Стук прекратился. Введенский резко рванул дверь на себя и выскочил в коридор. Перед дверью никого не было. Введенский посмотрел вправо – никого. Влево – никого. Снова вправо – коридор заканчивался окном. Снова влево – к лестнице, ведущей вниз. Никого. Коридор был освещён тусклой голубоватой лампой. Введенскому стало трудно дышать. Он снова посмотрел вправо, где коридор оканчивался окном, – никого нет. Оглянувшись влево, он увидел возле лестницы старуху в белой ночной сорочке. – Стойте! – крикнул он и быстрым шагом направился к старухе, держа её под прицелом. Старуха отступила назад, ахнула и перекрестилась. – Что вы здесь делаете? – спросил Введенский, подойдя к старухе ближе и опустив пистолет. Она была совсем старой – лет восемьдесят, может, девяносто, – низкорослой, морщинистой, с огромными ушами, седыми волосами, заплетёнными в косу, и с глубоко посаженными глазами, которых почти не было видно в голубоватом освещении коридора. – Я… Боже… Я просто… услышала… Вот и вышла… – испуганно заговорила старуха. – Что слышали? Это вы стучали в дверь? – спросил Введенский. Старуха быстро покачала головой. – Нет-нет-нет… Услышала, как стучат, вот и вышла… – Вы кого-нибудь видели? – Никого, Христом-Богом клянусь… Только слышала… Вдруг лицо старухи резко изменилось. Она широко раскрыла рот, тяжело задышала, будто ей не хватало воздуха, и в ужасе выпучила глаза. Отступила назад, подняла руку и указала пальцем в сторону Введенского. Глаза её смотрели мимо. – Там! – хрипло проговорила она. Введенский обернулся. Из окна коридора на него смотрел человек. Он не мог разглядеть его лица из-за блика лампы, падающего на окно, но увидел его раскрытые ладони, прижатые к стеклу. – Стой! Стреляю! – закричал Введенский. Человек исчез. Введенский пустился в конец коридора, подбежал к окну, распахнул его и высунулся наружу. Человек, спрыгнувший со второго этажа, бежал через двор санатория к забору. Он был высоким, в чёрной кожаной куртке и сапогах. – Стой! Стреляю! – снова закричал Введенский, прицелился в бегущую фигуру и выстрелил. Мимо. Человек подбежал к забору, вскочил на выступ, перемахнул через ограждение и побежал в сторону набережной. А там, в грязно-жёлтом свете фонаря – стоял чёрный конь. Глаза Введенского остекленели. Он на секунду забыл, что надо стрелять. Человек бежал к коню. Введенский снова прицелился по бегущей фигуре. На этот раз надо не промахнуться. Не промахнуться. Только не промахнуться… Выстрелил. Опять мимо. Человек запрыгнул на коня, схватил поводья и кинулся резвым галопом по набережной в сторону города. Введенский снова прицелился, но всадник уже сливался с темнотой. Ночной гость исчез. – Сука! – выругался он. – Сука, сука, сука! От злости он со всей силы ударил рукоятью пистолета по подоконнику. Облокотился на подоконник, обхватил голову руками и попытался восстановить дыхание. – Сука, сука, сука, – повторял он, раскачиваясь из стороны в сторону и неровно дыша сквозь крепко сжатые зубы. Наконец он выдохнул и отошёл от окна. Старуха всё так же стояла столбом возле лестницы, смотрела на него перепуганными глазами и держалась за сердце. – Всё хорошо… – сказал он ей, идя по коридору. – Не волнуйтесь. Всё будет в порядке… Проходя мимо своей комнаты, он посмотрел на дверь и замер на месте. На двери, прямо под табличкой с номером, он увидел неровную размашистую надпись в две строки чёрным химическим карандашом. ИЩЕШЬ МОРЕ? Я – МОРЕ. III Санкт-Петербург 30 декабря 2017 года 20:15 Таксист оказался разговорчивым. – А вот в марте выборы будут, – говорил он, всё время поворачивая голову к заднему сиденью, где сидел Хромов. – Слышали про Собчак? Вот это цирк, да? За кого голосовать пойдёте? И сразу, не дожидаясь ответа: – А голосовать-то и не за кого! Вот помяните моё слово. Будет опять Путин, Жириновский, кто там ещё… Ну и Собчак, господи, вот цирк с конями… А выберут угадайте кого? Что тут гадать! Хромов угрюмо кивнул. За окном пролетали огни вечернего Невского проспекта, украшенного к Новому году жёлтыми гирляндами, дававшие мягкий, теплый свет. В машине играл Корнелюк – «Город, которого нет» из сериала «Бандитский Петербург». Идеально для такой поездки. – Я на выборы никогда не ходил… Нет нормального кандидата. А нам нужен кандидат от народа! – продолжал таксист. – А где его взять, кандидата от народа? Вы думаете, они все о нас заботятся? Им бы только карманы свои набить за наш с вами – да-да, за наш с вами счёт. И все боятся, что коммунисты придут. Я при коммунистах таксистом не работал! На заводе пахал, нормальная зарплата была… А они же боятся, – он снова повернулся к Хромову, – что придут коммунисты и отберут у них всё! – Боятся, – вздохнул Хромов. – А нам нужно страну развивать! Чтобы как в 1913 году! Знаете, какой тогда рывок экономики был при Николае Втором? А потом Ленин пришёл и за немецкие деньги… – он махнул рукой. – Эх, жили бы сейчас… Хромов почему-то вспомнил того юношу из больницы, который рассказывал о летающих рыбах, и поймал себя на том, что замечает в речи таксиста те же интонации. Да и степень осмысленности речи примерно такая же. «Там для меня горит очаг», – пел Корнелюк в динамиках. – Крым у хохлов отняли! – продолжал таксист. – А жить простому россиянину стало лучше? Вот вам? – Следите за дорогой, пожалуйста, – сказал Хромов.