— Натан?.. Я буквально минуту назад узнал. — Здесь Майк Бэтти, босс… Мы с ним ходили к Ангусам сегодня днем. Снова по всему прошлись. Я сказал ему, что его не подозревают, что мы просто хотим послушать все с самого начала, он никак не мог подумать, что мы ставим под сомнение его показания. Я никак не давил на него, босс, я бы никогда в жизни не стал. — Никто и не думал винить тебя. — Он чертов везунчик, я вам говорю, кто-то за ним присматривает, обычно ни одной живой души нет в этих кабинетах, в такой-то час. — Я знаю. Где ты? — Где вы прикажете мне быть, босс. — Хорошо, поезжай проверь Мэрилин Ангус. — Не, она в больнице, я сейчас здесь снаружи. Хотите, чтобы я поговорил с ней? — Нет, в таком случае оставь ее на сегодня в покое. С нее уже достаточно. А ты поезжай домой. — Босс, как раз перед тем, как мне позвонили насчет Ангуса, я все заново пересматривал. И снова наткнулся на этот серебряный «Ягуар». Думаю, его все-таки стоит проверить. — А этого разве не сделали? — Смотрели только Лаффертон и Бевхэм… Может, объявить национальный розыск? — Это большая задача. Сегодня с этим не начинай. — Босс. — Я завтра в первую очередь поеду в больницу, потом проведаю миссис Ангус. А теперь отчаливай спать, Натан. — Хорошо. Босс, мы это очень оценили — то, что старший констебль приехала, все от нее в дичайшем восторге. Саймон улыбнулся. — Я ей передам. Спокойной ночи, Натан. — Всего хорошего, босс. * * * Они доели запеканку из ягнятины и открыли вторую бутылку вина, но почти не разговаривали. Между ними повисли смерти и полусмерти. Кэт пошла наверх около десяти со спящим ребенком на руках. Крис приподнял бутылку. — Нет, спасибо. — Нет. Боже, ну и неделя. Я никогда еще не чувствовал себя ближе к тому, чтобы упаковать вещи и присоединиться к Иво в Австралии. Знаешь, мы говорили об этом, Кэт и я. Саймон посмотрел на своего зятя, пытаясь понять, был ли он хотя бы отчасти серьезен. Саймон бы точно этого не перенес. Как бы он смог оставаться здесь, со стареющими родителями, с отцом, который становился все мрачнее и злее с возрастом, когда все его любимые люди были бы либо мертвы, либо находились за тысячу миль? Тем более он однажды навещал Иво в Мельбурне и ему там ужасно не понравилось — как сказал со смехом его брат, он был единственным человеком, придерживающимся такого мнения. Следовать за другими никогда не было его вариантом. Его жизнь, которую он так долго и тщательно обустраивал специально для себя, внезапно грозила превратиться для него в склеп. Дэвид Это самое страшное место. Я очень, очень хочу есть. И еще я очень хочу пить. У меня болят руки. Почему я? Тут холодно. Я уже весь дрожу. Я просто хочу… Нет… Пожалуйста… Не… Пожал… Ма… Тридцать шесть — Я не могу больше этого выносить, — сказала Мэрилин Ангус. — Ждать самых худших новостей, ждать их и ждать, а потом не получать совсем никаких новостей. Я не могу этого выносить, но я выношу. Что с тобой не так? Она говорила шепотом. Она сидела у кровати Алана, среди пищащих аппаратов, и ненавидела его. То, что случилось с Дэвидом, полностью разъединило их, хотя все думали, что это сделает их гораздо ближе друг другу, и она думала так в первую очередь. Но это показало ее мужа тем, кого она не знала или не хотела знать, — тем, кого бы она назвала трусом. Сбегать на работу в семь часов утра и оставаться там до ночи, брать чужую работу, делать себя доступным для круглосуточных звонков — она видела в этом не только отсутствие поддержки по отношению к себе, но и трусость. И это тоже было трусостью. Его запястья были перевязаны, к его руке шла трубка от капельницы, отдельный монитор отслеживал отдельную функцию его тела, и она ненавидела его. Это было самое ужасное чувство в ее жизни. Она не знала этого человека, своего мужа, отца Люси. Отца Дэвида. Его лицо было отвернуто в другую сторону. Он не говорил с ней с того момента, как она пришла сюда вместе с офицером полиции. «Кейт волнуется больше, чем ты», — подумала она, глядя на его перевязанные запястья. — Я не знаю, что тебе сказать, — сказала Мэрилин. — Я больше не понимаю, что происходит у тебя в голове. Я не понимаю, почему ты сделал это. — Нет, — сказал он так тихо, что она с трудом его расслышала. — Если бы Дэвида привезли домой сегодня ночью, если бы… — Дэвид мертв. Слова вышли из его рта и застыли в воздухе, тяжелые и полные черной желчи. Они пугали ее. Если она вытянет руку, она коснется этих слов, и они проникнут в ее тело, в ее кровь и в ее убеждения. Она открыла рот, но не произнесла ни слова — ни ядовитого, ни примиряющего. — Я проводил операцию. Я посмотрел на монитор и увидел, как мой щуп парит в мозгу пациента, и я просто понял. Не спрашивай меня, почему именно тогда. Я не знаю, почему тогда. Я увидел и понял, что Дэвид мертв, и для меня не осталось никакой возможности жить дальше. — Это все? Он повернул голову. Она увидела его лицо, потерявшее всякие краски, серое, как лицо кого-то мертвого, его глаза были пустыми и глубоко завалившимися в глазницы, безжизненными. — Больше в твоей жизни ничего нет? — Что? — Ни Люси? Ни меня? — Конечно. — Но это не стоит того, чтобы продолжать жить? — Я не знаю. — Я тебе сказала, если бы Дэвида привели домой, живого и невредимого… Разве ты ему не был бы нужен? — Конечно.