Красноватый диск почти такого же цвета, как медный песок, только в нём больше красного; он выглядел чуть меньше солнца и не так сильно бил в глаза. Лазарев улыбнулся. – Снаружи всё в порядке, – сказал он по радиосвязи. – Сильный ветер, очень много песка, возможно, будет трудно идти. Начинаю спускаться по лестнице. Вы же видите это на мониторе? Я всё снимаю. – Видим, командир. Очень красиво, – сказал Крамаренко. – Не терпится к вам присоединиться. – Скоро присоединитесь. Я спускаюсь. Он поставил ногу на лестницу: в скафандре это далось с трудом. На секунду в голову пробралась шальная мысль: как было бы здорово оказаться здесь без скафандра, просто так, в летней рубашке, чтобы видеть всё это не через толстое стекло. Осторожный шаг вниз, ещё один шаг, и ещё, и ещё. Он свесил ногу с последней ступеньки и потрогал песок ботинком правой ноги. Рыхлый. Чуть-чуть надавил – ступня ушла в песок на пару сантиметров, а дальше грунт стал уже плотнее. Свесился чуть ниже, перенёс вес на правую ногу, опёрся на грунт, встал обеими ногами и отпустил лестницу. Сделал первый шаг вперёд. Тут же поднял ногу и увидел большой след на песке от собственной ноги. – Вы видите это? – сказал он по радиосвязи. – Видите? Это первый шаг человека на планете за пределами Солнечной системы. – Видим, командир. Видим, – раздался в наушниках бодрый голос Нойгарда. Он вдруг понял, что от волнения ему трудно дышать и голос становится сбивчивым. Он сглотнул слюну, глубоко вдохнул и сделал ещё два шага. Волосы сползли на лоб и намокли от пота. – Нойгард, передай эту запись на Землю прямо сейчас. От момента открытия шлюза до этих двух шагов. Прямо сейчас. Пусть она окажется у них как можно раньше. Стой, подожди… Надо сказать. Совсем забыл. Он снова сглотнул слюну и оглянулся назад, чтобы в камеру на его шлеме попал посадочный модуль с открытым люком. – Земля! Говорит командир космического корабля «Рассвет» Владимир Лазарев. 11 декабря 2154 года, 10 часов и 12 минут по московскому времени. Наш экипаж успешно выполнил задачу по полёту к планете Проксима Центавра b. Мы высадились на её поверхность. Впервые в истории нога человека ступила на поверхность планеты, находящейся за пределами Солнечной системы. Впервые в истории человек совершил межзвёздный перелёт. Он замолчал, чтобы отдышаться и перевести дух, огляделся по сторонам, чтобы на запись попало всё, что он видит вокруг. – Это первые кадры с поверхности планеты. Мы будем изучать её на протяжении нескольких месяцев, чтобы найти органическую жизнь или её следы. Мы не знаем, что найдём здесь, но постараемся узнать об этом месте всё, что сможем. И постараемся вернуться домой. Всё, Нойгард, отправляй. – Хорошо, командир. Я сейчас отправлю запись на «Аврору», а оттуда она уйдёт на Землю. Если получится… Кажется, магнитная буря даёт о себе знать. В наушниках послышался треск, а голос Нойгарда стал хрипловатым. Лазарев увидел голубоватый отблеск на стекле скафандра и обернулся. У самого края горизонта, где облака сбились в кучу и окрасились из лимонно-жёлтого в грязно-оранжевый, заблестело небо. Оно сверкало голубым, переходящим сразу в красный, а потом в ярко-зелёный и снова в красный, а потом в ослепительно-синий, с фиолетовым переливом. Это была огромная сияющая стена на краю неба. – Нойгард, – сказал Лазарев. – Отправим видео потом, когда пройдёт магнитная буря. Не будем нагружать систему. Выходите по одному из модуля. – Слушаюсь, – коротко ответил Нойгард. Надо связаться с «Авророй», подумал Лазарев, лишь бы на борту ничего не стряслось. – «Аврора», говорит «Рассвет-2». Как слышно? Прошла секунда молчания. Ещё одна. И ещё. – Слышу вас хорошо, командир, – ответила наконец «Аврора». – Магнитная буря достигла планеты и её окрестностей, но на бортовые системы это пока никак не повлияло. – Хорошо, – сказал Лазарев, с облегчением выдохнув. – Держи в курсе, если что-то пойдёт не так. – Принято. Сияющая стена на краю неба переливалась красным, зелёным, синим и фиолетовым, иногда сверкая отблесками ослепительно-белого. Из люка уже спускалась по лестнице чья-то фигура в скафандре: Лазарев не мог понять, кто это именно, потому что надпись на рукаве оказалась расплывчатой и нечёткой. Он подошёл чуть ближе, всмотрелся и понял, что это Гинзберг. Гинзберг сошёл с лестницы, сделал неуверенный шаг по поверхности, притоптал песок, огляделся. – Чёрт, как же красиво, – сказал он, осматриваясь по сторонам. Облака над ними стали темнее и тяжелее, они закрыли звезду, и от этого вокруг стало темнее, как в пасмурную погоду, а сияние стало ещё ярче. – Быстро же здесь погода меняется, – сказал Гинзберг. Ветер становился сильнее: он заносил песком стекло скафандра, и его приходилось постоянно протирать перчаткой. Следующим спустился Крамаренко. Он подошёл к Лазареву и Гинзбергу, рассматривая сияние, и присвистнул в удивлении. – Это очень красиво, – сказал он. – И очень странно. И ветер здесь сильный. Стоп. Почему Крамаренко говорит голосом Гинзберга? Или показалось? Лазарев недоумённо посмотрел на Крамаренко, потом снова на Гинзберга. Оба стояли рядом и смотрели вместе с ним на сияние. Наверное, показалось. Нойгард вылез из люка следующим. Лазарев подумал, что ему нужно помочь спуститься – сильный ветер может сбить его с лестницы. Снова протерев стекло скафандра от рыжей пыли, он направился к модулю. Идти стало труднее: ветер наносил под ноги слишком много песка. – Команди-и-и-ир, – сказал вдруг Нойгард протяжным, скрипучим голосом и застыл на месте. Его правая нога стояла на нижней ступеньке, левая свисала над песком, а правая рука застыла в воздухе между двумя перекладинами. Сам он не двигался, будто окаменев. – Нойгард! – крикнул Лазарев. Тот не отвечал. Лазарев ускорил шаг, дошёл до лестницы. Нойгард не менял положения. Его даже не качало ветром. – Нойгард, ответь! Тот молчал. Вдруг в наушниках послышался голос Крамаренко, и теперь он зазвучал механическим, звонким, разбивающимся на отдельные слоги и буквы. – Ко-ман-ди-и-и-ир, – прозвучало в наушниках. Ещё один порыв ветра засыпал стекло скафандра пылью. Лазарев протёр шлем перчаткой, обернулся и увидел Крамаренко, стоящего на месте. Он качал головой вправо и влево. Чёткими, механическими движениями, как маятник. Гинзберга рядом не было. – Что случилось? Где Гинзберг? – закричал Лазарев. Сияющая стена на горизонте вспыхнула ослепительно-белым и снова засверкала ярко-красным. Крамаренко по-прежнему качал головой. Его голос в наушниках уже не был похож на человеческий. – А. А. А. А. А. А. А, – говорил он. Затем его голос сменился на голос Гинзберга – одновременно певучий, металлический, с протяжным железным скрипом: – Конь степной. Бежит устало. Пена каплет. С конских губ. Гость ночной. Тебя не стало. Вдруг исчез ты. На бегу. – Гинзберг, это ты? – крикнул Лазарев. – Где ты? Что происходит? В наушниках завыл ветер. – Вечер был. Не помню твёрдо. Было всё черно и гордо. Я забыл существованье. Слов, зверей, воды и звёзд, – продолжал голос Гинзберга, и с каждым словом в нём становилось всё больше металлического и всё меньше человеческого. – Вечер был на расстояньи. От меня на много вёрст. И пока он говорил это, фигура Крамаренко пошатнулась вправо, накренилась и рухнула в песок, продолжая механически качать головой. Лазарев оглянулся назад, к посадочному модулю. Нойгарда больше не было на лестнице.