Санитар кивнул. Введенский открыл саквояж, извлёк из него фотоаппарат, снял крышку, сделал несколько снимков тела и отдельно, с разных ракурсов, сфотографировал торчащую из груди звезду. Затем отошёл подальше, сфотографировал тело целиком. – Можете убирать, – сказал он санитару. – Покажите, где у вас телефон. В фойе, набрав номер участка, Введенский услышал голос Охримчука и, не давая ему договорить, быстрым и жёстким голосом сказал: – Это Введенский. Я буду у вас через полчаса. В деле Беляева появились новые детали, которые я хочу с вами обсудить. Готовьтесь выслать людей в морг, чтобы снять отпечатки пальцев. Пока он говорил, санитар копался в журнале. – Хорошо. – Введенский закончил разговор и бросил трубку. – Вы нашли адрес? – Да, да… – ответил санитар. – Ринат Ахматович Шабаров, восемьсот девяностого года рождения, улица Лермонтова, 15, квартира семь. Это ближе к берегу, чуть ниже центральной площади. – Спасибо. Теперь мне нужно осмотреть будку сторожа, пройдёмте со мной. – Введенский вышел из фойе и направился к воротам. Санитар поспешил следом. В тесной будке не оказалось ничего особенного. На примусе у стола стоял грязный чайник – он потрогал, чайник оказался холодным. На столе валялся раскрытый журнал посещений с пустой страницей за прошлую ночь, а рядом лежали перемотанные бечёвкой на переносице очки. Введенский поднял их, разглядел. Стёкла были толстыми. – Сторож плохо видел? – спросил Введенский. – Да, всегда ходил в этих очках… Странно, что они здесь. Введенский завернул их в носовой платок и уложил в планшет. Затем выдвинул ящик стола. В ящике лежала пачка папирос, спички, несколько смятых листов бумаги и связка ключей. Введенский взял ключи, показал санитару. – Тут есть ключ от морга? – Да, – санитар указал пальцем. – Это его комплект. Введенский задумчиво хмыкнул. Если это действительно сторож Шабаров, то зачем ему было класть ключи обратно? И почему он не взял очки? Введенский снял фуражку, поправил взмокшую прядь волос, провёл ладонью по лбу. – Никого не пускайте в морг. Я вернусь с работниками милиции, мы снимем со звезды отпечатки пальцев и запишем под протокол ваши показания. Он собрался было уходить, но у ворот обернулся и добавил: – Если вернётся сторож, ведите себя с ним естественно, будто ничего не происходило. Ясно? Санитар кивнул. Введенский вышел за ворота и быстрым шагом направился вниз по дороге. До участка идти недолго – около двадцати минут вниз. Пока он шёл, пот снова залил всё лицо: чёрт возьми, думал он, когда прекратится эта жара, почему здесь так беспощадно выжигает солнце. Дойдя до центральной площади, Введенский не выдержал, заскочил в магазин и купил бутылку холодного «Боржома». Вышел на площадь и постоял в тени, сделав несколько жадных глотков. Два старика на соседней скамейке играли в шахматы: увидев Введенского, они перестали играть и недобро покосились на него. Он подумал, что до сих пор так и не искупался, хоть и живёт совсем рядом с морем. Даже коты ушли валяться в тень кустов и домов, хорошо быть этими котами, думал он, ни убийств, ни преступников, ни командировок. Он вспомнил, как ему говорили, что летом здесь ещё жарче, да куда уж ещё; ему захотелось снять гимнастёрку, и тут он понял, что за всё это время ни разу не расстёгивал воротник даже на крючок. Прямо на ходу расстегнул крючок и две верхние пуговицы. Стало лучше. Он сам улыбнулся себе: что за привычка, почему сразу не додумался – точнее, даже не подумал, что можно просто взять и расстегнуть верхние пуговицы гимнастёрки. Это показалось ему нарушением порядка, отступлением от устава, хотя в уставе чётко прописано, что в жаркое время гимнастёрку можно расстёгивать. Он взглянул на подворотничок. Тот оказался грязным, будто Введенский четыре дня просидел в поезде, не снимая гимнастёрки. Сегодня надо всё перестирать и переподшить, а то какой пример подаём сотрудникам провинциальной милиции… И побриться. Он провёл рукой по щеке и заметил острую однодневную щетину. На юге щетина отчего-то росла быстрее, чем в Ленинграде. Он закрыл пустую бутылку, выбросил её в урну и пошёл в сторону участка. Подходя к отделению, он услышал из-за двери неразборчивый разговор. Голоса было два – Охримчук и кто-то ещё. Явно не Колесов. Второй голос звучал тихо и размеренно, так обычно разговаривала старая ленинградская профессура. По крайней мере, так ему показалось. Он открыл дверь. На стуле перед Охримчуком сидел немолодой мужчина с короткими седыми волосами и в идеально скроенном костюме цвета слоновой кости, в еле заметную желтоватую клетку. Он обернулся на звук открываемой двери, и Введенский увидел тонкое лицо с точёными чертами, глубоко посаженными глазами и ровным римским носом. Человек сразу улыбнулся ему, и на лице разошлись морщины. – Товарищ Охримчук, – сказал Введенский, не обращая внимания на гостя. – Я к вам по делу. Беда. Охримчук открыл было рот, пытаясь ответить, но мужчина в костюме поднял вверх указательный палец и перебил его: – Секундочку, товарищ… э-э-э, старший лейтенант? – Он сощурился, вглядываясь в петлицы. – Мы ещё не договорили. У меня тоже важное дело. Если вы немного подождёте до окончания нашего разговора, я буду безмерно признателен. Зная, как сильно вы заняты, обещаю не затягивать. Его голос звучал мягко и приветливо, но с еле уловимыми настойчивыми интонациями. Введенский посмотрел на незнакомца, потом на Охримчука, потом снова на незнакомца. – Товарищ Охримчук, это обычное дело, что у вас в кабинете гражданские командуют сотрудникам угрозыска? – спросил он Охримчука, при этом подозрительно вглядываясь в гостя. – Смотреть на одного человека, разговаривая с другим, невежливо, – снова сказал мужчина в костюме. – Вы следователь Введенский, верно? Меня зовут Александр Павлович Крамер, вам наверняка рассказывали обо мне. Он встал со стула, подошёл к Введенскому и протянул ему руку. Тот машинально пожал её в ответ. Этого он не ожидал. – Понимаете, меня обокрали, – сказал Крамер, ещё не закончив пожимать руку. – Ужасный случай. Впервые за всю жизнь здесь! – Он снова уселся на стул и заложил ногу за ногу. – Украли патефон. Новый, советский. Украли ящик с пластинками. Собирал их по всей Италии! – Карло Бути? – спросил Введенский. Крамер оживился и нахмурился. – Да, там был Карло Бути. Откуда вы… – Две пластинки у меня. Патефон, судя по всему, тоже. Вы уже составили заявление? – Боже… – Крамер зачем-то прикрыл рот рукой. – Да, конечно, составил. Только что… – Когда это случилось? – Обокрали позавчера ночью. То есть уже после того, как убили профессора, подумал Введенский. Интересные дела. Крамер ему не нравился. Что-то в нём не так. – Товарищ Крамер, у меня к вам вопросы по делу профессора Беляева, и я бы хотел обсудить их с вами наедине, – сказал Введенский. – С огромным удовольствием помогу советскому правосудию. Пришлите, пожалуйста, повестку. – Что? – Повестку. И тогда расскажу вам всё, что пожелаете. – Вы сейчас серьёзно? – Абсолютно. Я знаю права советского гражданина. Здесь я по другому делу. Даже если они и связаны, вы должны выслать мне повестку. – Слушайте. – Введенский замялся. – Это важнейший вопрос по делу. Вы общались с профессором Беляевым? Откуда у него в доме оказалась ваша пластинка? – Пришлите, пожалуйста, повестку. А я, пожалуй, всё-таки пойду и оставлю вас. – Но вы хотели договорить… – Всего доброго. Крамер встал, пожал руку Охримчуку, взял со стола белую соломенную шляпу и, проходя мимо Введенского, вдруг задержался и пристально посмотрел на него. – Снимите фуражку, пожалуйста. – Что? – Снимите, снимите. Во-первых, в помещение с головным убором не входят. Во-вторых… Снимите. Введенский медленным движением снял с головы фуражку. Ему это не нравилось. Крамер посмотрел выше его глаз, прищурился, затем улыбнулся.