Я притворился, будто хочу ее ссадить. Она сказала: – Если и упадем, то… Я соскользнул со столика в воздух. Качнулся вперед, качнулся назад, и Энджи обхватила меня за шею и вскрикнула – радостно и испуганно. Хотя я не силач, мне было нетяжело; я словно сидел в невидимом кресле-качалке, а она у меня на коленях. Правда, центр тяжести теперь сместился, и я потерял устойчивость, стал как перегруженная лодка. Облетев кровать, я поднялся выше, затем опустился. Энджи то вскрикивала, то смеялась. – Это просто безумие… – начала она и осеклась. – Господи, никто даже не поверит. Ты понимаешь, что станешь самым известным человеком в истории? Энджи смотрела на меня, и глаза у нее сияли в точности как раньше, когда я говорил про житье на Аляске. Я направился к столику, будто на посадку, но пролетел мимо и вылетел в открытое окно. – Стой! Ты куда?! Господи, холодно же! Она так крепко сжимала мне шею, что стало трудно дышать. Я поднимался к серебряному серпу месяца. – Ну, померзнешь минутку. Разве оно того не стоит? Полетать, как во сне? – Да, – сказала она. – Это просто невероятно, правда? – Правда. Энджи дрожала, дрожали ее груди под тонкой кофточкой. Я поднимался к череде облаков, отливающих ртутью. Мне нравилось, как Энджи ко мне прижимается, нравилось ощущать ее дрожь. – Я хочу назад, – сказала она. – Погоди. У меня распахнулась рубашка, и Энджи мгновенно ткнулась холодным носом мне в грудь. – Я хотела с тобой поговорить, – сказала она. – Собиралась тебе сегодня позвонить. Я много о тебе думала. – А кому позвонила вместо меня? – Никому. Она тут же сообразила, что я подслушивал за окном. – Ханне. Ты ее знаешь. С моей работы. – Она где-то учится? Ты спрашивала, зачем учиться вечером в субботу. – Полетели назад. – Ладно. Она опять прижалась лицом к моей груди. Нос уперся в шрам – в форме серпа, как серебряный месяц, к которому я продолжал подниматься. Казалось, он уже недалеко. Энджи погладила шрам пальцем. – Просто невероятно, какой ты везучий. Подумай сам: на пару дюймов ниже, и сук распорол бы тебе сердце. – А может, и распорол? – Я опустил колени, чтобы она сползла. Энджи крепко цеплялась мне за шею, и пришлось долго отдирать от себя ее пальцы, пока она наконец не упала. Всякий раз, как мы с братом играли в супергероев, он отводил мне роль злого супермена. Что ж, кто-то должен быть плохим. Ник в последнее время твердит, что надо бы мне прилететь к нему в Бостон, дескать, посидим вместе, выпьем. Видимо, хочет поиграть в старшего брата, дать мне мудрых советов типа «нужно взять себя в руки и жить дальше». А может, хочет поделиться своим горем. Наверное, он тоже скорбит. Думаю, как-нибудь ночью я его навещу. Покажу ему накидку. Вдруг он захочет ее примерить. Попробует выйти из своего окна на пятом этаже. Ну, или не захочет – после того что случилось. Тогда младший братик ему поможет, даст, так сказать, толчок. А там кто знает? Есть, конечно, вероятность, что, выйдя из окна в моей накидке, он не упадет, а поднимется, улетит в холодные бесстрастные объятия неба. Хотя вряд ли. Когда мы были детьми, накидка у него не действовала. С какой стати она подействует сейчас? Или вообще когда-нибудь? Это ведь моя накидка. Последний выдох Перевод Елены Корягиной Незадолго до полудня заглянуло семейство – папа, мама и сын. Первые посетители за день и, насколько Элинджер понимал, они же и последние. Народ в музее никогда не толпился, и у Элинджера было время провести для них экскурсию. Он встретил гостей у гардероба. Женщина все еще стояла на ступеньке, не спешила окончательно войти. Она смотрела поверх головы сына на мужа, смотрела вопросительно, с сомнением. Муж в ответ хмурился, держал полы куртки-дубленки, но никак не мог решить – снимать ее или нет. Подобные сцены Элинджер видел сотни раз. Стоило человеку войти в музей и осмотреться в неярко освещенном фойе, напоминающем зал для панихид, как он сразу начинал жалеть, что сюда зашел. И только мальчик чувствовал себя непринужденно; он стянул куртку и повесил на крючок на стене. Элинджер поспешил кашлянуть, чтобы его заметили. Когда людям нужно выбирать – сохранить душевное равновесие или сохранить лицо, стараются сохранить лицо. Он сложил ладони и постарался улыбнуться ободряющие и ласково, как родной дедушка. Эффект, однако, получился отрицательный. Ростом за два метра, с впалыми висками, Элинджер был бледный, как покойник. Зубы (собственные, несмотря на восемьдесят лет) – мелкие, темные и словно подпиленные напильником, тоже производили неприятное впечатление. Отец семейства чуть съежился. Женщина инстинктивно взяла ребенка за руку. – Добро пожаловать. Я – доктор Элинджер. – Здрасте, – сказал отец. – Извините за беспокойство. – Ну что вы. У нас открыто. – Ясно. Отлично. И как вы… Посетитель начал бодренько, но вдруг умолк, словно забыл, что хотел сказать. Инициативу перехватила жена. – У вас какая-то выставка? Нам говорили, здесь научный музей… Элинджер снова одарил их улыбкой, отчего у отца нервно дернулся правый глаз. – Вы неверно расслышали. Не «научный музей», а «необычный музей». Это музей тишины. – Вот как? – удивился отец. Мать нахмурилась. – А по-моему, я как раз сейчас ослышалась. – Да ладно, мам! – Мальчик выдернул из ее ладони свою. – Давай, уже, пап. Я хочу посмотреть. Мне интересно. – Прошу. – Элинджер отступил назад и сделал приглашающий жест костлявой рукой. – Буду рад провести для вас экскурсию. Жалюзи были опущены, и в комнате, отделанной панелями красного дерева, стоял полумрак, словно в театре за миг до поднятия занавеса. Только экспонаты освещались небольшими светильниками, вмонтированными в потолок. На этажерках и постаментах сверкали тщательно отполированные запечатанные стеклянные сосуды, похожие на лабораторные, и от их блеска окружающая полутьма казалась еще темнее. К каждому сосуду прилагался стетоскоп. Мембрана крепилась на стекле прозрачным клеем. Вероятно, посетителям нужно было слушать. Мальчик пошел вперед, за ним родители, за ними Элинджер. Перед первым экспонатом они остановились. То была колба на мраморном постаменте у входа в зал. – Да тут нет ничего, – удивился мальчик. Прищурившись, он оглядел другие сосуды. – И в тех тоже нет. Они все пустые… – Ха-ха! – невесело сказал отец. – Не совсем пустые, – возразил Элинджер. – Каждый сосуд тщательно запечатан. И в каждом хранится чей-то последний выдох. У меня самая крупная в мире коллекция предсмертных выдохов, больше сотни. В некоторых сосудах содержатся предсмертные выдохи весьма известных людей. Теперь засмеялась женщина. По-настоящему, не притворно, и прикрыла рот ладошкой. Элинджер улыбнулся. Свои экспонаты он показывал уже много лет, и никакой реакцией его было не удивить. Зато мальчик уставился на стоявший перед ним сосуд расширенными глазами и взял в руки наушники устройства. – А это что?