— Сегодня жареная курица. — Уже еду. Он любил их загородный дом. Ему нравилось в нем все, как внутри, так и снаружи. Нравилось, как он уютно пристроился — длинный, приземистый, сложенный из серого камня — среди конюшен. Нравилось, как два толстых пони вытягивают свои склоненные головы через забор, когда он проходит мимо, нравилось, как бегают курицы. Нравился сад, который никогда не выглядел ухоженным или особо нарядным, но все же был гораздо уютнее, чем мамины призовые дизайнерские пол-акра. Ему нравился милый беспорядок крыльца, заваленного бутылочками от молока и резиновыми сапогами, нравились теплота и возня его племянника и племянницы и кот, лежащий на старом диване рядом с плитой, нравились шутки и озабоченные медицинские разговоры, которые вели его сестра и зять. Любил то счастье, которое излучало это место, запахи, и шумы, и любовь, сопровождающие семейную жизнь. Он остановился рядом с машиной своей матери. Дождь утих. Саймон постоял минуту, глядя на свет, струящийся из окон загородного дома. Откуда-то изнутри он услышал, как дети визжат от смеха. Что, в этом была вся проблема? Он возвращался к этому вопросу уже тысячный раз со смерти Фреи. Это могла бы быть она — в таком же доме, как этот, ждать его; это могли бы быть его дети… Он поморщился от боли. А между тем он даже не всегда мог вспомнить, как она выглядела. Они поужинали вместе. Потом они выпили у него в квартире. Это было… Что, конкретно? Конкретно — ничего. Легко сожалеть ни о чем. Он прошелся по гравию и открыл дверь на крыльце. Из-за нее пахнуло жареной курицей. — Привет. Его сестра Кэт, с округлившимся от беременности лицом и огромным животом, вышла из кухни, чтобы встретить его. Внезапно Саймон подумал, что именно из-за этого ничего не было. Фрея не была Кэт. Никто не был Кэт. Никто никогда не сможет быть Кэт. — Дядя Саймон, дядя Саймон, у меня есть хомяк, его зовут Рон Уизли, пойдем посмотрим! Он решил остаться на ночь. Так что сейчас он переоделся в спортивный костюм своего зятя. Он сидел за кухонным столом рядом со своей матерью, перед ними стояли остатки яблочно-черничного пирога и вторая бутылка вина. Крис, прислонившись к столешнице, наблюдал, как процеживается кофе. — Я хотела, чтобы вы все собрались здесь, — сказала Мэриэл Серрэйлер. Она сидела очень прямо, совершенно неподвижно. «Немножко напряжена» — так выразилась Кэт. Но напряжение было в его матери всегда, сколько Саймон ее помнил, — улыбчивое, фарфоровое, причесанное напряжение. — А что насчет папы? — Я уже сказала тебе, он у масонов. — Он должен быть здесь, у него есть право высказать… Все, что он хочет. Крис Дирбон подал кофе на стол. — Давайте поговорим об этом сейчас, — он быстрым жестом положил руку Кэт на плечо. — Все равно я более или менее знаю, что думает Ричард. Я говорил с ним в больнице. Кэт повернулась и взглянула на него. — Что? Ты мне об этом не говорил. — Я знаю. Один его голос успокоил и смягчил Кэт — Саймон это видел. Его сестре повезло. Это был счастливый брак. — Значит, он говорил с тобой, хотя не говорил со мной, — сказала Мэриэл Серрэйлер тихо. — Ну, конечно. Это проще, разве нет? Вы это знаете. Я заинтересованное лицо, но я не сын Ричарда и я врач. Не беспокойтесь об этом. Мэриэл остановила на нем взгляд. — Я не беспокоюсь, — сказала она. — Это для меня пройденный этап. Саймон не мог ничего сказать. Он сидел за одним столом с группой специалистов-врачей. Они смотрели на это с другой точки зрения, даже несмотря на то, что человек, которого они обсуждали, был для них дочерью, сестрой, свояченицей. Их отстраненность была ему недоступна. — Она, вероятно, умрет, — сказала Мэриэл, и в этот момент ее голос изменился, это был голос старшего медицинского консультанта, бесстрастный твердый тон сочувствующего, но незаинтересованного практикующего врача. — Она очень ослаблена этой болезнью, и речь не только о ее легких, которые просто не могут побороть пневмонию, вся ее иммунная система изношена, ее сердечные показатели плохие. Но мы думали, что она умрет еще сорок восемь часов назад… и раньше… Но этого не происходит. Настало время обсудить ее лечение. — Кажется, они знают, что делают, — сказал Саймон. Но он понимал, что его слова не подходят; не об этом, вероятно, шла речь. — Конечно. Вопрос в том… Сколько времени ей нужно, чтобы умереть? День? Неделя? Чем дольше они вливают в нее антибиотики, а также растворы и сальбутамол, тем дольше это будет тянуться. — Ты хочешь, чтобы они приостановили лечение? — Кэт протянула руку и налила себе воды из графина. Ее голос был таким же усталым, как и ее вид. — Я не видела ее на этой неделе, так что мне тяжело высказывать мнение. Ты видел, Крис. — Сложно сказать. — Нет, — сказала Мэриэл Серрэйлер, — не сложно. На самом деле все довольно просто. Качество ее жизни было сомнительным и раньше, и в будущем его улучшения ожидать не приходится. — Вы не можете об этом судить. Как вы вообще можете об этом судить, откуда вы знаете? — Саймон сжал кулаки, заставляя себя говорить спокойно. — Ты не доктор. — Какое здесь это вообще имеет значение?! — Сай… — У тебя нет профессионального опыта, который позволил бы тебе оценивать ее состояние. — Нет, у меня есть только человеческий. — И разве он не говорит тебе, что качество ее жизни на нуле? Это совершенно очевидно. — Нет, не очевидно. Мы не знаем, что творится у нее в голове, мы не знаем, что она чувствует, что думает. — Она не думает ничего. У нее нет способности разумно мыслить. — Но так же не может быть. — Почему? Кэт разразилась слезами. — Хватит, — сказала она. — Я не хочу это слушать, не хочу, чтобы подобного рода разговоры звучали у меня дома. Крис поднялся и подошел к ней. — Очевидно, в данный момент никто не способен вести рациональную дискуссию по этому поводу, — сказала Мэриэл Серрэйлер. Она встала, спокойно отнесла свою кофейную чашку к посудомоечной машине и загрузила ее туда. — С моей стороны было неразумно ожидать этого. Прошу прощения. — Что ты собираешься делать? Мэриэл посмотрела на своего сына. — Я поеду домой. — У тебя нет никакого права принимать решения касательно Марты, ты знаешь это. — Я прекрасно знаю, какие у меня есть права, Саймон. — Ради всего святого! — Кэт вцепилась в руку Криса, слезы текли у нее по лицу. — Тебе пора в кровать, дорогая, — сказала ее мать. — Не говори со мной так, я не маленький ребенок. Мэриэл наклонилась и поцеловала Кэт в макушку. — Нет, ты беременна. Я поговорю с тобой завтра. Телефон зазвонил в ту секунду, когда она уже взялась за свою сумку. Крис жестом попросил взять трубку Саймона, который сидел ближе всех. — Кто это? — Саймон. — Да. Твоя мать там? — Ричард Серрэйлер был как всегда краток. — Она как раз собирается домой. Ты хочешь поговорить с ней? — Скажи ей, Китс только что звонил из больницы Бевхэма. — По поводу Марты? — Саймон сразу почувствовал молчаливое напряжение, повисшее в комнате за его спиной. — Да. Она пришла в себя. Она в сознании. Я еду туда прямо сейчас. — Я скажу им.