— И как ты это делаешь? — Как захочет мужчина. Как угодно. Мужчина задышал еще более нервно, но также тяжело. Он был возбужден. Дрожащим голосом он сказал: — Расскажи мне об этом. Встань на колени и расскажи. Паркер встал на колени и сказал: — Они связывают меня. Некоторые бьют. — И тебе нравится. Паркер засомневался, а потом ответил: — Если тебе нравится. Мужчина ответил: — Ах ты, сучка! Ах ты, шлюха! Говори, я хочу слышать еще! — Делай это так, как хочешь! — ответил Паркер. — Расскажи мне о боли. — О, я обожаю это! Сделай мне больно. Прямо сейчас! Я тащусь от боли! Я рабская мазохистка! В этот самый момент, сказав это и убеждая себя в том, что это так, он вдруг живо представил себе травмированные гениталии на фотографиях Роберта Мэплторпа. Он вспомнил, как Джейкс сказал: «Вот такова жизнь: люди делают и такие вещи», и вспомнил, как рьяно он отрицал это. А сейчас он подумал: «Я — один из этих людей», и понял, что на самых жестких фото был он. — Не верю, — сказал мужчина, словно не Паркеру, а кому-то третьему в этой комнате. Паркер потянулся к нему, но стоило ему притронуться к мужчине, как тот отпрыгнул, словно его ошпарили: — Убери руки! — крикнул незнакомец и ударил Паркера очень сильно сначала в грудь, а потом по лицу. Паркер взвыл и упал, закрыв лицо руками. Он сгруппировался, ожидая еще ударов. У него зазвенело в ушах, и он несколько мгновений ничего не слышал. Но потом он услышал голос мужчины. — Тебе больно? — незнакомец, похоже, боялся этого. Он стал похож на маленького мальчика, а не мужчину. — Нет, — ответил Паркер. Он хотел сильнее и больнее, больше боли, чем мог причинить этот тщедушный и боязливый ирландский извращенец. И все же он тоже был напуган. Паркер хотел, чтобы это было неожиданно, очень больно и смертельно. Он не ожидал такого бесполезного унижения и никчемной боли и так много слов. Но этому мужчине нужно было говорить: он был напуган и не знал, что делать дальше. — Что ты делаешь? — спросил Паркер. — Что ты хочешь? Мужчина шарил рукой по стене. Возможно, в поисках выключателя или дверного замка. — Уйти отсюда, — сказал он. — Ты ненормальный! С этими словами он выбежал из комнаты Паркера, и его шаги по лестнице быстро стихли. Паркер заплакал. Не над тем, что этот мужчина сделал с ним, а над паникой и страхом этого мужчины. Над тем, что он сделал с этим мужчиной. 14 Жара Чикаго, исходившая от кирпичей этих ужасных зданий, придавала голосам мужчин какую-то писклявость, даже если они сливались с шумом улиц. И этими голосами и разными словами они говорили, в принципе, одно и то же. — Эй, детка, иди сюда. Я тебе кое-что покажу! Словно они знали эту грустную женщину с мокрыми длинными волосами, такую соблазнительную в новых туфельках. — Садись, покатаемся? — Пойдем выпьем? — Поехали с нами на барбекю? Это были не вопросы, а требования. — Что ты здесь делаешь? — спросил его однажды один мужчина. Он был темнокожий, с большим ртом, словно сделанным из железа, и твердой, почти неподвижной нижней челюстью. Он выглядел голодным и опасным. Он процедил это вопрос второй раз будто сквозь зубы: — Что ты здесь делаешь? Это был самый сложный вопрос, на который Паркеру когда-либо приходилось отвечать. Он отошел от него молча, чувствуя себя подавленным, потому что ответ был невыносим. Голоса большинства мужчин были такими же, как их руки, жесткие, толстые, обычные, фамильярные, настойчивые. Хотелось, чтобы они остановились, потому что они не знают, что делают или что говорят. Мужчины все время трогали его. Как только Паркер приближался к мужчине, тот сразу прикасался к нему, к его одежде или к его телу. Некоторые брали его за руку и окидывали с ног до головы, когда он молчал. И, скорее всего, удивлялись этим мускулам под легкой блузочкой. Они обычно сбивались в группки по трое-четверо, но иногда на него обращали внимание и поодиночке. — Иди сюда! — кричали ему вслед. Или просто обзывали: «Сучка!» Паркер хотел продолжения с ними, но сама формулировка ими этих требований, их нарочитая фамильярность делала это продолжение невозможным. Разве это может быть серьезно, когда такое выкрикивает один из группы? Ну и дальше-то что? Они бы очень удивились, если бы он вдруг остановился, подошел к ним и сказал: — Отлично. Все, что хочешь. Мужчина чувствует себя униженным, если ему дают то, о чем он просит. Вместо этого надо просто давать им то, что они хотят. Это, в свою очередь, унижает тебя: говорить, мучить, материться, плевать и озвучивать самые грязные мысли. Но не более. Это был своего рода ритуал унижения и смирения: заходить далеко, но все же до определенного предела. Иногда он слышал, как женщины отвечали на эти пустые выкрики. Но они не понимают, что тем самым ставят мужчин в очень неудобное положение. Паркер знал это точно: он когда-то был мужчиной. Он не хотел общаться с мужчинами, которым нужно было только поговорить. И никаких действий. Для них было достаточно тех слов, временами шокирующих тупых. Сейчас, в роли Шэрон, он бывал в Лоуп, чтобы, задрав голову, восхищаться высотой Сирс Тауэр и облаками, горделиво проплывающими около нее. Они будто придавали башне движения. И этот небоскреб словно маршировал. Однажды в скоростном поезде из Холстед в Клинтон мужчина в темно-синем костюме в тонкую розовую полоску, с шелковым галстуком и в голубой рубашке на пуговицах, лет около сорока пяти со здоровым лицом, аккуратно причесанными волосами, карими глазами, небольшим шрамом на подбородке, с дорогим кейсом, выглядевший слишком успешным для этого района, не как профессор, а скорее как брокер, дающий финансовые консультации на заседания Финансовых Комиссий, прошел быстро по вагону, где сидел Паркер, посмотрел ему прямо в глаза и бросил: — Отсоси, сучка! Это эпизод длился не более четырех секунд, но врезался в память Паркера. Ему был нужен этот мужчина, все эти мужчины, но все-таки их жестокости было недостаточно. Они хотели всего лишь унизить его, тогда как он хотел, чтобы его уничтожили. Надо понимать, что, говоря «иди сюда», они имеют в виду «пошел вон». Паркер знал их гордость, что они были в плену у своих предрассудков, своего удовольствия, своих страхов. Но из-за своей беспомощной и безнадежной потребности в них, потому что они только дразнились, но действий не предпринимали, Паркер искал женской компании. Женщины жалели его, видя в нем фрика. Но они не задавали вопросов. Он снова вышел из своей комнаты. Сирс Тауэр в Лоуп была границей, дальше которой он не шел, краем его нового мира. Она стала для него своего рода монументом. Однажды вечером он возвращался домой от Сирс Тауэр. И вдруг на пересечении 15-й Западной и Саус Блу Айленд около него остановилась машина. Она затормозила так резко, что ее слегка развернуло, она въехала на тротуар и поцарапала автомат по продаже газет. Из машины быстро вышел мужчина в темных очках и, кипя от злобы, перебежал на сторону пассажира, крича: — Если ты именно этого хочешь… Паркер тупо уставился на эту хаотичную сцену. Новый «Таурус» стоял наполовину на тротуаре, а мужчина вытащил с переднего пассажирского сидения женщину в широком голубом джемпере и бледных кремовых брюках. Она отчаянно закрывала лицо руками. Мужчина был в ярости, он оттолкнул ее от машины, но не ударил. — Можешь оставаться прямо здесь! — прокричал он. Женщина отшатнулась и заплакала, а мужчина сделал жест, означавший, что он теперь избавился от нее. Он развернул машину и быстро скрылся, направляясь в восточную часть к шоссе. Паркер наблюдал, что будет делать женщина. Он думал, что сначала она еще немного поплачет, но нет! Казалось, она расслабилась, вытерла нос и глубоко вздохнула. И по тому, как она огляделась, просто по движению ее головы, Паркер понял, что она здесь в первый раз на самой опасной улице Чикаго, как она наверняка думает. Паркер подозревал, сам не зная почему, что эта покинутая женщина была для него лучиком надежды. Эта мысль ободрила его, придала ему уверенности, потому что он знал, что ему придется подойти к ней, подружиться с ней и помочь ей. И только потом он получит так нужный ему ответ. Кроме Паркера, никто не видел, как ее выкинули из машины. Возможно, это как раз то, что ему нужно: он чувствовал ответственность как свидетель, а также полагал, что будет за это вознагражден. Женщине было на вид около сорока. Она была южного типа — из Италии или Греции. Хотя точно никогда сказать нельзя. Она могла спокойно быть из Перу, Турции или ОАЭ. Она была одета весьма буднично: одежда свободного кроя и чистая, волосы были аккуратно причесаны, из украшений — дешевый, но подходящий по цвету браслет и колье из камешков, похожих на рождественские леденцы. Как будто она собралась в долгую поездку. Прежде чем Паркер успел раскрыть рот, это сделала женщина. Она сказала, слегка в нос: — На мне что-то твое? Паркер испугался и быстро сказал «нет». И только потом понял, что женщина просто смеется над ним. Потом он добавил: — Я просто хотел сказать, что видел, как все произошло. — Где я? — спросила женщина. — Мы ехали в Дан Рейон. Голос женщины стал еще резче. Почти агрессивным. Это из-за того, что она так напугана? Здесь для нее действительно далеко не безопасно — одна на Сауссайд, только что выкинутая из машины, которой и след простыл. Ее не пугали проезжавшие мимо машины, она даже не обернулась вслед уезжавшему «Таурусу». — Может, он вернется! — обнадежил Паркер, недоумевая, почему она даже не посмотрела вслед той машине. — Да мне плевать!