— Что длиной четырнадцать дюймов болтается у него между ног? — спросил Джордж и почти сразу, слизнув остатки пива с усов, ответил: — Галстук. Та поспешность, с которой круглолицый рассказал эту шутку, заинтересовала Паркера: этот же ужас щекотал его нервы, когда элегантно одетый мужчина ворвался в его номер. Это же ощущение опасности. — Скоки в нескольких милях отсюда, — продолжил Джордж тем же слегка насмешливым и удивленным тоном. — И что же ты здесь делаешь? — Ищу приключений, — ответил Паркер. От духоты и гула этого заведения он становился все более безрассудным. Ему нравилось наблюдать, как от его слов лицо собеседника становится все светлее. Эти блеклые глаза, эти скрытые усами губы, расплывающиеся во все более широкой улыбке. — Ты пришла в правильное место, Шэрон. — Два пива, — сказал Паркер бармену, который наконец-то подошел к их краю стойки. — Она не торопится, — сказал Джордж, пока мускулистый бармен наливал им пиво. — Не страшно. У нас впереди целая ночь. Паркер порылся в своей куртке, открыл карман и достал из него бумажник. Он был какого-то странного размера, но Паркера это не обеспокоило. Ощущение своего бумажника не своим доказывало, что он уже довольно сильно пьян. Бумажник казался ему слишком маленьким в его мясистых руках. Джордж смотрел, не мигая, улыбался, потому что Паркеру, похоже, было трудно справиться с застежкой. Когда он, наконец, открыл его, чтобы достать деньги, то увидел большой жетон, прикрепленный к внутренней стороне бумажника. На нем большими четкими буквами было написано «Полицейское Отделение Чикаго». — Какого хрена ты здесь делаешь? — в бешенстве вскричал Джордж высоким, по-женски истеричным голосом. — Ты же, коп! — Нет, я не коп, — сказал Паркер, судорожно ощупывая карманы. В них больше ничего не было. Он с мольбой протянул руку своему собеседнику, который уже пятился от него. Его усы ощетинились в страхе и злобе. — Убери руки, сука! — Да не коп я! — оправдывался Паркер. — Да чтоб ты СПИДом заразился! — не унимался круглолицый, пока музыка и толпа не поглотили его. — Да чтоб ты сдох! — Уберите деньги, — сказал бармен. — Все за счет заведения, офицер. Паркер дрожащими руками вынул из бумажника визитную карточку. Это была даже не визитная карточка, а пропуск: с фотографией и отпечатком пальца. На нем четкими буквами было написано «Ева Мария Вомэк». В графе адрес: Полицейское Отделение Чикаго, Саус Стейт Стрит. В бумажнике была еще двадцатидолларовая купюра, несколько монет, проездной и медальон святого Кристофера. В поезде Паркер заметил полного мужчину, который сидел по диагонали и смотрел на него. Паркера раздражало не то, что он на него пялится, а то, что он улыбается каждый раз, когда их взгляды встречаются. Паркер подумал: а вдруг он все знает? Не только об убийстве, но и о Еве, что она из полиции, и об этой сцене в баре на Сауссайд, что тот круглолицый Джордж отверг его, что Паркер сбежал. Он просто увидел его и тут же понял, что он убийца. Это был полный мужчина опрятного вида, в руках у него был небольшой чемоданчик. Он был с галстуком и в застегнутой рубашке. Он встал и подошел к Паркеру, когда поезд остановился на станции Дэмпстэр. В его опрятности было что-то зловещее, а нетвердость его походки точно не предвещала ничего хорошего. — Вы задержались на работе, — сказал он Паркеру. Слово «работа» прозвучало с каким-то сарказмом, и Паркер даже не нашелся, что ответить. — Я сегодня не был на работе, — сказал он наконец. И в этот момент он даже не мог сказать, кем и где он работает. У него не было работы: у него не было вообще никакого оправдания. — Как там дела в школе? — Какой еще школе? Не знаю никакой школы, — ответил Паркер и почувствовал себя ужасно. Этот мужчина насмехается над ним. Он сумасшедший? Он коп в гражданке? — Я Вас не знаю. Мужчина встал в проходе, широко расставив ноги, и ткнул в Паркера пальцем. Он пьян? И громко сказал: — Нет, знаете! Гарри Баскиз — утилизация отходов. А Вы — директор школы! Полный бред. Это ловушка. Иначе и быть не может. Паркер огляделся. В вагоне было еще только три человека. Они были в полудреме в этот поздний час. — Вы, наверно, чинили Ваши трубы, — не унимался мужчина. В этих словах была насмешка и раздражение, как и в его улыбке. — Вы меня с кем-то путаете, — сказал Паркер, встал и вышел в другой вагон. Мужчина не остановил его. Он просто проводил его удивленным и грустным взглядом. Паркер вошел в соседний вагон и оглянулся назад. Мужчина не последовал за ним. Тем не менее Паркер не мог успокоиться, пока, сойдя с поезда и направляясь домой, не удостоверился в том, что этот мужчина не «сидит у него на хвосте». И только тогда Паркер вспомнил, кто это. Это было довольно давно. Он вспомнил, как этот мужчина слушал его россказни про то, что он — добропорядочный директор школы. Это было напоминанием о его безумном порыве: обманывать людей, властвовать над ними всеми возможными способами. О том, как он опасен и ненадежен. Он — убийца. Вольфман. Входя в собственный дом, он чувствовал себя неловко, словно вор. Его руки и ноги казались ему неуклюжими, делая все его движения какими-то угловатыми. Это была не просто показная экстравагантность: это правда. Паркер чувствовал, что перестал вписываться в свой опрятный и благообразный дом. Свет был включен: Барбара всегда оставляла его включенным в надежде, что это отпугивает воров. Уже за полночь, она уже спит, и Паркер нерешительно направился к лестнице. Он чувствовал себя так, словно ворвался в чужой дом — ему здесь делать нечего. Включенный свет застал его врасплох. Стыд, казалось, выжигал его мозг, он боялся своего отражения в зеркале, ему очень хотелось, чтобы в доме было темно. Он бросил куртку на пол, но потом, подумав лучше, поднял ее, скомкал и взял с собой. В доме было чисто и прохладно. Он вернулся из душной маленькой квартирки Евы, из бара, из поезда, в котором была эта неловкая сцена с тем мужчиной на фоне стука колес, разрывающего темноту этой ночи. Он был весь потный и грязный, и ему даже казалось, что от него неприятно пахнет: любой, кто бы ни подошел к нему близко, тут же понял бы, что он виновен в жестоком преступлении, которое он никогда не смоет. Паркер открыл дверь спальни, вошел в нее и застыл на несколько мгновений. Но вот Барбара вздохнула и перевернулась на другой бок. — Извини, что я так поздно, — сказал он. — У меня было много дел. Из темноты донесся слабый звук. Барбара то ли поворчала, то ли вздохнула. — Ты спишь, дорогая? — Я спала, пока ты не вошел. — Извини! — Я слышала. У тебя было много дел, — снова повернулась Барбара. Паркер не мог вымолвить больше ни слова. Его глаза были полны слез, комок подступил к горлу, руки дрожали. Он знал, что заплачет, если попытается сказать еще что-нибудь. — Я не хочу ничего слышать, — сказала Барбара очень тихо и, похоже, снова заснула. Как он мог лечь спать рядом с ней? У него нет такого права: он чужой в этом доме. Он вышел из спальни и пошел в детскую, где светил только крошечный ночничок — маленькое светящееся пятно на стене с нарисованным на нем Микки Маусом. Вид этого ночника разозлил Паркера. Карикатуры — это новая икона. Они не злые, но очень глупые, настолько глупые, что это даже опасно. Микки Маус — это Бог. Это мелкое улыбающееся создание умиляет людей, ведь это и не человек, и не животное, он никому не угрожает. Это просто игрушка, и она не ассоциируется с каким-то возрастом, регионом или государством. Микки — универсальный символ примирения, и люди ценят его — этого цветного паразита. И хуже всего, что люди уходят от реальности, почитая его. Они притворяются, что это все несерьезно, но относятся к этому со всей серьезностью. Здесь, в детской, эта картинка создает двоякое впечатление: она и зла, и невинна одновременно, и Паркер вспомнил, что именно он купил этот ночник в детском магазине в Эванстоне. Малыш Эдди лежал в своей кроватке, маленький теплый комочек, напоминающий очертаниям картошку. Из-под одеялка виднелась только голова. Он был абсолютно спокоен, на его лице лежала небольшая тень. В комнате пахло его молочным дыханием и детской присыпкой. Малыш очень ранимый, нежный, чистый. Осознавая это, Паркер почувствовал себя смертельно опасным и мерзким. Он почувствовал такое сильное отвращение к самому себе, что его словно волной отбросило от детской кроватки. Он только вошел в комнату, а уже чувствовал, что угрожает малышу, подвергает опасности его беспечность. Паркер пошел к двери, содрогнулся мысли о том, кто он есть на самом деле и что он совершил. Он сгорбился, неглубоко дышал и испытывал отвращение к тому, что его пот вобрал все запахи Лоуп, которые будто въелись в его кожу и были, как ему казалось, ядовиты. Он вышел из детской, но легче ему от этого не стало. Он сбежал по лестнице. Подошел к входной двери и вышел из дома, даже не оглянувшись. 12 Паркер вышел в липкую темноту ночи: он был опустошен. У него нет никаких надежд. Силы он черпал только из своего бессмысленного раскаяния. Нет никого хуже него, поэтому ему нечего бояться. После того, как он закрыл входную дверь дома и шел — просто по дороге, все дальше и дальше, — он оказался наедине со своим раскаянием. Но вместо того, чтобы страдать от него — а он заслуживал именно этого, — он просто становился бесчувственным, изничтожался под его весом. Он чувствовал, будто его тело трещит по швам и рассыпается. Сожаление и безнадежность разрывали его пополам. Он уже не мог вспомнить, кем был до этого. Это было облегчением, но мешало ему, когда он это осознавал. Ведь в этом случае получается, что он пришел в этот мир из ниоткуда, обнаружил, что этот мир ужасно грустен, и сделал этот мир еще ужаснее и грустнее. Паркер огляделся вокруг: он превратил этот мир в ад. Он когда-то проживал сразу две полные жизни, а сейчас в нем как бы два фрагмента, ненасытные и разрушительные, при чем один пожирает другой. Он был рад, что еще не начало светать. Паркер стонал и всхлипывал некоторое время, а затем снова сел в поезд и поехал обратно в Чикаго. Вагон пропах сигаретным дымом, и в это позднее время кроме него в вагоне был только еще один человек — чернокожий в кепке и с рюкзаком. За все время поездки Паркер один раз пересел. Он сел по диагонали напротив этого человека, уставился на него, стал его раздражать, дожидаясь, что тот сорвется на нем. Но тот только присвистнул, грязно выругался, встал и ушел в другой конец вагона. Паркер почувствовал себя никчемным и сумасшедшим. Он знал, что может навлечь на себя зло, но этот человек слишком мягок, он не способен причинить ему это зло. Он доехал до станции Юнион. Она была просторной и очень светлой. Паркер сел на деревянную скамью, похожую на скамьи в церкви. Он был как-то необычайно бдителен: уставился на рекламные щиты у кассы, изучая их, хотя и не знал, что именно хочет в них найти. Он рассматривал каждую рекламу весьма критично. Он ненавидел нарочитое счастье, которое они отображали. Вот счастливая пара в купальниках на серфах на гребне пенистой волны — реклама сигарет. Присмотревшись, Паркер увидел, что мужчина держит сигарету в зубах, а женщина — в руке. На другой рекламе были показаны участники экспедиции, продирающиеся сквозь джунгли с неизменным «Кэмэлом» в зубах. На третьей — какие-то бешеные дети, пьющие колу. Четвертая утверждала, что алкоголизм — это болезнь. Пятая — что умные люди читают только газету «Тайм». Шестая призывала длинноногих красавиц в юбках с разрезом по самое не могу носить трусики «Поли»: это заряжает особой энергией. И эти красавицы такие же стройные и здоровые, как губастенькая девушка на соседней рекламе, элегантно закуривающая «Вирджиния Слим». Паркер сбежал с этой станции в ночь: не из-за жестокого манипулирования людьми — основной цели этой рекламы, а от ее давящего количества и обманчивой невинности. Даже самые темные закоулки не пугали его. Он выбирал самые мрачные и тенистые пути, шел под строительными лесами, по узким аллеям, заходил во все тупики. И везде он проходил как можно ближе мимо редких прохожих, словно бросая им вызов. Он ждал, чтобы один из них набросился на него, забил до смерти. Он даже и сопротивляться бы не стал. Особенно его грело осознание того, что у него с собой есть только несколько долларов и полицейское удостоверение Евы. Безразличие неожиданно придало ему сил: он ничего не боялся, не чувствовал себя усталым, хотя не спал уже очень много часов. Но никто не подходил к нему. Он знал: он — ничто, и его боятся. Паркер не мог заставить себя страдать. Он чувствовал только зловещее любопытство и, когда увидел стаю сонных голубей под мостом Эл на краю Лоуп, со злостью разогнал их. Они резко взлетели, оставив на асфальте белые пятна помета, и начали летать над его головой, продолжая «артобстрел». Несколько «снарядов» попало прямо на голову Паркера: отличное выражение того, как он себя ощущает. Он вернулся на станцию Юнион сразу после того, как рассвело. Он сделал звонок, о котором думал всю ночь. — Мне надо поговорить с тобой, — отчеканил Паркер. — Я сейчас приеду. Ева ждала его внизу, за входной дверью с двенадцатью звонками. Увидев его, она выскочила ему навстречу из темноты. Она быстро прошла мимо молочных бутылок, по облупленным ступенькам, на тротуар. Ее темные очки в военном стиле скрывали глаза. Паркер подумал, что она, скорее всего, тоже не спала всю ночь. На ней был легкий жакет, футболка под ним, узкие голубые джинсы, протертые под коленками, и привычные спортивные кроссовки. Так она одевалась всегда. Почему он не догадался, что она — коп и что это была лишь ее гражданская униформа? Она ничего не говорила, просто шла ему навстречу. Вокруг было раннее утро Чикаго: старые кирпичные здания казались маленькими и серыми под огромным голубым куполом неба. Воздух — как разбавленный раскаленный газ. До них долетал шум машин со Стивенсон Экспрессвей в конце улицы, на которой никого не было, кроме мужчины, выгуливавшего маленькую тявкающую собачку. Мусорщики уже уехали, опустошив мусорные баки. Они располагались немного беспорядочно и казались очень хрупкими. Немного просыпавшегося мусора валялось вокруг них: мятая бумага, алюминиевые бутылки, гниющие остатки пищи. Вокруг них бегали голуби, выклевывая что-то, копаясь в мусоре, как крысы. Это были такие же голуби, которых Паркер разогнал под мостом Эл в Лоуп. Они тоже были очень грязными, но еще и какими-то странными, словно старыми, немного смущенными, словно решающими какой-то важный вопрос. — Давай поднимемся к тебе? — спросил Паркер. Ну не мог же он просить ее отдать его кошелек прямо здесь! Но Ева даже не остановилась. — Пошел вон! — отрезала она, даже не повернувшись, продолжая двигаться на север мимо голубей, которых становилось все больше. — Пошел вон из моей жизни! Паркер догнал ее и сказал, умоляя: