— Всё бы вам сказками детей пужать, — оглядела собравшихся, а у самой сердце от страха заходится, токмо нельзя показать того, всё ж её дети. По нраву ей Игнат, да и вон какая бледная Настасья стоит. — Россказни-то всё, — бросила Игнату, чтоб не думал парень о кончине грядущей. Вытащила из толпы соседа, да приставила его на место зятя, а сама под руку его да на улицу, но как токмо дверца за ними затворилась, всё та же старуха прошептала. — Не жилец. Глава 2 Руки Игната подрагивали, хоть парень и пытался показаться смелым. Смотрела в бледное лицо Ульяна, совсем молоденький, и вспомнился ей сызнова Назар. Жар его уст в ту ночь, единственный раз, когда они касались друг друга. Сладость его тела… Устыдилась мыслям своим. Стоит посеред двора родительского, пока отца из дому выносят, и вспоминает такое. Вспыхнули щёки, хорошо, не понять, отчего именно, положила на плечо руку зятю и говорит. — Не слушай их, поверья-то всякие. Они и русалок видали, и леших. Бродят глаза по Ульяне, сомневается Игнат. И верить в то хочется, и супротив заведённых порядков не попрёшь. Токмо как жить дальше, ежели каждый день боятся станет. — Сказки-то, — кивает согласно, сглатывая ком в горле, а самого страшит история с мертвецом. Открывается дверь, выносят Касьяна вперёд ногами. Ступают мужики аккуратно, чтоб с крылечка не поехать, да покойника не опрокинуть. Калитка настежь раскрыта, даже собака схоронилась да не брешет. Глядит в оба Игнат, сердце меж рёбер стук-постук. Чечётку выбивает, волнуется. Смотрит на него с крыльца невеста, платок рукой удерживает, и нашёл в себе силы Игнат, сквозь страх улыбку выдавил. Живы будем — не помрём. Снег не идёт, токмо под ногами хрустит, о морозе рассказывает. А тот, не щадя себя, щиплет людей за лица да руки. Глядит Ульяна на мужиков, что ямку отцу копали. Ежели б для согрева не пили, насмерть вымерзли. А так подливают, опрокидывают в себя и дальше работу творить. Смотрит Ульяна в мёрзлый прямоугольник, думая, будто и земля не желала принимать Касьяна. Нагрешил он на этой земле сполна. Ежели Бог всё ж есть, не примет к себе, иначе для чего ж безгрешным ходить, коли и такой, как он, и душа детская в одно место попадать станут. Переступает народ с валенка на валенок, зябнет. Это Касьяну всё одно — лежит себе в новой рубахе да портах и ладно. Живому завсегда в тепло хочется. А потому разбегаться стали, как землицу кинут на крышку, пока все и не разошлись. Токмо близкие остались стоять. Большая семья у Фёклы. Глядит она на внуков да детей. Вот так и её схоронят. Встанут рядком, может, поплачет кто. А сейчас и слезинки лишней не уронят. Стоит Настасья рядом с Игнатом, спросить боится, правда ль дед ему в глаза глядел. — Домой идём, — кивает Зосим, расплатившись с мужиками, запахивает зипун и вперёд всех, как вожак направляется. — Помянуть надобно, — согласно кивает головой Фёкла, утирая слезу в углу глаза. Надобно в избе, пирогами закусить, да медовухи испить. Новая жизнь пойдёт теперича. Без Касьяна. Идут домой с погоста. Фёкла со старшей Авдотьей об отце говорит позади, впереди Зосимом да Пётр, за ними Ульяна с Анной да дети рядом вьются. — Так ничего про неё не слыхала? — Ульяна смотрит на Анну, надеясь вызнать что про сестру свою, Лушу. — Да к чему мне врать? — пожимает плечами та. — Сама Богу молюсь, прошу, чтобы нашлась. Кто знаешь, что с ней. Я же тогда к Марфе несколько раз ходила с гостинцами, молчит ведьма и всё. Мол, не знает ничего, только по глазам видела: говорить не желала. А теперь и вовсе Богу душу отдала, — замолчала на мгновенье, а потом поправила себя. — Может, и не Богу, да только дом стоит пустой. Тот, что Зосим на Настасью ставил — целёхонек, а второй покосился и в болото упал. Некому пригляд чинить. Не нашла себе преемницу Марфа. Говорят, после Лушки была одна, да ничего из неё не вышло. Выгнала её ведьма, и весь сказ. А куда Лушку подевала — знать не знаю. — Может, сама с ней сделала чего? — брови сходятся на переносице Ульяны, пока голова думу думает. — А кто ж о том ведает, — пожимает плечами Анна. — Я у наших охотников спрашивала, может, видали чего. А они только плечами пожимают. Говорят, не встречали. Бросила взгляд на мужа Ульяна, шаг замедлила и ближе к Анне льнёт, под локоть руку свою закладывает. — А про Назара ничего не слышно? — шепчет на ухо. Выбивается пар маленьким облачком, растворяется в морозном воздухе, будто и не было тех слов, что томятся в душе. Встретилась с ней взором Анна. — Пропал, как сквозь землю провалился, — говорит негромко, смотря на мужчин, что впереди вышагивают. Не хочется делиться мыслями, будто в лесу полным-полно опасностей. Небось волки задрали или медведь, а нет, так в болоте сгинул. Мало ли люду пропадает без вещей. Токмо пущай думает Ульяна, что у Назара всё хорошо. Так и жить легче. — Дай-то Бог, чтоб всё хорошо было, — крестится Ульяна. Глядит на Игната и его сенит, всё ж плохой знак нынче зятю будущему выпал. Только надо забыть о том да не привлекать поверья, авось само разойдётся. Идёт Игнат и думу крепкую думает. — Ты в голову не бери, — кладёт на плечо руку Настасья, а у самой душа в пятках. Глядит вдалеке Марья стоит. Скривило всю от счастья их, сама обладать Игнатом желает. В деревне год назад объявились, сразу заприметила парня, только сердцу не прикажешь — выбрал он Настю, а та его. Только поговаривают, будто у Марьи кровь непростая, бабка её самая настоящая ведьма, потому боятся девку молодую в деревне, что с отцом приехала быт налаживать. Рассказывала, будто мать померла, а как есть на самом деле — никому ведомо. Но будто глянет на кого, сразу человеку не по себе становится, а то и вовсе заболеть может. Глаза голубые, пронзительные, как само небо. Настасья с ней дружбу вести хотела, да уж куда подругами стать, когда соперница ей. Проходят мимо Марьи Игнат да Настя, и кожа мурашами покрывается. Словно виноваты пред ней в чём-то, так смотрит Марья на них. И кажется Насте, что шепчет та заклятье какое сильное. Старается в сторону её не глядеть, дабы не словить черноту, что от девицы идёт. А Марья до последнего глаз не отводит, не мигая. Стоит не шелохнется, как неживая, да всё ж грудь понемногу вздымается, и будто губы шепчут что-то, только издали не разобрать. Внезапно Игнат будто на преграду невидимую натыкается. — Скажу ей всё, — отчего-то вырывается парень, спеша в сторону Марьи, а та улыбку не прячет, только кривая она, не улыбка, а усмешка вовсе. Глядит вослед жениху Настасья, остановить бы, да так быстро сбежал, что не успела. Бросила взгляд на мать. Остановилась процессия, смотрят все, как подоспел к Марье парень, а та ему что-то говорит, только не услыхать никому, далеко они, а девица тихо шепчет. — Коли женишься на Настьке, смерть тебе написана. Ежели со мной останешься — ото всего защиту дам. Думай, Игнат, думай… Глава 3 Ой, у ворот вереюшки повились, Вот к Настеньке подруженьки собрались. Шли — прошли красные девки горою И кликали да вот Настеньку с собою: — Пойдем, пойдем, да вот Настенька с нами в ряд, Да заиграем, Зосимовна, с нами в лад. — Уйдите красны девки, да не ждите, Ох, я себе сильного роя выловила, Ох, сильный рой — Игнатушка молодой. — Счастливая ты, Настя, — глаза Харитоны блестели в свете горящих свечей. Провожали подругу замуж, косы расплетали, баню топили, песни пели, плакали показно, только всякая радовалась: по любви, ой по любви Настасья замуж идёт. Пыталась девка улыбку прятать, токмо светилась вся. Завтра уж Игнат своей назовёт прилюдно, клятвами обменяются, и станет Настя женой по праву. Заживут, деток народят, материнство познает. Щемило сердце от веселья, когда представляла житье-бытье. Мать приняла в объятия, по головушке гладила, счастье делила, приговаривала. — В ладу живите, каждый день чтоб, как последний. Ласку да тепло дарите, пусть познаешь ты не женскую долю, а счастье великое. Не каждой такое на роду начертано. Говорила Ульяна, а внутри всё сжималось. Снова она мысленно была в том дне, когда жизнь её с Зосимом пересеклась, когда стал Назар не боле, чем прошлое. И вроде за дочку радоваться надо, а на душе тоскливо и погано. Зовёт до сих пор сердце любовь свою — Назара, свыкнуться не может с тем, кому клятву пред Богом давала. Но верна Ульяна, никогда в сторону других не смотрела, мужьям чужим улыбку не дарила. Только нет-нет, а кажется ей будто Назар вертается, бросается она к нему на шею, плачет, говорит, будто годы над чувствами её не властны. А вспоминает ли он её так же, как Ульяна его. Ежели жив… — Знаю, матушка, что посчастливилось, — обнимала крепко Ульяну Настя, — благодарна тебе да отцу. Век помнить буду добро ваше. Месяц минул со смерти Касьяна, поулегся страх немного. День за днём идут, ничего не делается — жив Игнат. Может, вранье это всё? Слабый духом давно бы помер, а парень молодец, назло всему улыбается. Ничто не очернит их счастья! Перекрестила Ульяна дочку. Не в последний раз, да только желанье вдруг такое нахлынуло. Пущай с подругами дочка прощается. Не ходить больше ей на ровни-посиделки по избам, не сидеть вечёрками зимними в поседках, покуда девушки прядут, поют песни да играют. Нашла своего почётчика — Игната, жизнь ему свою вверяет. Заблестели слёзы на глазах Ульяны, недавеча и сама невестой была, токмо несчастной. Удавиться хотелось, может, и стала бы, только билась в ней жизнь, Назаром подаренная. — Ну хоть поплачь для приличья, — усмехнулась мать, утирая слёзы, и казалось со стороны, будто дочку свою жалеет, пущать не хочет, только были там не только те слёзы. Опустилась на колени Настасья, запричитала, заголосила, песнями к матушке обращаясь. Человек русский жив, покуда поверья в его в душе теплятся, покуда хранится в нём память народная. Выбралась Ульяна воздуха глотнуть, сердце больное унять. Любит она деток своих, нарадоваться на них не может. Ежели б все выжили, было бы пятеро. Только будто не давал им Бог мальчиков, гневился за что-то. У каждого свой грех: Ульяна родных ослушалась, потому пришлось Зосиму дитё чужое воспитывать, Рябой ни одну семью загубил заёмами. Токмо это со стороны так видно, а на деле не принуждал никого. Ежели готовы — пущай берут, но отдавать надобно. А коли станет прощать долги каждому, так никто и вертать не станет. Слышит Ульяна голоса мужские, напрягла слух: Зосим с братом её разговор ведут. — Война в стране, — говорит Пётр, и ужас ледяной волной окатывает Ульяну с головы до ног. Слово-то какое страшное. Сердце теперича дрожит от другого. Гибнуть станут мужики, родину защищая. Стоит ни жива, ни мертва. Слушает, что ещё брат скажет. — Я в город ездил, слыхал, будто японцы первыми напали. В море корабли наши, так они на эскадру пошли. Кажись, порт какой-то называли, да не запомнил я. Имя, вроде. Александр или Остап. — Вдарят наши, — кивал Зосим, — как есть покажут силу. Ничего, сдюжим. Не такое видывали. — Такое — не такое, только поговаривают, что тяжко станется. — Кто такой умный? Откуда ведает, что станется? Говорю тебе: сила в русском мужике недюжая, — сжал Рябой большой кулак. — Это да, — соглашается сразу Пётр, — да на земле токмо могущи. Вода, кто знает. Дай-то Бог, — крестится, — выстоять, земле защиту дать. — Иван там? — вопрошает Зосим, и понимает Ульяна, к чему разговор муж ведёт. Брат их, Иван, нынче парень в силе. 24 годка отроду, уж четыре из них родине долг отдаёт. Думали, воротится, женится, а теперь судьба может такие крути завертеть. — Так нам о том разве скажут? Что во флот угодил — ведаю, три года ещё оставалось, а там домой обратно. А теперича одному Богу известно, что да как. Ты матери токмо не проговорись, — попросил Пётр. Хоть и наделала Фёкла ему плохого в жизни, а всё видно — любит. — Она ж после отца сдала сильно, как прознает, что Ваньку туда погнали — и вовсе спятит. А мы ж с тобой только кумекаем, что к чему, — будто оправдывался Пётр, — мож скоро и закончится всё. — Меня-то не тронут, — жевал губы Зосим, — стар уже, а что с тобой станется ежели чего? — Так срок почти вышел, — отмахнулся Пётр, — и в морских делах не смыслю ничего. Помолчали, и казалось Ульяне, будто стук её сердца так громыхает, что любому слыхать. Выскочили девки из бани. Кричат, смеются, водой поливаются. Нынче весна ещё в силу полную не вступила, неровен час болезнь подхватят. И стоит Ульяна: по правую руку про смерти говорят, по левую жизни радуются. Стоит она меж войной и миром и выбирает хорошее.