Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11 Глава 12 Глава 13 Глава 14 Глава 15 Глава 16 Глава 17 Глава 18 Глава 19 Глава 20 Глава 21 Глава 22 Глава 23 Глава 24 Глава 25 Глава 26 * * * Чёрная метка. Вдова поневоле Глава 1 Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего, Касьяна, и прости ему вся согрешения его вольная и невольная, и даруй ему Царствие небесное. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь. Бабка в цветастом платке, поблёкшем от времени, монотонно голосила по усопшему. Уж всю ночь к Богу взывала, и теперича знаменья на себя накладывает, на иконы косясь. Отправляет слова в молитвах к Господу на небо, и хочется от тех причитаний выть в голос, да только слёз уж нету у Фёклы, вышли все вместе с горем. Запах свечек въелся в нос, сколько уж тех сожгла молящаяся, да хорошо, коли не просто так, чтоб для дела. Пусть покойник с миром уходит, а то не ровен час и тут останется. Сидит на лавке Фёкла, руки на коленях в замок сложены, смотрит на свои пальцы и думу думает, как жить одной теперича. Взгляд горючий на мужа бросила. Лежит — не движется, руки на груди сложены, пятаки глазья придавливают. В кой-то век такой молчаливый, бородой ввысь тянется. Омывали как положено соседи, чтоб Фёкла мужа слезой не жгла. Лежит теперича чистый, красивый, как жених какой. — Упокой твою душу, — крестится вослед за бабкой. Как закончит та, трёшку даст, заслужила. А пока ходят люди, прощаются. Шапки мужики сняли, волосья приглаживают, покряхтывают. Последний путь нынче у Касьяна. Пожил. 63 годка по земле ходил, теперича пора и с Богом разговоры вести. Совсем немного до праздника не дожил, сердце оно такое — замолчит — и нет человека. Покивала Фёкла, будто сама с собой в чём-то соглашаясь, вздохнула горько. Стужа нынче знатная, что собаку из дома не выгонишь, щиплет мороз за места всякие, норовит отморозить чего не попадя. Неровен час Касьян с собой кого-нибудь заберёт. Он такой. При жизни не сахар, оттого и о Лушке, дочке младшей, до сих пор вестей нет. То ли сгинула, то ль далеко забралась, что никто ничего не ведает, и кто знает, жива али как? Печалилось сердце Фёклы по дочке, сжималась душа до боли, кады думала об том, что с ней сталося. Да у кого выспросить? Как сбежала от отца да матери, так уж восемнадцать годков не знамо что с ней. Мать часто её в молитвах одуматься просила, вернуться, простить Касьяна, что такое учинить вздумал, только глуха была Лушка. Или от Бога отступилась, что он её в дом родительский не вёл, то ли и вовсе ушла молодая. Топот валенок заставил Фёклу вздрогнуть и глянуть на порог. Ульяна, средняя дочка, обивала ноги от снега, держась за платок, а рядом Варя и Вася в белых пуховых платках да шубейках по пятки. Хороши с красными щеками да носом. Восемь годов обеим вышло, лица такие, что не отличить, оно и понятно, в один срок народились сёстры. Взгляд на деда бросили, подошли гуськом, заглянули, как он спит в деревянной коробке, и к бабе Фёкле ластиться. А она и рада, всё ж любящие руки, пущай показывают, что нужна она на земле этой грешной не токмо себе. У Авдотьи своих шестеро душ, Ульяне Бог троих дал, Петька воспитывает двое деток, если не считать старшую, что от Степана, Ванька пока без семьи, службу стране служит, а Лушка… Горький вдох вырвался снова из груди Фёклы, когда она про младшую дочку вспоминала. Один Бог ведает, какова её судьба стала. — Ну ты чего? — села рядом с матерью Ульяна, платок с головы стягивая. — Зосим о могилке сговорился, копают мужики. — Дорого возьмут, — пожевала губы Фёкла, в голове себе чего-то кумекая. — Так не с тебя, — отмахнулась Ульяна, — Зосим дела решать станет. Что ж мы его не проводим, как следует? — кивнула в сторону покойника. Какой-никакой, а отец. Всякое было, кто помянет — тому глаз вон. Всё ж родные все тут, обиды не таят, пущай с Господом уходит. Настя объявилась на пороге, а за ней Игнат. Восемнадцать годков девке, невеста. Уж скоро снег сойдёт, весна проталины искать станет, дабы добраться до земли спящей, а как апрель подоспеет, там и свадьбу сыграют. Светятся глаза у обоих, как друг на друга смотрят. Теперича Ульяна — мать, в её руках судьба дочек. И уж известно: не отдаст она поневоле никому дочек своих, как некогда её родители на закланье Рябому выдали. Хоть и притерпелось с мужем, а сердце нет-нет да спросит. «Где любимый твой Назар по которому душа плачет?» Токмо думать об том нельзя. Долг у неё есть, крест свой посильный. А уж любовь то для других, так вот пущай теперь Настя на себе испытает то, что Ульяне не дали: выбрать себе суженого. Не для того ли женщине век дан? Лица с улицы у Насти да Игната красные, а, может, не токмо от мороза. Пытаются с тех лиц счастье стереть, а всё ж святятся, будто не на похороны пришли, а на свадьбу. Но как только кинула взгляд Настя на деда, грусть залегла на лбу. Всякий смертен, уж тут каким молодым не будь, одно понятно: все в землю уйдут. Является Петр со своими, уж тридцать пять годков по свету ходит, никакой не Петька — Пётр. Бородой окладистой обзавёлся, плечами расширился. Маячит за ним семья. Коли все родные лишь соберутся, и то тесно, а теперича в доме и вовсе не провернуться — народу так много. Почтила Касьяна и Агафья, хоть так и не признал внучкой своей. Всё твердил, что отродье Анны-вдовицы, а Марию да Тихона, что после появились, лучше привечал. Но токмо выделял больше всех прочих своих внуков лишь старшей дочери — Авдотьи. По воле Касьяна та замуж вышла, по воле Господа деток народила. А вот Улька Бога прогневила, из пятерых трое выжили, к тому ж только девки, а мальчонок будто недуг какой выкосил. Словно не дадено Зосиму наследника за грехи его али жены, а потом и вовсе поговаривать стали, что тот мужской силы лишился. Будто проклял его кто из Ростовских, что по его воле в кабалу попал. Но то злые языки, а что на самом деле деется — не прознать. На всё воля Божья. — Пора уж, мать, — стоит Петька пред Фёклой, шапку в руках мнёт. Много воды с той поры утекло, когда они супротив Анны говорили что-то, своими жизнями дали зажить. Бросила взгляд Фёкла на мужа, опять глаза слезами налились. — Да на кого ж ты меня, — заголосила, семеня к гробу, и никто не шелохнулся. Заведено. Пущай выплачется, горемычная, чай долгие лета вместе. Подошли мужики, встали по четырём углам, пора выносить, а средь них и брат — Трифон, и сын — Петька, и зять — муж Авдотьи, и будущий муж внучки Насти — Игнат. Встали, взялись за углы, покачнулось ложе, да пятаки с глаз упали, и не сразу увидал Игнат знака дурного, вместо него из толпы раздался ахнувший шёпот. — Никак покойник с собой утянуть хочет?! Оборотились все назад, глядят на Касьяна, а тот молчаливо в упор на будущего зятя Игната. — Смотрит — кого-то насмотрит, — тот же шёпот зловещий, и у всех мурашки с кулачище по спинам бегают. А ведь правду говорит, сколько раз такое уж было. Побледнел Игнат, отвёл глаза от старика да взглядом с Настей встретился, а та ни жива, ни мертва. Глаза от страха большие серые на суженого таращит, слово сказать боится. — Верно покойник выбрал, — снова раздаётся голос, и глядят все, одна из старух на ноги Касьяну смотрит. — Правая длиннее, — говорит тут же, — мужчина следком в деревне помрёть. Ежели б левая — баба. И от её речей да от взгляда из-под белых кустистых бровей не по себе становится Игнату ещё сильнее. Трепещет сердце от жути. А глазища у покойника страшенные и будто бесцветные. Протолкнулась Ульяна ближе, бросила взгляд на отца. Неужто и после смерти мучать их собрался. Хоть не колдун, а крови попортил знатно. Не бывать тому! Подняла пятаки да обратно Касьяну глазья прикрыла, мол, спи спокойно.