– Твою мать, – сказал Крамаренко. Показалось, будто корабль резко остановился. Их больше не трясло. В иллюминаторе уже не сверкало пламя. Отблески раскалённой обшивки ещё светились белыми искрами по краям, но в обугленном стекле плескалось ровное зеленовато-голубое небо. – Автоматический отстрел крышки парашютного контейнера, – сказал Лазарев, когда понял, что наконец может говорить. – Ввод тормозного парашюта. Он выдохнул. – Это было сильно, – сказал Нойгард. – Все живы? – спросил Лазарев, пытаясь отдышаться. – Более-менее, – ответил Крамаренко. – Я думал, что сдохну, – сказал Гинзберг. На высоте 7 километров Лазарев нажал кнопку основного парашюта. – Отделение тормозного парашюта и ввод основного, – сказал он. Их снова дёрнуло, но уже не так сильно. Тело больше не казалось ватным, сердце колотилось в бешеном темпе, но самое страшное уже позади. Во рту ощущался вкус крови. В иллюминаторе показалась желтоватая дымка: они спускались сквозь облака. – Теперь всё точно будет хорошо, – шепнул Лазарев. – Не сгорели. Кажется, он сказал это скорее себе, чем остальным. Приборная панель показывала температуру за бортом –70, температуру обшивки – 900, высоту – 5 километров. Лазарев дёрнул рычажок устройства, отстреливающего лобовую теплозащиту. Раздался приглушённый лязг. Облака остались наверху, а в иллюминаторе показалась кромка ржаво-оранжевой пустыни, сливающаяся на горизонте с небом. Лазарев взглянул на экран навигации и нахмурился – их отнесло на триста километров правее цели. Придётся исправлять. Он включил маневровый двигатель и сразу почувствовал резкий толчок в бок. – Судя по всему, попадём не совсем туда, куда надо, но постараюсь вырулить, – сказал он. Маневрированию мешал сильный ветер, но дистанцию удалось сократить до сотни километров, а потом – ещё до двадцати. Приборная панель показывала два километра до поверхности. Лазарев повернул голову к иллюминатору и увидел чёрный залив, врезающийся блестящей кромкой в песчаную равнину, и огромные круглые скалы у берега, и небольшой островок чуть подальше. Надо сосредоточиться и посадить модуль. До поверхности – пятьсот метров. Триста. Сто. В иллюминаторе всё быстрее и быстрее пробегали песчаные дюны, холмы, валуны и скалы. – Поехали, – неожиданно сказал Лазарев. Опять же скорее самому себе. Он вздохнул, сглотнул слюну, всё ещё с привкусом крови, и дёрнул рычаг, перецепляющий основной парашют на симметричную подвеску. Затем снова включил маневровые двигатели, чтобы посадить корабль соплом вниз. Их толкнуло и перевернуло на спину. Лазарев, не убирая руки с пульта, сразу включил тормозные двигатели. Модуль снова затрясло, снаружи протяжно зашумело, у Лазарева снова перехватило дыхание. Ещё немного, ещё совсем немного. Он почувствовал глухой удар снизу. Корабль больше не трясло. Шум за бортом утих. Через клубы поднявшейся за иллюминатором песчаной пыли было трудно что-то разглядеть. – Сели, – сказал Лазарев. Он сам не мог в это поверить. Остальные молчали. – Сели, – повторил он. – Охренеть, – сказал Крамаренко. Лазарев с силой выдохнул и прикрыл глаза. – Поздравляю, друзья, – сказал он. – Мы совершили первую в истории посадку на небесное тело в другой звёздной системе. Мы молодцы. – Угу, – сказал Нойгард. Остальные молчали. – «Аврора», это «Рассвет-2», нас слышно? «Аврора» ответила не сразу, через пару секунд, и эта пара секунд заставила Лазарева понервничать. – Вас слышно, командир. На борту «Рассвета-1» всё в порядке. Корабль движется по заданной орбите. Лазарев приложил губы к трубке в скафандре и понял, что они сильно болят: видимо, прикусил во время спуска. Сделал несколько глотков воды, расстегнул ремни. Когда песчаная пыль немного осела, Лазарев увидел, что за иллюминатором раскинулась рыжая пустыня, переходящая на горизонте в кромку горной гряды – густое песчаное полотно, изгибающееся волнами, темнеющие вдалеке горы, край зеленоватого неба с рваными облаками. Песок вздымался порывами ветра и снова оседал, кружился в пыльных завихрениях и рассыпался; небо периодически меняло цвет и становилось из ярко-зелёного густым и тёмно-бирюзовым. Приборная панель показывала, что аппарат сел на шесть километров к юго-западу от запланированной точки, где упал грузовой модуль. Придётся пройтись. В полной тишине они приступили к проверке систем жизнеобеспечения на скафандрах и начали готовиться к выходу. Через полчаса они подготовились. – Пора посмотреть, что там снаружи, – сказал он остальным, опуская стекло скафандра. Остальные молчали. Лазареву даже на секунду показалось, будто с ними что-то не то, но потом Нойгард повернулся в его сторону и улыбнулся в ответ. – Ты первый, командир. Так сказано в инструкции, – сказал он. – С инструкциями не спорим, – ответил Лазарев, неуклюже встал, перешагнув через кресло, и с силой повернул вентиль на входном шлюзе. Закрыв за собой люк, он понял, что шлюз слишком тесен для этого скафандра, и это показалось ему странным – ведь на учениях это удавалось намного легче. Но теперь оказалось, что в шлюзе трудно даже развернуться. Об этом он сразу сообщил по радиосвязи остальной команде – пусть не повторяют ошибок и пробираются боком. Может, скафандр раздуло, подумал он – впрочем, нет, приборы показывают, что давление в норме. Идти оказалось трудно и необычно – даже эти полтора метра до конца шлюза. Наконец он подошёл к входному люку и повернул вентиль. Люк лязгнул, дёрнулся и медленно отошёл в сторону. Луч света брызнул в глаза, и от неожиданности Лазарев крепко зажмурился и сморщился. Внешние динамики уловили звуки снаружи – над рыжей пустыней протяжно шумел ветер. Лазарев увидел, что на перчатки скафандра уже занесло несколько песчинок. Пора выходить. Он включил видеокамеру в шлеме, спустил лестницу – до поверхности осталось около полутора метров – и высунул голову из люка. Вот она какая, эта планета, подумал он. Теперь это не точка в иллюминаторе, не круглый диск прямо по курсу, а настоящая планета, здесь и сейчас – полтора метра вниз, и она будет прямо под подошвой. Горная гряда вырастала дальше, чем это казалось из иллюминатора: это были чёрные громадины с еле заметными россыпями снежных шапок на верхушках. А вокруг раскинулась красно-жёлтая пустыня, взрытая горбами набухших барханов, усыпанная змеящимся песком цвета меди, по которому, наверное, будет трудно ходить, и всё это поднимается порывами ветра, рассыпается и снова оседает внизу. Небо снова становилось тёмно-бирюзовым на востоке, уходя в холмистый кривой горизонт, а на севере оно оставалось нежно-зеленоватым, с переходом в лимонную желтизну. И облака, да, теперь он видел их не сверху, а снизу – ярко-жёлтые облака спешили над ним в сторону горной гряды, быстро меняя форму, разрываясь на части и снова соединяясь в причудливых формах. И он наконец увидел звезду.