Охримчук пристально посмотрел на Введенского. – Вам бы отдохнуть, – сказал он. – У вас глаза красные. – Да, я сегодня мало спал. – Введенский понял, что ему действительно очень хотелось спать. – Но надо дождаться водителя с бумагами из Алушты. И передать ему отпечатки этого… Шабарова из его комнаты. Меня всё равно многое смущает. – Например? – Пластинки украли после убийства профессора. Откуда тогда одна из них в его доме? Непонятно. Он возвращался в комнату, чтобы оставить там украденные у Крамера пластинки, прямо вот в эту… плесень. И зачем было устраивать этот цирк с ночным патефоном у санатория? И с этой звездой… Он сумасшедший, его надо обязательно найти, иначе он убьёт кого-то ещё. И мы пока не можем быть до конца уверены в том, что убийца – именно он. – Верно, – сказал Охримчук. – Но других подозреваемых у нас нет. Введенский молча кивнул. Ему вдруг захотелось уснуть прямо здесь, положив голову на папку с документами. Чтобы погрузиться в тёплый сон после этой невыносимой крымской жары, наконец-то отдохнуть, не видеть вообще ничего: ни убийцы, ни пластинок, ни стальных звёзд с могил. Он вспомнил, как в 1933 году они вместе с ОГПУ брали налётчиков, главарь которых оказался бывшим подпоручиком армии Юденича, мерзким, толстым и белобрысым. Он шепелявил из-за выбитого зуба, а на допросах плакал и впадал в истерику. Говорили, что на расстреле стоял с ошалевшими глазами, будто не мог поверить, что это действительно происходит, что сейчас хлоп – и не станет его. Так же будет и с этим, думал Введенский, только надо его обязательно найти, это очень важно. Господи, почему здесь так жарко, думал он, почему тут всё время жужжат мухи, как в комнате этого Шабарова, и часы над головой тикают – тик-так, тик-так, размеренно и усыпляюще, и не хочется поднимать голову и открывать глаза, а хочется слушать, как тикают часы, не обращая внимания на жужжание мух. – Товарищ. – Он почувствовал чью-то руку на плече и поднял голову. Над ним стоял Охримчук. – Водитель приехал, – сказал он. Введенский разлепил глаза и понял, что уснул. – Я долго проспал тут? – Час продремали. Не стал будить, больно уж уставшим выглядите. Совсем непорядок, подумал Введенский. Вырубиться посреди дня в чужом кабинете – это уже слишком. Сегодня надо будет хорошенько выспаться, чтобы завтра быть бодрым. Выйдя из кабинета, он увидел, что на улице уже темнеет, небо становится тёмно-синим, горы исчезают в голубоватой дымке, вдалеке загораются огни, а воздух стал наконец прохладнее. Он передал водителю папку с отпечатками, забрал бумаги из райотдела – здесь информация о Крамере. Её всё равно надо будет изучить. – Вас до санатория довезти? – спросил водитель. Введенский кивнул и плюхнулся в кресло рядом с водителем. – Да, мне надо выспаться. День был сумасшедший. Когда водитель надавил на газ, Введенский снова закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла. Под ровный шум мотора перед закрытыми глазами роились яркие цветные пятна: они кривились, расплывались, раздваивались, меняли оттенки и форму, плясали, затухали и снова появлялись. Мысли становились тягучими и неповоротливыми. В какой-то момент ему показалось, что никакой это не Крым, будто он в Ленинграде, и водитель везёт его из дома на Литейном после тяжёлого дня на родной Васильевский остров, и сейчас он поднимется на третий этаж, погладит кота и поставит чайник на плиту, а за окном будет густой сентябрьский вечер, разбавленный жёлто-карамельным светом фонарей в осенних листьях. Он проснулся, когда они подъехали к санаторию. Уже совсем стемнело. Опять вырубило, подумал Введенский, что за ерунда, хватит постоянно засыпать. Он поблагодарил водителя, вышел из машины, помахал рукой сторожу и направился в фойе. Хотелось только одного – дойти до кровати и лечь спать, чтобы проснуться завтра бодрым и полным сил. По лестнице он поднимался, зевая и пошатываясь, голова работала с трудом. «Слишком много всего, – думал он. – Может, старею или просто слишком устал. Наверное, просто устал. Ещё и не спал всю ночь. Неудивительно». Он лёг на кровать, не раздеваясь, но спать почему-то резко расхотелось. За открытым окном стрекотали цикады и шумело море. Так и не искупался до сих пор, подумал он. Он достал из саквояжа книгу Жюля Верна, которую взял в квартире Шабарова, открыл. Из книги на его грудь выпали две фотокарточки. На первом пожелтевшем снимке стоял, опершись на саблю, усатый мужчина в офицерской гимнастёрке с золотыми погонами и чёрной папахе. Сзади было подписано: «1 июня 1920 года Пор. Черкесову от друзей по оружию» На следующей фотографии тот же самый человек сидел в кресле – уже без папахи, в расстёгнутой на груди гимнастёрке и с перебинтованным правым глазом. Он улыбался. Введенский долго вглядывался в его лицо и вспомнил фотографию Шабарова, которую нашли в участке. Сон как рукой сняло. Он мигом вскочил с кровати, стал пристально рассматривать фотографии, снова вспоминать фотографию Шабарова и описание внешности. Даже усы до сих пор такие же. И морщины на лбу. И линия губ. Поручик Черкесов? Да что ж такое, чёрт возьми. Он достал папиросу, чиркнул спичками, закурил прямо в номере, стал ходить кругами по комнате. Чёрт, чёрт, чёрт! Проглядели бывшего врангелевца. Неспроста он вспомнил того бывшего офицера армии Юденича, неспроста, ведь надо доверять своей чуйке. А пластинки Крамера? А патефон? Зачем этот цирк? Что-то вдруг резко щёлкнуло в его голове. Картина сложилась. III Санкт-Петербург Клиника Бехтерева, отделение интегративной фармакопсихотерапии психических расстройств 26 декабря 2017 года 11:35 – Это было в седьмом классе, зимой, после новогодних каникул. Лидеров в классе было трое. Ну, знаете, такие сопливые альфа-самцы, которые хотят показать всем, какие они крутые, а вокруг крутятся подпевалы и мелкие ссыкуны. Именно вот такие мелкие ссыкуны – самые жестокие. Они любят пнуть исподтишка, плюнуть – но только если рядом лидер. Как собачья стая. Хромов заметил, что Поплавский заметно поправился: появились щёки, лицо уже не такое бледное. Кормят здесь хоть и противно, но сытно. Хочет спать – это хорошо, значит, таблетки действуют. – И вот на перемене после первого урока мы столкнулись в коридоре перед лестницей – один из этих троих, высокий, прыщавый, и еще пара подпевал обступили меня и не давали пройти. Топтались по ногам, задирали, толкали плечом. Я как сейчас помню: «Чо, борзый? Чо смотришь так на меня?» Я оттолкнул одного в сторону и прошёл вперёд, и те, кто оказался сзади, стали тянуть меня за рюкзак. И тут на меня нашло… Поплавский сжал зубы, сглотнул слюну. – Я схватил этого прыщавого, который был главным, за грудки, припечатал к стенке, дал ему кулаком по морде и толкнул вниз, по лестнице. А ещё одного ударил ногой ниже колена, он согнулся пополам, я взял его за волосы и пнул так, что он тоже покатился по лестнице. Третий сам убежал. Никто ничего не сломал, только ушибы. Но – тут же вызов к директору, родители в школу… «Ваш сын провоцирует других учеников». «Ваш сын не уживается в коллективе». «Ваш сын не может решить проблемы мирно и сразу пускает в ход кулаки». Твари. – Вы хорошо запомнили этот эпизод. – Ещё бы не запомнил! Но знаете, что случилось потом, через много лет, когда я уже работал? Я узнал, что тот долговязый и прыщавый подсел на героин и сдох от передоза. – Вы были рады этому? – Очень. – Он улыбнулся. – Ублюдок получил то, чего заслуживал. Жизнь расставила всё по местам. – Тем не менее вы всё равно не чувствуете удовлетворения?