вам лет и где проживаете, случайно не припомните? – Семнадц… вернее, мне уже восемнадцать лет. Полицейский меняется в лице. Он удивлен. Вика выглядит гораздо страрше своего возраста. Инспектор ожидал услышать, что ей двадцать пять, ну, может, двадцать три. Никак не семнадцать, вернее, уже восемнадцать лет. – Давайте позвоним папе? – Ей бы очень не хотелось беспокоить отца, но сейчас у нее не остается выбора. – Он вам все объяснит. Он сразу приедет и поможет. – Ладно, девочка, – неожиданно меняет интонацию полицейский. – Смотри аккуратно в следующий раз. Переходи только в положенном месте и только на предусмотренный сигнал светофора. Договорились? Вика растерянно кивает. – Всего доброго, – бросает напоследок полицейский и уходит. Девушка возвращается и садится на свое место возле бака. Вика размышляет о том, что теперь ей нельзя быть такой беспечной. Теперь она отвечает не только за братика и папу. Теперь она будущая мать, и ей нужно научиться заботиться о своем ребенке. – Все хорошо, малыш. Мы в безопасности, – говорит Вика и гладит свой живот. – Не беспокойся, я не дам тебя в обиду. Девушка поднимается и уверенным шагом идет дальше. От ее прежнего приподнятого настроения не осталось ни следа, но она переключится. Она знает, что как только увидит отца своего будущего сыночка, радость не получится сдержать. Он, конечно, специфический человек. Порой грубый. Вспыльчивый. И он не собирался заводить детей, впрочем, как и Вика, но он порядочный и не предложит, даже не подумает предложить избавиться от драгоценного ребенка. В этом Вика практически не сомневалась. Девушка заходит в подъезд. Изрисованные стены, мокрые, дурно пахнущие углы, облезшие шатающиеся поручни. Ничто не испортит Вике настроение. Девушка поднимается по лестнице. Второй этаж. Девушка машинально проверяет пустой почтовый ящик. На нем кто-то синим маркером признался в любви неизвестной Кристине и нарисовал вокруг надписи сердечко. Вику каждый раз умиляет эта надпись. Чьи-то влюбленные пальцы старательно выводили на металлической дверце трогательные слова. От сердца. От души. Пусть и с ошибкой в имени. Надпись гласит: «Ты моя любимая Крестина». Третий. Вика шагает по ступенькам и отмечает, что на более позднем сроке ей будет сложно добираться на пятый этаж в доме без лифта. Четвертый этаж. Пятый. Ключи от квартиры у Вики есть, но ей не хотелось бы самой отпирать. Она представляет, как ее любимый проворачивает замок, открывает дверь. Он стоит в проеме и смотрит на нее. А она с порога набрасывается ему на плечи, целует и шепчет на ушко секретную радостную новость. А еще Вика просто боится его реакции. Она знает, какими жестокими иногда бывают мужчины. У нее очень строгий отец, и он наверняка прогонит ее из дома, когда обо всем узнает, но любимый еще вспыльчивее. Она подозревает, что реакция может быть самой разной. Он может начать психовать и кричать. А может, обрадуется. – Я беременна, – шепчут ее губы, как бы репетируя. Рука тянется к звонку. Вика чувствует, как трясутся у нее колени. Она несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает. Снова репетирует фразу, которую вот-вот прошепчет любимому. Она хочет, она обязана звучать убедительно и уверенно, чтобы он сразу понял, что независимо от его желания она сохранит ребенка. И чтобы он, не дай бог, не предложил ей аборт. Дин-дон. Сердце Вики начинает биться чаще. Она переминается с ноги на ногу. Девушка с трудом перебарывает свое навязчивое желание спрятаться от пугающего разговора, развернуться и удрать. Динь-дон, динь-дон. Пальцы сами продолжают жать на звонок. Динь-дон. Никто не открывает. Ну как так? Волна негодования вновь накатывает. Неужели этот придурок совсем не чувствует момент? – Вот куда его понесло в такую рань? Динь-дон. Вика прислоняется ухом к двери. Тишина. Никого. Наверное, он собрался стать полицейским и сейчас сидит на тех самых спецкурсах, которые посещают инспекторы, желающие перестать чувствовать ситуацию и разбираться в моменте. Уйти? Подкараулить на улице, дождаться его возвращения и потом вновь подняться, чтобы все произошло как запланировано? Глупость! Вика не была глупой. Наивной, да. Но не дурочкой. Она вставляет ключ. – Ничего, мой хороший, значит, подождем твоего папашу дома. Это, кстати, теперь и твой дом тоже. Она не раздеваясь проходит на кухню. – Сейчас будем пить чай. Вика отдергивает занавеску. – Ты какой любишь? Она говорит, продолжает гладить живот и привычным движением достает из шкафчика упаковку чая. – Я вот обожаю ягодный. Но только без сахара. Не против, если мы с тобой выпьем ягодный? Вика набирает чайник и ставит на плиту. Она снимает сапоги, к слову, мамины. У них с отцом хватает денег на новую обувь, но Вика предпочитает носить именно мамины. Вика ставит сапоги под стол и смотрит на пепельницу. – Все, мой хороший, мамочка больше не курит. И думаю, – она подмигивает сама себе и улыбается, – у меня получится уговорить твоего папу тоже бросить эту гадость. Вика замечает, что один из окурков в переполненной пепельнице все еще тлеет. Недокуренный синий «Винстон». – Влад? – Она пробегает взглядом по потолку от угла до угла. – Владик! Ты дома? Нехорошие мысли закрадываются в ее голову. Он, наверное, не один.