— Никогда не путешествуй с алкоголиками. Это омерзительно. Он решил, что ее серьезность во всем и есть одна из граней ее глупости. Она говорила без умолку, но именно поэтому казалась Паркеру все скучнее, особенно когда делала многозначительные паузы в своем монологе. Она его нервировала, но ее миниатюрное тело приковало его внимание. Он знал, что Шэрон поймет его только в том случае, если он возьмет ее. Позволит ли она это — вопрос другой. Решать ей. В этот самый момент в ресторан впорхнула женщина с черной спортивной сумкой в руках. Она запыхалась и была очень бледна. На ней была футболка и синие джинсы. Ей что-то злобно говорил араб, стоявший при входе ресторана. Все это Паркер увидел в зеркале у входа в ресторан, но, прежде чем он успел сконцентрироваться на этой женщине, она растворилась во мраке. Подошел официант. Что-то в его манере двигаться выдавало в нем иностранца. В том, как он складывал руки, как держал голову. Своеобразный невербальный акцент. Он предложил Паркеру пухлое меню с тяжелой кисточкой, протянутой через пружину. Но Паркер сказал, что они с Шэрон не голодны, и заказал только напитки. Водку для нее и минеральную воду себе. Шэрон, чей монолог об алкоголиках был прерван появлением официанта, начала грызть орешки из стоявшей на столе пиалы. — Они слишком соленые, — предупредил Паркер. — Если съесть все орешки из этой пиалы, то это грозит серьезным иссушением организма. Она скорчила гримасу, а потом рассмеялась очень громко, будто он рассказал страшно смешную историю. Этот смех оборвался так же быстро, как разразился. Она не нашла в этих словах на самом деле ничего смешного. Шэрон сказала снова строго и серьезно: «Что хочу, то и ем». Из колонок зазвучала музыка — флейта и ударные в сопровождении тамбурина, — и прожектор выхватил из темноты женщину в блестящем красном восточном одеянии. Пританцовывая, она перемещалась по залу на цыпочках. Это была та самая бледная женщина с черной сумкой, которую Паркер увидел до этого стыдливо оправдывающейся перед арабом у входа. Но она была почти неузнаваема, и эта перемена повергла его в шок и вызвала у него стойкое отвращение. — Вот, что я сказала этому парню, — прогремела Шэрон. Какому еще парню? — Что хочу, то и ем. Танцовщица остановилась в середине зала и стала исполнять танец живота, двигая бедрами и извиваясь с невообразимой скоростью. В этом танце было что-то бездушное и механическое. В том, как сотрясалось ее тело в блестящих красных одеждах, в каждом изгибе ее рук. Это было не столько эротично, сколько зловеще и устрашающе. — Она, скорее всего, из Скоки, — прокомментировала Шэрон, — я вижу это. Я сама из Скоки. Она так и хочет, чтобы ее кто-нибудь трахнул. Эта фраза прозвучала так неожиданно, что Паркер на миг вообразил, что Шэрон чрезвычайно остроумна. Но уже в следующий миг он понял, что это не остроумие, а порочность. О чем она вообще говорит? Она все еще рассказывает свою историю о том мужчине, и этот монолог перекликается со звучащей музыкой. — Он скупил мне весь бар, а потом мы сели в его машину. Она была огромная, длиной около пятидесяти футов, что-то типа лимузина. И все прохожие глазели на меня и думали — кто это? Этот вопрос витал в воздухе. И мы проехали тогда около девятисот миль. Он жил в районе О’Харе. Возможно, танцовщица и была из Скоки. В ней не было ничего арабского. Она была уже далеко не молода и очень худа. У нее было много браслетов на руках и ногах. Женщина танцевала босиком и отбивала ритм маленькими бубенчиками на пальцах. Все ее движения были заученными. Она подошла к их столику, не спуская глаз с Паркера, встала к нему так близко, что на миг он почувствовал запах ее липкой кожи, и стала трясти бедрами. Она выглядела очень уверенно и совсем не улыбалась, как бы говоря: «На! Я точно знаю, что ты этого хочешь». Паркер ненавидел ее и проклинал судьбу за то, что родился мужчиной. — Классный у нее прикид, — восхищалась Шэрон, — он дорогой, настоящий арабский, это точно! У Шэрон горели глаза. Если бы у нее сейчас был такой костюм, она надела бы его и тоже стала бы танцевать этот танец. Она уже проделывала это с мужчиной, который увез ее дальше района О’Харе на своей длинной машине. — Мы вошли к нему в дом, и он сразу начал приставать ко мне. А я крикнула: «Прекрати!» Ты думаешь, он услышал? «А зачем ты тогда пришла сюда?» Я долго смотрела на него, а потом ответила: «Я думала, ты меня уважаешь». На это Паркер нервно расхохотался, смотря при этом мимо Шэрон на худощавую танцовщицу, извивавшуюся перед ним. Громкая музыка заполонила все пространство. Он все еще смеялся, а Шэрон уже продолжала говорить. И Паркер понял, что музыка перекрыла жесткость его смеха. Она, скорее всего, подумала, что он просто открыл рот. — И вот мы стоим в этой комнате. В ней кровать шириной около пятидесяти футов. А на полу ковер. Такой толстый, что я тону в нем чуть ли не по шею. Он наливает мне выпить в стакан, в котором поместилась бы целая бутылка водки, и все это время он то и дело ходит вокруг меня. — И ты даже не представляла, чего он хотел? — спросил Паркер. Танцовщица снова начала крадучись перемещаться по залу, извиваясь, заламывая руки, плавно изгибая пальцы и поводя плечами. Она подошла к мужчине за другим столиком. Она облизала губы, закрепила браслеты высоко над локтем и пристально посмотрела на него. Ее костюм был призван заводить мужчин, но каждый раз, когда он наклонялся вперед, танцовщица отшатывалась от него. Она была слишком шустра для откровенных прикосновений, но не настолько, чтобы избежать шипков и шлепков. Шэрон продолжала: — Он начал обращаться со мной более вежливо. Говорить комплименты и все такое. Я ему все еще нравилась. И он был все так же настойчив. — Ты стояла в его комнате среди ночи вот так с растрепанными волосами и стаканом водки в руках? — И что? — возмутилась Шэрон. Паркер впервые видел ее возмущение. В следующий момент она улыбнулась и победно вскинула голову. — Он был просто сопляк. Я попросила его отвезти меня домой. Что он, впрочем, и сделал. Танцовщица снова приблизилась к ним. Один мужчина засунул пятидолларовую купюру за ее невесомую юбочку. Другой — в ее лиф. Купюры выделялись темными пятнами на ее коже. Она снова танцевала около Паркера и явно призывала его смотреть на нее. Он посмотрел на нее взглядом, в котором было столько отвращения и ненависти, что танцовщица, казалось, вздрогнула и быстро переместилась в другой конец зала. Паркер снова повернулся к Шэрон, которая, скорее всего, все еще думала о том мужчине, над которым сейчас смеялась. Танцовщица уже ушла, но музыка еще звучала, когда он сказал: — Я жил в религиозной общине на северо-западе. Каждую субботу вечером один парень приводил к себе новую девушку. А мы смотрели из кухни. У нас не было девушек, поэтому мы ему так завидовали. Через час — а иногда чуть больше — девушка выходила из комнаты, бледная, измученная, словно в полудреме. А парень безразлично провожал ее домой. После ЭТОГО у людей появляется особое выражение лица. Какой-то блуждающий, пустой взгляд, словно после иглоукалывания. На следующей неделе приходила уже другая девушка, а еще через неделю третья. — Некоторые парни просто коллекционируют девушек, — ответила Шэрон, — но некоторым девушкам это нравится. — Вот это мы и пытались понять, — продолжил Паркер, — и однажды мы спрятали под его кроватью кассетный магнитофон. Кстати, я говорил, что он был поляк? Но это совсем не важно. Он привел очередную девушку. Они всегда выглядели такими невинными! Примерно через час они ушли. И у нее был тот же взгляд, ее кожа блестела от интенсивного секса, она выглядела измученной, потому что они кончали и начинали снова. Ее зрачки были расширены, она выглядела слабой, будто у нее был жар. — Так что было на кассете магнитофона? — Как только они ушли, мы проникли в комнату, взяли магнитофон и побежали слушать кассету. Было очень странно. Сначала на ней была полная тишина. Потом мы услышали вздохи, шум борьбы и сдавленный шепот. Девушке было не сладко — я представлял, что он схватил ее и заломил ей руки за спину. Я услышал, как парень сказал девушке: «Раздевайся и не вздумай кричать, иначе я тебе все кости пересчитаю. Я тебе башку оторву — девушка всхлипнула, — я изрежу тебе лицо так, что на тебя больше никто не посмотрит». Девушка ничего не сказала, она просто вздохнула, словно ее душу выжгли. В этом вздохе было удивление, шок и отрешенность. — А может, он ее связал? — с надеждой сказала Шэрон. — Похоже, и очень крепко. Мы слышали скрип кровати. Снова шум борьбы, а потом тяжелое дыхание. Так продолжалось долго. Потом была такая же долгая тишина. Потом снова вздохи и нечеловеческие крики. И так снова и снова. Казалось, это будет длиться вечно. Но потом мы услышали, как закрылась дверь. Вот и все. Шэрон не отрываясь смотрела на Паркера, ее губы были слегка приоткрыты. Это что, улыбка? Она взяла его за руку. Ее пальцы были мягкие, влажные и очень маленькие. Она опустила его руку под стол, провела ей по своей одежде, водила ей по краю своей юбки. — Потрогай меня! — потребовала она, раздвинула ноги и прижала его руку, себе под юбкой. Ему на миг показалось, что он проник рукой в глубокую рану — так быстро все произошло, — и ему потребовалось несколько секунд на то, чтобы осознать, что ей не больно и она не истекает кровью. — Хочешь, пойдем? — спросил Паркер. — Ты еще спрашиваешь! — Ответь! — настаивал он, и не только словами. Шэрон снова улыбнулась, вынула его руку у себя из-под юбки и стала медленно слизывать влагу с его пальцев. Он испугался за нее. Паркер извинился и ушел в туалет перевести дух. Он не хотел, чтобы она думала, что он нарочно медлит, поэтому быстро вышел и встал у выхода перед зеркалом. На полу он увидел уже знакомую черную сумку, а около кухни — ту самую танцовщицу в ее повседневной одежде — футболке и джинсах. Паркер объяснил себе, что берет сумку просто из галантности. Она не знает, как опасно носить эту одежду. Возможно, он спасает ей жизнь. Он отыскал глазами Шэрон, и она встала, готовая уйти с ним. — Саус Блу Айленд Авеню, около Троуп, — бросила Шэрон таксисту и, увидев сумку в руках Паркера, возмутилась: — Это еще что? — Старое тряпье, — ответил он. Паркер ответил так естественно и быстро, что она больше не спрашивала. — Фу, как же жарко! — выдохнула Шэрон и повернулась к нему. Он никогда не слышал, чтобы женщина говорила эту фразу без задней мысли. Безыскусный и грубый намек. Она не спускала с него глаз. «Неординарный. Благородный», — передразнила она, словно пытаясь описать их отношения, а на самом деле следя за его реакцией на эти слова. Он станет отрицать? — Да я вообще в первый раз напечатал свое объявление в разделе знакомств. — А я в первый раз откликнулась на такое объявление. Они оба знали, что лгут, но эта ложь взбодрила его, и он продолжил все тем же заговорщическим тоном: — У меня есть незыблемые правила. Хочешь узнать какие? Паркер ждал ее реакции. Она сама все знает. Она хочет этого. Она сама на это идет. — Никаких наркотиков, — прошептала Шэрон. — Никакого оружия. Никакой групповухи. Она смотрела ему прямо в глаза с тем возмущением, которое он уже видел. — Никаких животных, — продолжила она. Потом улыбнулась и добавила: — Кроме нас. Его слепили фары встречных машин, а он сидел в такси, несшемся по Блу Айленд Авеню к дому Шэрон. «Не жди слишком многого», — сказала она, но ее улыбка говорила совсем другое. Паркер понимал: она ему подыгрывает. Он хотел понять, почему она улыбается. «Я просто не противлюсь тому, что происходит», — убеждал себя Паркер. Когда они вышли из такси около ее дома, он заметил две вещи: Шэрон была пьяна и слегка прихрамывала. Она, похоже, не осознавала, что живет в ужасной дыре, и Паркер был рад, что она не представляет себе, как на самом деле ужасно выглядит этот дом. Он был уверен, что она не знает, кто он. Он просто мужчина — не более того. Такой же, как тот из ее истории. Или из его. Он больше похож на мужчин из этих историй, чем на того, кто дал объявление в «Ридер». В любом случае это была просто шутка, и им не следовало больше упоминать это, ведь они уже оба солгали. Пока они поднимались по ступенькам, она несколько раз громко спросила: «Так ты решил пожить у меня?». Он не сразу понял, что она намекает на сумку, которую он взял из ресторана. Паркер надеялся, что она не пустая — она была подозрительно легкой. Она долго открывала дверь — три разных замка, а затем сильно толкнула ее. Комната была наполнена жаром дня — от рассвета до заката. Липкая духота и запах кофе, тихое гудение холодильника, звуки улицы, прошедшие через фильтр кирпича и стекла, дешевые часы с неуверенным тиканием — вот и вся атмосфера этой маленькой квартирки. — Выпьешь? — спросила Шэрон.