Молодой хирург внезапно поднимает спрятанные за толстыми очками глаза, но смотрит не на Александра, а ему за плечо. Александр не знает, что отвечает О’Коннел на немой вопрос, но Нанна возвращается к работе, а тёплое прикосновение исчезает с плеча. Оно больше не требуется. Александр спокоен. Смирился и не трясётся, будто осенний лист. Не мешает своему коллеге лишать себя пальцев. Не мешает… А перед глазами воспоминания о том, как всё было просто когда-то. Они все знали о том, что по Вселенной путешествуют корабли-города и даже корабли-государства. Знали, что есть высшая каста, такие как Цефей О’Коннел, — дети евгеники, ни разу в жизни не встречавшие ни Земли, ни зимы, ни лета, ни грязи и луж, в которые можно прыгать, обрызгивая недовольных прохожих… те, что владеют звёздами. Что уж говорить о такой маленькой и ничего не значащей Земле… И всё же самые талантливые из них получали пропуск наверх. А вместе с ним получали хозяев, что всегда наблюдают. Всегда стоят над душой, ожидая, что ты своим трудом дашь им больше власти, больше влияния, больше ресурса… А если… Когда корова перестаёт давать молоко, её ведут на убой. Нанна скрепил края раны гелем и приложил заживляющие салфетки. Нет. Никаких шрамов. Никаких точек от швов. Только пустота, а под ней две бесполезные руки. Кажется, он даже взглянул на Александра с сочувствием. О, этот человек наверняка понимает его, как никто другой. У него тоже золотые пальцы. Он тоже способен на чудеса. Анестезия отходит почти мгновенно. И он не чувствует ничего необычного. Ни боли, ни онемения. Только… — У вас будет пятьдесят один день, — говорит Нанна, снимая окровавленные перчатки. — Прежде чем начнётся безвозвратная атрофия. Если не восстановить нервные окончания за этот срок. Желательно не затягивать… дольше тридцати дней. Слабая надежда колет внезапным сердечным стуком. Но утихает так же быстро, как появилась, оставляя тупую боль посередине груди. — Спасибо, Нанна, — Цефей отпускает врача, и вновь встаёт у окна. — Я даю Вам шанс. Свяжитель со мной, если передумаете. Глава 3 Жанетт выкуривает третью сигарету подряд и запивает остывшим чёрным кофе. Они попробовали на всех тренажёрах, которые только нашли, даже на том, которым пользовались молодые хирурги во времена их бабушек, и лишь тогда Жанетт смогла принять правду. Пальцы её лучшего хирурга теперь зависели от воли Цефея О’Коннел. — Его предки по материнской линии и правда построили эту колонию, — сказал Вит, вернувшись из архива. — Здесь жило поселение одной из высших каст, которое откололось из-за войны или вроде того. Потом случилась авария, и больше половины народу погибло. Им пришлось сдаться в руки Совета. Диана Галли не имела генетических отклонений и ей предоставили возможность выйти в люди посредством создания потомства с Поллуксом О’Коннел. Я посмотрел в сети… она пропала без вести тридцать лет назад. — Да какая разница… — оскалилась Жанетт, отворачиваясь к окну. — Этот урод лишил Алекса рук. Вит вздохнул и опустился на диван. — Что ты будешь делать? — спросил он Александра. — Я уже принял решение. Вит потёр переносицу, словно пытаясь остановить слёзы. — Я рад, — сказал он. — Я рад, что смогу работать с тобой ещё долгие годы. Александр фыркнул, внезапно чувствуя раздражение. Неужели они все уже давно его похоронили? — Я ещё жив, Вит. — Он встал с кресла, отряхивая крошки печенья с брюк отвратительно непослушными пальцами. И это было непереносимо. Он продолжал заниматься спортом, он мог держать тяжёлые предметы, и даже маленькая ручка кружки чая была ему подвластна, но от рубашек на пуговицах пришлось отказаться, что уж говорить о расписанных на полгода вперёд операциях. Как отобрать у птицы возможность летать. Запретить ребёнку играть в игры. Разделить любящих друг друга супругов. Отрезать половину сердца, перекрутить в мясорубке и заставить съесть на ужин. Он не знал, чем себя занять. Были консультации, были эксперименты в лаборатории, но в груди болело от пустоты. — Я отказался ради того, чтобы успеть завершить своё исследование, — сказал он незнакомому мужчине в зеркале, у которого румянец на щеках, у которого блестят глаза и волосы, у которого плечи и грудь немного округлились от прироста мышечной массы. — Так я спасу больше жизней, чем если буду продолжать оперировать. Незнакомый мужчина шевелил губами в такт его словам, но улыбка вышла слабой. Она расцвела только через неделю, когда им наконец удалось ускорить генерирование чёрной длани. После захвата всего организма она обычно вводила носителя в подобие анабиоза, наращивая клетки в замедленном режиме. По подсчётам Джордана преобразование должно было завершиться примерно за тысячелетие. Но схема Вита, которую они дорабатывали и облизывали всем отделом, позволяла ускорить этот процесс. Сейчас три экспериментальных организма как раз находились в капсулах, где их генерировали до пятой стадии, и показатели витальности сходили с ума. Это было нечто принципиально новое. Жизнь и смерть в одном флаконе. Нужно было только подождать. Чёрная длань разрасталась, бурлила масляной темнотой, испускала неядовитый газ, но само тело носителя… оно оставалось цельным за исключением коры больших полушарий, которую длань пронизывала насквозь и изменяла целиком и полностью, заменяя собой. Подопытные моргали, реагировали на раздражители и, казалось, даже понимали человеческую речь. Движения были сильно замедленными. Кроме глаз. Глаза, тёмные от длани, реагировали быстро, чётко. Осматривали докторов с поразительной осмысленностью. Оставалось ждать и фиксировать письменно малейшие изменения, самую незначительную динамику. Это было невероятно, это было интересно, это так захватывало дух, что Александр забывал о своём увечье. Увечьях. О том, что он облучён. О том, что его пальцы более не пальцы хирурга. Длань поглотила его, не касаясь. Поглотила его внимание почти без остатка. Даже выходя из лаборатории, он ещё какое-то время думал о ней. А потом возвращался к жизни. К тоске по работе руками, к Рее О’Коннел, что сокращала финансирование эксперимента, к её странному брату. Александр не считал себя дураком. Он был не из тех учёных, что общение могут выстроить только с пробиркой. Он мог сложить два и два не в одном лишь математическом ключе. Он бы посчитал мужчину, что влюбился в другого мужчину в совсем юном возрасте и пронёс эти чувства, ничем не подпитываемые, через долгие годы, еще и без надежды на взаимность, ненормальным. Если бы это был кто угодно, кроме Цефея. Потому что Цефей, чей генетический материал ценился почти на вес золота, не мог являться ни дураком, ни психически нездоровым человеком. На романтика он не походил тем более, и Александру оставалось только недоумевать, когда вместо очередной партии брошюр от О’Коннел-сестры, Вакаоко принесла ему небольшую коробку от О’Коннел-брата. — Что в ней? — спросил он, недоверчиво откладывая коробку на диван. Вакаоко пожала плечами. — Зная молодого О’Коннел, это может быть что угодно от пачки сигарет до чёрной метки, мастер Шабаев. После её ухода он легко вскрыл коробку, запакованную так, чтобы справиться мог и безрукий с прогрессирующим Альцгеймером. На диван выпал стимулятор для внутримышечных инъекций и флешка с логотипом компании. Александр загрузил флешку в систему. Документы, представленные на его рассмотрение, он изучал не менее часа, бегло пролистывая и пытаясь читать с хладнокровием, которое обычно охватывало его во время операций, однако то и дело терял смысл выверенного по пунктам, чётко структурированного и сухого текста. В конце концов он просто перекинул документы Жанетт, выпил таблетку успокоительного и отправился спать. Из бешеных и разрозненных мысли после пилюли стали достаточно стройными, чтобы последние минуты бодрствования Александр мог потратить на окончательное решение. Первый контракт, высланный О’Коннелом, обещал ему пожизненную возможность распоряжаться всеми необходимыми ему стимуляторами, а второй — независимость решений совета «Альфы» по всем денежным вопросам. Александр надеялся только на то, что для получения «лицензии на жизнь» для него, О’Коннелу не пришлось никого убивать, потому что в ином случае он бы встал перед дилеммой ещё более трудной, чем ранее. Глава 4 На этот раз он был в чёрном. Глубокий словно космос цвет облегал все изгибы тела, как если бы О’Коннел был женщиной, желающей найти себе обеспеченного покровителя. Вдоль рукавов, по линиям военных нашивок, по обтянувшим мускулистые ноги брюкам скользила сияющая серебряная полоса. Александр заметил, как лежит причёска: ни одного волоска не выбилось на свободу из плена сияющего под лампами геля. Даша, сопровождавшая его к Жанетт после получасовой утренней пробежки, поперхнулась слюной. Она отвернулась, наморщив нос, и сжала пальцами Сашино плечо. Сам он наконец смог надеть на себя рубашку, и не без помощи Даши. Понадобились её пальцы, чтобы застегнуть пуговицы. С приёмом препаратов, повышающих его витальность, Саша всё чаще стал задумываться о Даше и её пальцах. Маленьких тёплых пальцах, обхватывающих его нежно, чтобы проверить на твёрдость и помочь проникнуть… Но Даша младше его на двадцать лет, а ещё она — его подчинённая. И слишком хороша, для того чтобы быть обманутой в своих восторгах. О’Коннел пожал ему руку чуть крепче прежнего, хотя и не изменился в лице. Глаза бурлили непролитой яростью. Наверное, так выглядел молодой Марс на пороге выигранного сражения. Этот взгляд заставил Сашу испытать чувство раздражения от бессилия. О’Коннел выиграл войну, но прежде порядком потрепал им всем нервы. Саше, его коллегам и начальнице, пациентам, чьи операции были отменены. Саша сидел в уютном кресле, подпирал голову кулаком и рассматривал серую ниточку на брюках. Он не мог сосредоточиться на речи адвокатов, как и зацепиться за что-то вниманием. Даше пришлось остаться снаружи. Жанетт, как всегда великолепная, в сером брючном костюме, ладно сидящем на её тонкокостной фигуре, наматывающая мелкие кудри на мизинец, внимательно слушала, хмуря брови, но не смотрела на Сашу: у неё были свои проблемы. За окном проплывали тусклые звёзды безликой Пустоши. Саша оторвал нитку на колене и поднял глаза на О’Коннела. Тот вздрогнул тёмными ресницами, но взгляда не отвёл, только прикрыл рот согнутыми пальцами, и Саша отвернулся сам. Он ожидал извинений, но извинений не последовало. В конце рабочего дня к нему доставили уже знакомого Нанну, который в несколько лёгких движений восстановил подвижность его пальцев. — Я просто сделал заглушку. Такие вы ставите, когда фиксируете Длань в организме носителя. — Это не скут, — заметил Саша. — Нет. — Нанна забавно покачал головой, отчего немытые волосы зашевелились ножками медузы, а очки слетели на кончик носа. — Есть кое-что получше скута. Я пришлю Вам наши исследования. — Это очень щедро. — Мистер О’Коннел попросил. Мы с Вами теперь в одной лодке, доктор Шабаев. Напишите мне, если возникнут проблемы… Их возникнуть не должно. Перед сном Саша поставил дополнительный укол из пакета, который будет приходить ему раз в месяц, пока он не помрёт. Ему снилось, что он вылетел из своего тела, из корабля, из системы и стал космосом. Бесконечным всепрощающим космосом, где он одновременно всё и ничего, наблюдатель и деятель, растворённое в потоке сознание и цельная личность. Прекрасный сон прервался внезапно, когда пришло сообщение на планшет. Саша засунул прибор подальше в зазор между стеной и подушкой, прекрасно зная, что с утра будет себя за это ненавидеть, и прочёл послание только в обед, после того как вместе с воодушевлённой Жанетт проверил себя на тренажёрах. «Я должен просить у Вас прощения, но знаю, что Вы не примете моих оправданий. Поэтому скажу только, что я мог решить проблему куда более простым и куда менее мирным путём». — Он взял Совет в заложники, — сказала Жанетт, видимо, случайно заглянув в его устройство. — Что?.. — Саша непонимающе уставился на неё поверх питательной смеси на подносе. В столовой пахло разогретыми смесями, потом и хлоркой. Уши наполнял негромкий ропот переговаривающегося персонала, звон посуды, гул кислородной машины. — О’Коннел напал на Совет. Не знаю, что там произошло, но… — Жанетт криво усмехнулась, — Прайс сказал, что их выводили под руки. — А его сестра?.. — Мисс О’Коннел в этот момент отдыхала на Земле. Александр кивнул. Прайс был давним любовником Жанетт и работал в службе безопасности Поллукса О’Коннел. Он не доверял Жанетт тех тайн, что могли угрожать её жизни, однако кое-что поведать был способен. Или это кое-что ему разрешили поведать.