Часть I Глава 1, о вдовствующих принцессах и погорелом театре Виен, столица Астурии. Особняк семейства Бастельеро-Хаас Людвиг — Людвиг, завтра ты женишься. Ее светлость Эмма Бастельеро-Хаас, вдовствующая кронпринцесса и по ужасному попущению небес матушка Людвига, ласково улыбнулась и легким движением брови велела горничной наливать чай. В четыре часа пополудни ее светлость всегда пила хмирский чай с крохотными безе. — Я уже был женат, матушка, если вы забыли, — Людвиг смерил горничную и безвкусный чай холодным взглядом. Угловатая и отчаянно некрасивая девица вздрогнула и едва не пролила кипяток. Ее светлость вдовствующая кронпринцесса улыбнулась еще ласковее. — Дорогой мой, не упрямься. Я знаю, что делаю. Сам Удав, сын Тигра, составил твой гороскоп. Ты даже не представляешь, во что мне это обошлось! И все ради тебя, неблагодарный ты сын. — Она на миг прижала к сухим глазам кружевной платочек. — Мне не нужен гороскоп, матушка. Сколько раз я говорил вам, что не верю в это шарлатанство! И жениться не собираюсь. — Не спорь со мной! На этот раз все получится. Сын Тигра обещал, что она снимет проклятие! Ради тебя я… — ее светлость вздохнула и отпила чай из чашечки костяного фарфора. — Я ценю вашу заботу, матушка. Но… — Молчи! — перебила ее светлость, звякая чашечкой о блюдечко; Людвиг с трудом удержался, чтобы не поморщиться от дребезжащего диссонанса. — Материнское сердце скоро разорвется от горя и безысходности! А ты… Ты был таким красивым милым мальчиком, а теперь… теперь ты монстр. Но я избавлю тебя от этого несчастья! Не будь я Эмма Катарина Бастельеро-Хаас! — Нет, матушка! — Герцог Людвиг Пауль Бастельеро! Вы женитесь на мефрау Амалии Вебер! — На этой змее?.. — не веря своим ушам, переспросил Людвиг и спрятал зачесавшиеся руки под стол. Жаль, что не мог спрятаться целиком, вся кожа нестерпимо зудела. — Матушка, ни за что!.. Ее светлость сделала вид, что ничего не услышала. И, разумеется, не заметила тонких чешуек, проступивших на коже единственного сына. Она никогда не замечала столь неприличных, неподобающих аристократу вещей. — Женитесь и снимите клеймо позора с нашей семьи!.. — продолжала она, позабыв о стынущем чае. — Из-за вашей порченой крови ваши сестры не могут найти приличную партию, из-за вас скончался мой драгоценный супруг. Из-за вас!.. — в качестве последнего довода ее светлость уронила прозрачную слезинку аккурат на кружевной платочек, прижала этот платочек к сердцу и взглянула на Людвига глазами раненой лани. Людвиг сжал кулаки. Под столом. Он мог бы многое сказать о смерти драгоценного супруга ее светлости, собственного непутевого папеньки. К примеру, что в его возрасте кутить сразу с двумя юными танцовщицами кордебалета — непозволительная роскошь, особенно после трех бутылок красного. Сердце не выдержало собственного распутства, а не сыновнего позора. Но промолчал. Не стоит сильнее расстраивать матушку, а то в самом деле сляжет с мигренью или того хуже. В матушкиных болезнях Людвиг не разбирался, но лейб-медик утверждал, что любое серьезное потрясение может убить ее светлость, ее здоровье и так подорвано потерей супруга, — и ее светлость напоминала об этом неблагодарному сыну при каждой попытке отстоять свое мнение впрямую. Так что Людвиг давно и в совершенстве освоил тактику маневрирования и уклонения. — Вы же знаете, матушка, быть моей женой — опасно для жизни. — «Я же убью эту приторную гадюку, едва мы останемся наедине! Или вообще во время церемонии!» — Вы же не хотите для племянницы вашей дорогой подруги безвременной смерти. — Пустое! — отмахнулась ее светлость; Людвиг готов был ставить свой новейший лабораторный увеличитель против шаманского бубна, что матушке совершенно все равно, что станется с его женой, лишь бы сделала то, что от нее требуется. — Вы поженитесь, она снимет с тебя проклятье, и у вас будет прекрасная семья! Тебе давно пора обзавестись наследником, иначе твои сестры… — Матушка, я не собираюсь жертвовать своей свободой ради… — он хотел сказать «трех жеманных пигалиц», но снова сдержался. Жеманные пигалицы, в отличие от него, семью не позорили. — Даже ради сестер. Прошу прощения, но меня ждут дела. Ее светлость душераздирающе вздохнула и снова поднесла к глазам кружевной платочек. Людвиг удивился, неужели матушка вот так легко его отпустит, даже без рыданий, нюхательных солей, монолога о проклятой крови Бастельеро и загубленной жизни? Но удивлялся всего мгновение. Не успел он подняться, как ее светлость отложила платочек и велела: — Сиди. Твои дела подождут. Людвиг выругался про себя. Когда матушка оставляла погорелый театр и говорила таким тоном, ее не осмеливался перебивать даже его величество Гельмут. Людвиг тоже не пытался, потому что знал: проще остановить солнце, чем ее светлость Эмму, если она чего-то по-настоящему хочет. Единственным, что до сих пор смело сопротивляться ее светлости, было семейное проклятие. — Что-то еще, матушка? — Я не хотела тебя расстраивать, сын мой, но ты меня вынуждаешь. — Она протянула Людвигу сложенный вчетверо листок. Молча развернув его, Людвиг прочитал несколько строчек, написанных рукой короля. Смысл был предельно ясен: три дня тебе на женитьбу, иначе ссылка в поместье и опала. Никаких объяснений, ничего. И, судя по чересчур сильному нажиму и слишком резким росчеркам, король был зол. Сильно зол. Сжав зубы, Людвиг скомкал записку и швырнул ее в камин. В высшей точке траектории она с треском вспыхнула, и на вишневые поленья упали лишь хлопья пепла. Ее светлость неодобрительно покачала головой. Зря. Ведь намного лучше сжечь бумажку, чем разгромить чайную комнату, а Людвиг сейчас был к этому очень близок. Настолько близок, что даже не стал ничего говорить матушке. Поднялся, коротко поклонился — и, стараясь не слишком печатать шаг, покинул комнату. Лишь когда за его спиной закрылась дверь, а дежурившая под дверью горничная сдавлено охнула, он опустил взгляд на свои руки. Черные. Покрытые хитиновыми чешуйками. Но все еще человеческие. Что ж, неплохо. А вот в зеркало смотреть он не стал. Потому что точно знал: ему не понравится то, что он там увидит. *** Час спустя Людвиг припарковал свой мобиль у скромного дома на Айзенштрассе, кинул ключи выбежавшему лакею и, не обращая внимания на любопытных мальчишек, пялящихся на диковинное средство передвижения, зашагал к подъезду. Дверь перед ним отворилась с мелодичным звоном: фа-ре-ми, фа-ре-ми. Людвиг улыбнулся одной стороной рта: идеально чистый звук! Хоть что-то приятое сегодня! — Мон шер, какая приятная неожиданность! — раздалось сверху, как раз когда он снимал шляпу и отдавал ее лакею вместе с перчатками. Голос у мефрау Тори Бальез тоже был чистый и мелодичный, а франкский акцент придавал ему особую, чуть шершавую, горчинку. Именно за голос Людвиг и выбрал себе любовницу. Содержанку, если быть точнее. По лестнице застучали каблучки, пахнуло сладко-терпким восточным ароматом, и Людвигу на шею бросилась Тори. Миниатюрная, стриженая под мальчика, хрупкая и изящная, как статуэтка, она нежно поцеловала Людвига в уголок губ, тут же отскочила, не позволив себя поймать, и покружилась на месте. — Мне идут твои подарки, правда же, мон шер? — Весьма, — кивнул Людвиг, оценивающе разглядывая ножки, мелькающие в разрезах полупрозрачной юбки: видимо, именно этот разноцветный шелк он и оплатил на прошлой неделе. Наверняка не только его, но секс с Тори определенно стоил некоторых трат. Умеренных. Одним из ее неоспоримых достоинств был разумный подход: не требовать больше, чем он готов на нее потратить. — Отчего ты так мрачен, мон шер? Опять работа? — почти пропела Тори, остановившись. Шелковая тряпочка словно невзначай соскользнула с плеча. Людвиг слегка поморщился. Иногда Тори слишком много болтала. Для ее шустрого язычка есть более полезное занятие. Скинув сюртук на руки лакею и жестом отправив его прочь, он шагнул к девице и, когда она подалась навстречу, надавил ей на плечи, заставляя опуститься на колени. Она стрельнула на него глазами, облизнулась и отработанным до изящества движением расстегнула его брюки. Скользнув пальцами под белье, восторженно ойкнула. Прикрыв глаза, Людвиг позволил ей взять себя в рот. О да. Именно то, что нужно сейчас. Влажный жаркий ротик и ловкий язычок. — Хорошая девочка, — Людвиг одобрительно погладил ее по голове. Хорошая, умелая и послушная девочка, не пытается касаться его руками, а заложила их за спину. Ровно три минуты и двадцать секунд — он засек по ручному хронометру — Людвиг размеренно и глубоко дышал, не позволяя возбуждению захватить себя. Не так уж плохо, тем более после разговора с матушкой. — В постель, — велел он, когда самоконтроль начал давать трещину. Тори молча повиновалась: изящно поднялась на ноги, развернулась и, на ходу спуская с плеч платье, пошла наверх. Шелковые тряпочки одна за другой падали на ступени лестницы… Брийо, столица Франкии, штаб ордена Белой Лилии В Ордене Белой Лилии, хранящем безопасность Франкии, давно привыкли, что его глава может не покидать свой кабинет сутками. Ходили слухи, что кавалер Д'Амарьяк — то ли оборотень, то ли вампир, то ли еще какой монстр, и потому не спит неделями, видит людей насквозь, взглядом сбивает на лету голубей и заставляет дипломатов говорить правду. Его секретарь, мсье Товиль, никогда не опровергал этих слухов, хотя точно знал: его начальник — чистокровный человек. Но вот обычным его назвать было никак нельзя. — Товиль, барона де Флера ко мне. Немедленно, — раздался из переговорного устройства низкий глуховатый голос Д'Амарьяка. Глянув на хронометр на стене, — тот показывал три ночи, то есть «четверть часа, как доставили гранки утренних газет», — секретарь привычно ответил: — Будет исполнено, — и в который раз за двадцать лет службы порадовался своей странной способности засыпать и проспаться мгновенно, да и вообще не обращать внимания на время суток за окном. Впрочем, в Малой приемной главы Ордена, где мсье Товиль проводил большую часть жизни, окон и не было: безопасности ради. Зато было пять новейших, защищенных от прослушивания фонилей, к одному из которых и потянулся мсье Товиль. Барон де Флер, которого звонок застал на половине пути к кровати, явился через двадцать с половиной минут. Высокий, хмурый, небритый, в криво застегнутом сюртуке, он вошел ровно в тот момент, когда мсье Товиль опускал в кофе кавалера Д'Амарьяка кубик сахара. Чашка барона — черный кофе с половиной рюмки бренди — уже была готова. Пройдя вперед барона, Товиль отворил одну — две открывались только для императора — дверную створку в освещенный модифицированными газовыми рожками кабинет. — Барон де Флер, — доложил он и поставил поднос на стол. Стол этот был сделан гномами по специальному заказу, как и обитое бархатом кресло главы Ордена. Благодаря хитрой конструкции и парочке встроенных артефактов кавалер Д'Амарьяк, сидя за своим столом, казался почти нормального роста. К тому же, благодаря конструкции и артефактам, его искривленная спина не болела. Иногда, забирая у лейб-медика еженедельную порцию снадобий, Товиль склонялся к мысли, что императорский подарок — а именно его величество позаботились о своем верном слуге, и от стоимости подарка у казначея наверняка случился сердечный приступ — служил одной из причин любви Д'Амарьяка к круглосуточной работе. — Барон, — Д'Амарьяк жестом велел де Флеру садиться и брать кофе. Товилю же хватило лишь начальственного взгляда, чтобы понять: он больше не требуется, можно возвращаться на место. — Вы видели завтрашние газеты? Фрау Бастельеро заявляет, что ее сын завтра женится! Как вы думаете, на ком?