Дуло пистолета сместилось чуть вправо, чтобы не убить подозреваемого, а прострелить плечо, если понадобится. Но этой доли секунды Аброськину хватило, чтобы отреагировать. Он молниеносно схватил сумку и швырнул ее в майора. По полу зазвенели ключи, плоскогубцы, отвертки. Анна Никифоровна в ужасе вскрикнула. Зигунов отскочил в сторону и попытался снова взять на мушку подозреваемого. Сумка грохнулась за спиной, рассыпая остатки своего содержимого. А Аброськина на подоконнике уже не было – он выпрыгнул в окно. – Вот же гад, – бурчит себе под нос Петр и бросается следом. То, что читальный зал располагался на первом этаже, было и плюсом, и минусом одновременно. Конечно, не было риска сломать себе ноги, но и задержать беглеца это не могло. Аброськин бежал через институтский двор, петляя, как заяц. Видимо, эта привычка сохранилась еще с того периода, когда он воевал в ДНР, потому что сейчас маневрировать смысла не было никакого. Во дворе была куча народу: студенты, преподаватели, обслуживающий персонал, посетители. Короче, народу столько, что вести прицельный огонь здесь начал бы только маньяк. Зигунов несся за бывшим боевиком через двор, опустив оружие и думая только о том, чтобы у Аброськина не оказалось огнестрела под спецовкой. Спецназа до сих пор не было, и времени его ждать не было тоже. Расстояние между беглецом и догоняющим неумолимо увеличивалось. Еще немного, и Аброськин доберется до выхода со двора, а потом его ищи-свищи. Вариантов оставалось немного. – Стой! Стрелять буду! – гаркнул Зигунов и выстрелил в воздух. Звук выстрела прогремел в замкнутом пространстве двора пушечной канонадой. Люди бросились врассыпную, какая-то девушка закричала. Но с линии огня ушли все непричастные, и это было хорошо. Между Аброськиным и Зигуновым оказалось чистое пространство. Но другое было плохо – однорукий добежал уже практически до выхода, еще шаг, и стрелять будет не в кого. А там он растворится в толпе, снова рванет в какую-нибудь ДНР и ищи ветра в поле. Нет уж! Отпускать его нельзя ни в коем случае! В голове билась одна-единственная мысль, повторяясь снова и снова: «Я тебе эти барабанные палочки знаешь куда засуну»? Кипя от ярости, майор рванул за Аброськиным изо всех сил и почти схватил, но тот оказался на долю секунды быстрее. Резко метнувшись влево, он сиганул в небольшой овражек лесополосы, окружающей часть территории пединститута. Но, на удачу Зигунова, овражек оказался глубже, чем, видимо, посчитал беглец. Однорукий вскочил недостаточно проворно, и Петр успел напрыгнуть на него сверху. Однако триумф длился недолго. Аброськин угрем вывернулся из захвата и постарался перехватить руку с пистолетом, но тут уже его противник не оплошал. Зигунов резко отдернул руку и, пока бывший боевик по инерции продолжал наклоняться в его сторону, размашисто врезал ему рукояткой табельного оружия в челюсть. Послышался неприятный хруст, Аброськин захрипел и осел на землю. – Теперь не убежишь, гнида, – с трудом восстанавливая дыхание, прошипел майор. Он наклонился, проверил пульс поверженного врага и удовлетворенно кивнул – тот был в отключке. Затем Петр прохлопал спецовку на предмет оружия, и все оказалось чисто. Значит, оружие было либо в сумке, либо его не было вообще. Второе вызывает некоторые вопросы, но о них мы подумаем позже. Зигунов отер с лица пот и посмотрел на часы. Глава 24 – Да-да, конечно. Если вдруг что, я позвоню… сообщу… в смысле… Профессор Рында продолжал кивать и тараторить, и сразу становилось понятно, в каком он шоке. Пожилой литературовед внезапно оказался одним из активных участников кровавой истории… Вернее, только сейчас, после ареста Аброськина, осознал, что является этим самым участником. Видимо, поначалу расследование представлялось ему детективной историей а-ля Шерлок Холмс. Что-то такое отстраненно-увлекательное, с загадками для пытливого ума и неожиданными поворотами. Да уж. Стоит только вспомнить, как профессор веселился, когда Зигунов пришел к нему в первый раз. С каким азартом набрасывался на головоломки, как вдохновенно искал аналогии убийств в литературе. Но теперь, когда реальность подошла слишком близко, все оказалось куда неоднозначней и страшнее. Сегодняшним утром майор не смог дозвониться до Кати, что бывало частенько, когда она, увлеченная работой, отключала телефон, и решил подстраховаться – позвонил отцу и сказал, чтобы он срочно дул в пединститут, забрал внука и вез к себе на дачу. Там его точно никто не найдет, да и Катя тоже будет в безопасности. Потом он вызвал Рынду к себе, тот охотно откликнулся и пришел в управление. Как всегда, разговорчивый, веселый, со странноватым чувством юмора. Короче, профессор как профессор. – Знаете, дорогой Порфирий Петрович, а я уже и соскучился по вам. Думал, вы давно разрешили свою загадку да и забыли о старике. – Садитесь, Павел Юрьевич. – Петр указал рукой на стул. – Мне снова нужна ваша консультация. – Да-да, конечно. Сколько угодно. Я весь к вашим услугам. Профессор уселся перед Зигуновым и уставился на него блестящими глазами. В эту минуту он походил не то на ребенка, с нетерпением ожидающего конфету, не то на наркомана, предвкушающего дозу. Петр вздохнул. Некоторое время они беседовали о героях детской литературы, о том, что могут обозначать барабанные палочки и на какое произведение они могут намекать. Конечно, Петр не стал говорить, что речь идет о его сыне. Но хватило и того, что вопрос коснулся ребенка. Рында моментально изменился – прекратил сыпать словами, сосредоточился и стал таким серьезным, каким его видеть майору еще не доводилось. Наконец-то профессор стал походить на серьезного ученого и преподавателя, перерывшего несметные горы книг и знающий о литературе если не все, то очень многое. Павел Юрьевич крутил создавшуюся ситуацию и так и эдак, накидывал варианты, но все как-то не складывалось. Ни одна из предложенных версий не подходила. Внезапно, как раз в самом разгаре обсуждения очередной версии, дверь в кабинет открылась и конвой ввел Аброськина. Следом зашли Перемогин и Лепнин. – О, извините, Петр Сергеевич, вы еще не закончили? – вежливо поинтересовался полковник и кивнул Рынде. – Здравствуйте. Однако литературоведу было не до расшаркиваний. Он смотрел на Аброськина, переводя ошарашенный взгляд с его лица на пояс брюк, где не было ремня, и на ботинки, в которых отсутствовали шнурки – их забирают у арестованных, значит… – Дмитрий Степанович… – охрипшим голосом произнес профессор. – А вы… – Здоров, Павел Юрьевич. Неожиданая встреча, да? – скривился в ухмылке однорукий. – Спасибо за книжки кстати! И вообще!.. – и шутовски подмигнул и показал еще большой палец здоровой рукой. – Да, я никак не думал… – Мы почти закончили, – ответил Зигунов Лепнину и похлопал застывшего профессора по спине, подталкивая того к двери. – Пойдемте, Павел Юрьевич… А вы начинайте без меня, – кивнул он москвичам. – Я буквально на пару минут. Когда оба мужчины оказались в коридоре и дверь в кабинет за ними закрылась, Рында тут же повернулся и спросил: – Дмитрия Степановича что, арестовали? Он имеет какое-то отношение ко всей этой истории? Он же в нашем институте… Он, конечно, недавно работает, но такой приятный человек. Мы несколько раз даже что-то вроде дискуссий устраивали… Очень начитанный человек, хотя суждения, конечно, не всегда отличаются глубиной, но тем не менее… Тьху, господи, о чем это я вообще?! Он подозреваемый, да? – Я не могу это обсуждать, Павел Юрьевич, – как можно спокойнее ответил Зигунов. – Вы же понимаете, следствие еще не окончено. – Да-да, конечно… Но Рында, похоже, не слушал ответ собеседника, полностью погрузившись в свои переживания и мысли. – Кто бы мог подумать? Аброськин… Он же такое хорошее впечатление произвел. Спрашивал у меня, какие книжки можно детям почитать. Чтобы правильные моральные ориентиры у героев были… Понимаете? Чтоб дети видели, где добро, а где зло… Чтоб без вот этих вот странных посылов, которые в современном детском кино… Он же… Я ему Гайдара посоветовал. Профессор резко замолчал. Его губы начали мелко дрожать, а взгляд, который он обратил на майора, был до краев наполнен паникой. – «Судьбу барабанщика» и «Военную тайну». «Судьбу барабанщика», понимаете? Барабанщика. Барабанные палочки… Ох, боже мой! Что я наделал? Получается, я… – Павел Юрьевич, Павел Юрьевич, – настойчиво повторил Петр. – Успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты. Аброськина пока только допрашивают, и еще ничего не ясно. – Но я же… а что, если он и есть убийца? Что, если он ребенка… О, господи! Я же себе никогда не прощу… Лицо пожилого литературоведа превратилось в пергаментную маску. Он был в такой прострации, что Зигунов даже испугался, что старику может сделаться плохо. Чтобы отвлечь его от ужасных мыслей, майор легонько потряс его за плечи и попытался заглянуть в глаза, приговаривая: – Перестаньте, Павел Юрьевич. Перестаньте. Никакой трагедии не случилось, и я не допущу, чтобы она произошла. Все в порядке. Вы никому не навредили. Зато, похоже, у нас есть зацепка к барабанным палочкам – повести Гайдара. Так что вы, наоборот, помогли. – Да? – Ну конечно! Теперь у меня есть направление, в котором можно двигаться… Как раз чтобы предотвратить любую опасность. И вы мне в этом очень помогли. – Помог? Хорошо. Хорошо. Спасибо. Профессор кивал и благодарил так, будто Петр только что его от смерти спас. – Вам не о чем переживать. Или вы во мне сомневаетесь? – Зигунов лукаво усмехнулся, стремясь переключить внимание старика на что-нибудь другое. Похоже, получилось. Рында округлил глаза и горячо запротестовал: – Что вы, что вы, Петр Сергеевич! Я целиком и полностью… – Вот и славно. И в другой раз, когда решите помучить себя обвинениями, сразу вспоминайте, что этим вы напрямую выказываете мне недоверие… А это, знаете ли, обидно. Майор снова улыбнулся и с облегчением заметил ответную улыбку на губах старика. Похоже, инфаркт откладывается. Аккуратно взяв Рынду под локоть, Петр повел его к выходу из здания. – Вы мне очень помогли, Павел Юрьевич. Надеюсь, новая встреча не понадобится, но кто знает. – Само собой, я понимаю. Конечно. Буду рад помочь. – Спасибо. Всего доброго. И звоните, если вдруг что заметите или вспомните. – Да-да, конечно. Если вдруг что, я позвоню… сообщу… в смысле… Продолжая кивать и бубнить что-то себе под нос, профессор стал спускаться по лестнице. Зигунов несколько секунд провожал его взглядом, а затем резко повернулся и быстро пошел назад в кабинет. – …вы меня на «понял» не берите, я такие пугалки в гробу видал. У нас в Луганске ребята рассказывали, как укропы на подвалах пытали. И я одно хорошо усвоил: лучше молчать с самого начала. Тогда и дальше полегче будет. И вам и мне. А еще говорили – когда сил нет, просто отключаешься. Аброськин сидел на стуле вразвалочку и смотрел на полковника и психиатра с кривенькой полу- улыбкой. – Ну что вы такое говорите? – очень вежливо возмутился Перемогин. – Никто вас пытать не собирается. Мы на вашей стороне. Просто хотим прояснить несколько моментов. – Ага, как же. – Владимир Петрович, – Зигунов наклонился к уху Лепнина и прошептал: – Алтарник сказал, что в момент убийства Красовского разговаривал с Аброськиным только по телефону. Сам он его в храме не видел. – Понятно. Кивнув Петру, полковник повернулся к подозреваемому. Майор же между тем прошел в угол кабинета и сел за стол там, словно устраняясь от допроса. Через окна в кабинет лил яркий солнечный свет, создавая какую-то неподходяще-оптимистичную атмосферу. Зигунов смотрел на Аброськина, которого видел со своего места в профиль, и думал, что модных зеркальных окон у них в управлении нет, и будут не скоро. А еще в голове неотступно крутились мысли о «Судьбе барабанщика». В повести мальчик выжил, но планирует ли маньяк оставить в живых нового героя? Смешной вопрос. Петру до невозможности хотелось схватить однорукого за грудки, прижать к стене и выкрикнуть в лицо этот вопрос. А если ответа не последует, прекрасная твердая стена может несколько раз удариться о голову бывшего вояки. И ударяться она может столько раз, сколько понадобится – пока не прозвучит ответ. А уж когда он прозвучит… Кулаки сжались сами собой, и Зигунов услышал, как заскрипели зубы. Нет, так не пойдет. Он усилием воли разжал руки и челюсти, сглотнул и попытался сосредоточиться. – Мы установили, – говорил между тем Лепнин, – что в ЛНР вы служили не в артиллерии, а занимались контрразведкой и диверсионной деятельностью. Аброськин никак на это заявление не отреагировал. – Кроме того, выяснилось, что и это не было вашей основной деятельностью. Большую часть времени вы лично вели допросы и пытали пленных. И свое прозвище Левша получили именно за эти «заслуги». За инструментарий. Мастером своего дела были?